Казалось, полиция готовилась к длительной осаде: узкие бронированные оконца с бойницами при входе, обилие железных решёток, тяжёлая металлическая дверь. За дверью оказалось большое фойе с сиденьями по краям. Напротив двери — ряд продолговатых застеклённых окошек с надписью «Дежурная часть». Наискосок в нише располагалась натуральная железная клетка. Большая, как для диких зверей в зоопарке. Только содержались в клетке не звери — люди. Вернее несколько ярко накрашенных девиц с прискорбно малым количеством одежды на теле, немногим больше, чем на самой Наташе. Когда её подвели к клетке, и вышедший из дежурки полицейский принялся греметь ключами, Наталка поняла, что и ей суждено стать одним из экземпляров этого зверинца. Старший её «почётного эскорта» тоже достал миниатюрные ключики и принялся сосредоточенно копаться ими в кандалах, которые по злой иронии именовались браслетами. Как только отёкшие руки снова почувствовали свободу, девушка исхитрилась развернуться и влепить молодому нахалу звонкую оплеуху. Глаза полицейского сузились от злости, и он, Наталья готова была поклясться, готов был ударить её в ответ. Но старшой взяв его за руки веско и с нажимом сказал: — Не надо! — Нет! Ну, ты видел? Видел? — кипятился, впрочем уже без прежнего рвения, наглец в полицейской форме. — Это же нападение на полицейского! — И поделом тебе. Не будешь руки совать, куда не нужно. — сказал старшой. — Ты забыл, нам её просто сдать надо от греха подальше. Давай, засовывай её в обезьянник. * * * Заходя в камеру временно задержанных, Наташа отметила, что не ошиблась, сравнив её со звериной клеткой: то, что в её мире называлось кутузкой, на местном жаргоне именуется обезьянником. Девушка ещё не догадывалась, что в клетке её ожидает маленький культурный шок. В обезьяннике, кроме Таши, находилось десятка полтора девиц. Вид их вызвал оторопь у девушки. Она предполагала, что тенденции женской моды ведут к упрощению одежды и её укорачиванию. Но чтобы настолько! В мире, которой она оставила, наиболее смелые женщины уже начали отказываться от корсетов, да и многие девицы их уже не носили, заменяя широким лифом. Наташа, к примеру, хоть мама и настаивала, тоже не любила и не носила корсетов, считая их лишними, и отдавая предпочтение Büstenhalter, замечательному изобретению немецкой школы гигиены. Корсеты явно отходили в прошлое и большинство Наташиных товарок по гимназии, с тех пор как у них вообще стало что-то расти на груди, надели бюстгальтеры. Во-первых это было полезно для здоровья, ведь немецкая школа гигиены пропагандировала здоровый образ жизни, а корсеты уродовали скелет и затрудняли дыхание. Во-вторых, это было современно и удобно. А в третьих — демократично, ибо простолюдинки вообще не знали никаких средств поддержки груди. У большинства девиц, которые соседствовали с Наташей в камере, не было не только корсетов, но и бюстгальтеров. Девушка могла поклясться, что под тонкими миниатюрными маечками и такими же несерьёзными блузками у них не было НИЧЕГО! У некоторых даже проглядывали сквозь ткань темнеющие торчащие соски. Некоторые майки держались лишь на тонюсеньких бретельках, обнажая шею, плечи и верхнюю часть груди. Décolleté — вспомнила Наташа. Внизу всё тоже было очень плохо: если в её времени юбка короче щиколоток уже считалась вызовом общественной морали (девочек это не касалось), чем охотно пользовались различного рода бунтарки, то здесь же… Короткий японский халатик, который здесь называли кимоно, девушка посчитала домашней экстравагантной одеждой, но, оказывается, так ходили здесь практически все. На некоторых девушках были короткие штаны, называемые смешным английским словом shorts. В мире Наташи она считалась мужской спортивной одеждой. Некоторые shorts были свободными и широкими, другие короткими и облегающими, открывающими ягодицы настолько, что было непонятно, где же находятся трусы и панталоны. Столь же разнообразны были юбки: кроткие и подлиннее, с поясом и на резинке, узкие и вразлёт, ровные и с плиссированные. На двух девушках были надеты