— Значит и ты добровольно тоже? — Давай сейчас не будем об этом! — Лана поморщилась. — Прямо таки добровольцев здесь нет. У каждой девочки свои причины. Вот позвонишь — поговорим. Ну, давай, пока-пока. И девочки сердечно расцеловались. Помахав подруге рукой, Наташа крепко задумалась: ощущение, что такой разговор она уже где-то слышала, не отпускало. Вот только, сколько не пыталась — вспомнить не смогла. Окликнула Светлану, когда та был уже на пороге, надо было кое-что выяснить: — Све-е-ет? А сейчас какой календарь, юлианский или григорианский? — Чего? Григо..? Какой ещё григорианский? — в Светиной интонации звучало лёгкое раздражение, ушла ведь уже, полиция не самое хорошее место для длительного пребывания. — Да не знаю я!.. — Скажи хоть, от Европы у нас даты разнятся, или те же? — Да вроде не, хотя не знаю, я в Европе и не была никогда. — Григорианский, девушка, григорианский. Как после революции перешли, так все прежние события и пишем по новому и по старому стилю. — раздался в стороне мужской голос — это проявил вдруг свою эрудицию сутенер. — Ты, девушка, если что — всегда Дядю Женю спроси, он поможет. Ланка знает, как со мной связаться. Выручу трудную минуту. «Ага, сейчас, разбежалась!» — только сутенера в покровителях ей не хватало! — «Всю жизнь мечтала!» И девушка независимо задрала носик. Вскоре в клетке остались две индивидуалки, Наташа и три девицы, выжидающе смотревшие на Дядю Женю. Тот извлёк из радикюля ещё три паспорта, в необычных обложках. Они были двухцветного, желто-голубого цвета. Наталка как не силилась, не могла припомнить страну с таким сочетанием цветов на флаге. Шведки что ли? Да нет, не похоже. Меньше всего эти знойные чернобровые шлюшки походили на дебелых, выцветших представителей этого северного народа. Да и не было на обложке желто-голубого Андреевского креста — неизменного признака Шведского флага. А было золотое тиснение странного герба, похожего на печати Рюриковичей, которые Наташа видела при посещении Кремля вместе с дедушкой. Это у кого же, кроме русских, гербом может быть родовой великокняжеский знак? Ответ не заставил себя ждать. — А вы, хохлушки, попали! — с садистским удовольствием заявил им сутенер. — Шо такэ? — наигранно удивилась одна из путан. А другая при этом фыркнула. — Шо, шо! — в сердцах передразнил их Дядя Женя. — Не шо, а чё! Первый год в Москве что ли! Регистрацию вам кто продлевать будет? Пушкин? — Шевченко! — попробовала пошутить одна из девиц. Но Дядя Женя не поддержал шутку: — Если тот, что напротив Киевского вокзала сидит, то он быстро вас на поезд до дому спровадит. Ещё и ручкой помашет. А ну, поехали, живо! — Куда? — Регистрацию оформлять, коровы! Эх! Ещё и штраф платить. — он махнул на украинок рукой. — Теперь вовек с Дядей Женей не расплатитесь. Наташа во все глаза смотрела на «иностранок»: значит, исполнилось всё то, о чём говорил как-то зимним вечером поляк и украинцы теперь отдельный народ? Что же такого произошло в стране за эти сто лет? Вон как с календарём вышло. Теперь понятно, почему сегодня 14 августа — это же первое число по юлианскому календарю! Значит, и новый год получается четырнадцатого января. А Рождество? Татка принялась загибать пальцы, но сбилась — её отвлекли. Погруженная в свои мысли, он не сразу обратила внимание, что дежурный давно стучит в стекло и пытается её окликнуть: — Эй, деваха! Как там тебя? Малахольная! Боже, как её назвать-то? Сбрендившая! Наконец, Наталья поняла, что обращаются к ней.; — Что Вам угодно, сударь? — вырвалось у неё. — Во как! — ошарашено сказал дежурный (ничего себе потеряшка!) — Нечего тебе в обезьяннике делать. Посиди пока в комнате досуга, Денисов распорядился. Петруха тебя проводит. * * * Пока Наталья шла за вихрастым полицейским по коридору, она с любопытством крутила головой, старясь запечатлеть в памяти утреннюю жизнь полицейского стана. Народу к утру в отделе явно прибавилось. Полицейские, все как один молодые парни, шумно здоровались, хлопали друг друга по плечу, пожимали руки, словом вели себя весело и непринуждённо. Шашек на боку ни у кого не было. И почти все были подбриты. Среди бритых подбородков мелькали редкие усы, и совсем не было видно бород, что выгодно, по мнению девушки, отличало нынешнее поколение от её современников. К удивлению Таши среди полицейских обнаружились дамы, причём в немалом количестве. Женщина-полицейский! Это было что-то новенькое. Эмансипация в этом времени, достигла немалых успехов. Женщины были одеты в юбки до колен, туфли и форменные рубашки, заменявшие здесь мундир, что было очень удобно. Как и у мужчин, их рубашки были сплошь с коротким рукавом, а, значит, обнажали руки, что было верхом бесстыдства в Наташиином времени. Все женщины были поразительно молоды, почти девушки, либо выглядели очень молодо, что было почти одно и то же. Напрашивался вывод, что в современности средства за уходом лица достигли большого прогресса. Да, причёски. Они были совершенно разными! Хватало и простоволосых, что по представлением прошлого времени было совершенно недопустимо. Но и к стриженым у её времени имелись вопросы. Девушка с короткими волосами считалась неблагонадёжней, едва ли революционеркой. Для консерваторов, к которым относился и её папенька, слова