короткие платья, облегающие и подчёркивающие фигуру. На вид большинство одежды было из незнакомых Таше тканей, что, впрочем, не особенно удивило девушку: почти за сто лет произойти могло многое, и наверняка были открыты новые материалы. Накрашены были девицы сверх всякой меры. Но Наталка, по своей молодости никогда не знавшая, что такое макияж, нашла в этом даже определённую красоту и шарм. Столь же примечательна была форма правоохранителей. Вместо мундиров — простые рубашки с поясом, открытым воротником и короткими рукавами. Никаких шаровар с широкими лампасами, заправленными в сапоги, на современных полицейских были обычные брюки с узким красным лампасом и туфлями. Другие полицейские, наверное, квартальные и околоточные, были одеты в другую форму: серые куртку и шаровары, заправленные в огромные английские ботинки. На широком поясе у них висели кобура с револьвером и длинная палка-дубинка. И никаких шашек и сабель на боку. Различались и головные уборы: у одних высокие фуражки, у других — странного вида кепки. Как могла заметить девушка, некоторые полицейские были вооружены необычного вида ружьями с коротким стволом и без приклада. Впрочем, присмотревшись, Наталья приклад обнаружила — откидывающийся. «Очень удобно и рационально». — подумала она. — Прикинь, подруга, — обратилась одна из сидящих девиц другой. — Ещё одну шалашовку привезли. Эй, ты! — Вы меня? — уточнила Наташа. — Тебя, тебя, а кого же! — ответила девица и захохотала. — А чё так одета? С чела стащили и даже одеться не дали? — А чел, это кто? — Во, даёт! — восхитилась другая собеседница и переспросила. — С клиента, что ли сняли? На сей раз Таша поняла, о чём идёт речь, а также догадалась, что перед ней девицы лёгкого поведения. Теперь стала понятна их фривольность в одежде. Если слово «чел» ясно — человек, мужчина, то значение слова «прикинь» ещё стоило обмозговать. — Да нет, я не ваша. — поспешила уточнить она. — Я по другому делу, по взлому квартиры. — По уголовке значит? — удивительно, но в голосе собеседницы прорезались нотки уважения. — А долго нас держать здесь будут? — решилась спросить в свою очередь Наташа. — Тебя — не знаю, скорее всего, ты здесь надолго подруга. А мы — сейчас отсосём и отпустят. — А что сосать-то? Может и я… — не успела она договорить и пожалела об этом — последние её слова утонули в хохоте. Хохотал весь обезьянник. В окно дежурной части отчаянно застучали, а стоявший неподалёку полицейский с силой стукнул дубинкой по прутьям камеры: — А ну, заткнулись, шалавы! — Не поможет. — давясь от смеха сообщила ещё одна путана. — Во, прикол, запомнить надо! Тебе, если ты по-уголовке, соси не соси — не поможет. Странная ты, однако. — Чё ржете? — оборвала смех стоящая у самой решётки совсем молоденькая проститутка, почти девочка. — Хоть она и приколистка, но здорово зазвездила ментяре, уважаю. Ташаа инстинктивно потянулась к девчушке, уж больно приятно и располагающе она выглядела, но не успела. Как не успела уточнить, что такое «прикол», «зазвездила», и кто такой «ментяра»: открылся замок, и конвоир вывел её из кутузки. — Эй! — окликнула Наташу молодая проститутка. — Не знаю, как там тебя, у тебя из одежды кроме кимоно есть что-нибудь? — Нет! — сгорая от стыда, промямлила Таша. — Сержант! — крикнула девица Наташиному конвоиру. — Скажи дежурному, что в моей сумочке запасные колготки лежат. Отдай их девушке. Сержант сделал вид, что ничего не слышал и повёл её по коридору вглубь отделения. Пока Наташу вели по длинному коридору, она отдалась размышлениям. Хоть и с опозданием, но она стала смутно догадываться, что нужно было сделать девицам, чтобы выйти отсюда. Её передёрнуло от отвращения: не то, чтобы она не знала о таком древнем способе, просто она не представляла себе, как можно было делать ЭТО незнакомому мужчине? Фу, какая гадость! Смущало и другое обстоятельство: авторитет полиции в её времени был ниже некуда, разные там служили люди, могли и по лицу съездить и в голоде продержать. Но, чтобы такое! Это наводило на кое-какие мысли о состоянии общественной морали в начале двадцать первого века. Она вспомнила хохочущую харю молодого полицейского, когда он залез под халат и ещё один кирпичик лёг в основании её мнения об обществе, в которое девушка волей судьбы попала. На допросе девушка смогла продержаться уверено. Хоть следователь и оказался таким проницательным, в отличие от этих дуболомов-полицейских, Наталке удалось сохранить своё инкогнито. Но то, что девушка услышала, повергло её в уныние: она-то думала, что, наконец, наступит финал этой бесконечной ночи, а оказалось, что её мучениям предстоит продлиться бесконечно. Хоть с этим уже надоевшими рожами придётся расстаться. Однако, рано радовалась — не успели они выйти из кабинета, как пришёл очередной вызов, и опера, которые в отличие от остальных полицейских, были в цивильном, мгновенно испарились. Пришлось Наташе путешествовать со старыми знакомыми. Было ещё одно неудобство: организм буквально вопил о необходимости посещения одного интимного места. Но загвоздка была в том, что она не знала, как об этом спросить. Наконец, преодолев смущение, ибо терпеть дальше не было мочи, девушка раскрыла рот: — Товарищи полицейские! — она долго выбирала, как обратиться к сопровождающим, по-видимому здесь к нижним чинам обращаются также, как и к высшим, одинаково, по-товарищески. — Мне бы это, как его, — она замялась, но, в конце концов, выпалила, — Посетить дамскую комнату надо. Судя по их удивлённым физиономиям, она поняла, что ляпнула что-то не то. Старшина догадался первым: — Конечно, сейчас проведём. Её подвели к двум одинаковым дверям, на одной из которых висело небольшое изображение малыша, пускающего струйку в горшок. На другой двери курчавый малыш сидел на горшке. «Оригинально!» — подумала девушка: «Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: которая комната здесь дамская, в какая — мужская». К тому, что в этом времени открытыми являются многие вещи, бывшие прежде табу, она уже начинала привыкать. Тем более, что там, откуда она пришла, считалось, что освобождение общества должно было идти в ногу с освобождением личности от условностей, со свободой в отношениях. «Видимо, доосвобождались». — с иронией подумала Таша, пока более молодой полицейский зачем-то зашёл в дамскую комнату. Почти сразу он вышел: — Можно! Сортир свободен. — и, выходя, сделал приглашающий жест рукой. В туалете ничего необычного не было, туалет, как туалет: несколько кабинок и несколько умывальников. У них, в гимназии, был такой же. Разве что, сливной бачок располагался не вверху, а внизу. И для слива воды использовалась не цепочка, а кнопочка, которую надо было нажимать. Удобно. Пол и стены выложены плиткой. Изменилась форма и размеры рукомойника, а кран был оборудован рычажком вместо вентиля. При нажатии рычажка в одну сторону лилась холодная вода, в другую — горячая. Здорово! В гимназии краника с горячей водой вообще не было, и классные дамы заставляли девочек умываться холодной водой в любое время года. На рукомойнике вместо мыла стояли прозрачные бутылочки розовой приятно пахнущей субстанцией. На горлышке бутылки, состоящей, кстати, не из стекла, а из странного гнущегося материала, тоже была кнопка и сосок. Наученная опытом Таша нажала на кнопку и выдавила себе на ладонь несколько капель розовой жидкости. Понюхала. На язык пробовать не стала (ещё чего!), хотя густая жидкость вкусно пахла смесью лимона и земляники. Стала смывать вязкую жидкость с руки но она вдруг начала расти в объёме и пениться. Жидкое мыло? Пожалуй! Несколько позже, в дежурной части, Наташа узнала, смысл выражения «откатать пальчики». Это оказалось обыкновенной дактилоскопией. То есть не совсем обыкновенной, в Наташином времени, в начале двадцатого века, идентификация личности по отпечаткам пальцев, только начала победное шествие по миру, вытесняя привычный бертильонаж. Девушка знала, что с 1906 года этот способ стал применяться в России. Лишь одна Франция, из чувства патриотического упрямства, дольше всех отвергала дактилоскопию, иррационально следуя устаревшей методике своего соотечественника Адольфа Бертильона. Но в 1911 году, когда из Лувра похитили знаменитую Джоконду, сдалась и она. Однако, после этой процедуры Наташе опять пришлось тащиться в туалет — отмывать измазанные руки. Тщательно оттирая плохо смывающуюся краску, девушка мимоходом взглянула в зеркало. Бессонная ночь и переживания наложили отпечаток на её внешность в виде тёмных кругов под глазами, но в остальном своим видом девушка была вполне удовлетворена и, несмотря на усталость, держала глаза широко открытыми. Мало кто из её современников мог похвастаться таким количеством увиденных чудес! Один длинный пульт со множеством телефонов, тумблеров и индикаторов в дежурке чего стоил! Над пультом стоял ряд квадратных коробок, на передней стороне которых светились, неизвестно откуда выплыло из глубин сознания это слово, экраны? Ну да, экраны, как в синематографе, только не на всю сцену, а маленькие. При взгляде на них девушка замерла: на одном она увидела коридор, по которому она только что шла, на другом висело изображение обезьянника, третий показывал улицу со стороны входа в отделение. Это ли не чудо чудное, диво дивное? Вот на экране пошевелилась и что-то стала рассказывать другим та девушка, что предлагала ей какие-то колготки, на другом экране по коридору в туалетную комнату прошел давешний следователь, затем вышел и направился ко входу. Переключив внимание не следующий экран, девушка увидела, что следователь с целой группой полицейских садится в странного вида большую, отдалённо похожую на пилюлю машину. Ба, да это всё происходит в режиме реального времени! — Девушка! Девушка! — Наташа оторвала взгляд от экранов и только сейчас обнаружила, что к ней обращается молодой полицейский. — Ехать надо, до утра не успеем. Вы что, мониторов никогда не видели? А то смотрите так, что дыру на них прожжете. * * * У криминалистов, в лаборатории — новые унижения, но и новые впечатления и, главное, — новый друг. Криминалистом в ту ночь дежурила строгого вида женщина в очках с необыкновенно толстыми линзами и собранным вверху головы пучком волос. Волосы дамы были крашенными, как почти у всех женщин в этом мире, насколько могла судить Наташа. Но в данном случае краска была вполне оправдана — девушка подозревала, что тем самым дама скрывала рано начавшие седеть пряди. «Старая дева!» — безошибочно определила Таша. Из-под полы расстёгнутого белого халата выглядывали коротковатые полные ноги в штанах синего цвета. Штаны до неприличия туго обтягивали полные бёдра и ягодицы дамы. На то, что это были именно штаны, а не брюки, указывало отсутствие стрелок на штанинах, но, когда женщина подняла руки, на штанах обнаружился пояс. Так штаны или брюки? Наташа окончательно запуталась. Швы этих странных штанов были нарочито грубыми, выделяющимися, что противоречило всем правилам швейного мастерства. Тем более, что швы прошиты были жёлтыми нитками. Словно мастер специально хотел сделать их как можно более заметными. Странный портной! А их в гимназии учили, что искусство швеи в том и состоит, чтобы её работа была заметна как можно меньше. Несмотря на летний зной, в помещении было прохладно — на стене старательно дул холодный воздух кондиционер. Наташа с некоторой гордостью отметила, что уже знает, что это за прибор. С кондиционером она уже встречалась в злополучной квартире того дома, что возник на месте усадьбы Воиновых, этими приборами были напичканы кабинеты в полицейском участке. Девушка слышала, как дежурный сказал своему помощнику: — Серёга, убавь кондиционер, если не хочешь, чтобы нас всех продуло. После чего все деятельно принялись искать пульт, забыв про девушку, стоявшую с поднятыми на уровень груди ладонями, вымазанными краской. Оказалось, что дактилоскопию надо сделать и здесь. — Зови меня Антонина Генриховна, дитя моё. — ласково сказала женщина в синих брюках, после того как прочла бумагу от следователя и, по всей видимости, узнала обстоятельства дела. — Мне Денисов уже звонил по твоему поводу. — А вы что встали? — обратилась она к стоявшим здесь полицейским. — Марш за дверь! И ждать в коридоре. — Клади руку на сканер. — обращаясь к Наташе, распорядилась строгая дама в очках подняла крышку большого белого ящика. — Сергей Степанович просил вне очереди. И ведь нельзя уважить этого человека. Под крышкой оказалась прозрачная стеклянная поверхность, на которую Наташа послушно водрузила свою ладонь. Было видно, как в чреве сканера медленно ползёт каретка, наподобие той, что стояла на пишущих машинках. После чего ящик откуда-то сбоку выплюнул два листка, а на них она увидела отпечатки своих рук. Здорово, ничего не скажешь! И не надо никакой краски. После манипуляций со сканером седеющая, но ещё молодящаяся, женщина подсела к столу, на котором стоял плоский чёрный экран, а перед ним — уже знакомая плоская клавиатура для пишущей машинки, только если у следователя всё это было собрано в отдельном чемодане, то здесь клавиатура и экран были раздельными. Да ещё в ногах у женщины под столом тихо гудел довольно громоздкий вертикально стоящий ящик, с торца которого мерцали два зелёных и один красный огонёк. Антонина Генриховна взяла в правую руку, не замеченный Наташей раньше, маленький пультик в форме не то мышки, не то лягушки. Стоило женщине поводить пультом по столу, как экран вдруг загорелся мягким зеленовато-голубым цветом. Заинтересованная Наташа придвинулась к столу поближе и, пользуясь тем, что Антонина Генриховна была занята работой, склонилась и уставилась на экран из-за плеча дамы. А та провела по клавиатуре несколько быстрых движений и на экране появилась изображение только что отсканированных Наташиных ладошек. Поражённая девушка шумно выдохнула, что услышала женщина, обернулась назад, и сердито посмотрела на Ташу. — Ты что здесь делаешь? — строго спросила она. — Кто тебе разрешал? — Я просто посмотреть хотела. — испуганно ответила девушка, а затем робко спросила. — Антонина Генриховна, а что это такое? И пальцем указала на стол. Дама вместо ответа подвела Наташу под самую лампочку и внимательно своими линзами уставилась в глаза девушки. Наталья молчала. После минутного разглядывания Антонина Генриховна вздохнула: — Да, на злоумышленницу ты не похожа! Ты правда ничего не помнишь? Наташа помотала головой: — Не-а. — Тяжёлый случай. — сказала женщина и сосредоточенно потёрла лоб пальцами руки. — Что такое компьютер, знают даже малыши в детском саду. Понимаешь, деточка, от состояния твоей памяти зависит и глубина реабилитации, которую тебе предстоит пройти. Если амнезия не избирательная, а полная, то это достаточно долгий процесс. И не факт, что произойдёт полное восстановление личности. А это, — она махнула рукой в сторону стола. — Это компьютер, электронно-вычислительная машина по-другому. С его помощью я связалась с автоматизированной базой данных, и по сети отправила твои отпечатки для сравнения. Ничего секретного, в принципе здесь нет. — она пожала плечами. — Во всяком случае, это небольшой, но шанс, что мы сможем узнать о тебе побольше. Говорила женщина сочувственно, но как-то обыденно. Конечно, ведь это была повседневная её работа, а для Таши всё услышанное здесь, хоть она и поняла едва половину из сказанного, всё казалось чудесным сном, фантастикой. — Ну-ка, открой рот. — сказала женщина. — Скажи «А-а»! Наташа послушно выполнила указание и старательно заакала. Но вместо того, чтобы заглянуть в горло, как думала девушка, Антонина Генриховна взяла небольшую палочку с ватным тампоном на каждом конце и быстрым движением провела Наташе ватой по гортани. Затем ловко отрезала эту сторону палочки, отправив её в пробирку, и плотно закрыла стеклянный сосуд резиновой пробкой. — А это ещё зачем? — поинтересовалась Наташа, которую несколько покоробила эта процедура. — Биоматериал на анализ. — охотно ответила старая дева, видимо отвыкла от живого общения или почувствовала в барышне родственную душу. — Но это ещё не всё? Мне ещё надо взять образцы из вагины и из анального отверстия. Да ты не бойся! — сказала она, заметив, что Наташа изменилась в лице и даже попятилась. — Это не больно, я осторожно, только раз мазну, и всё.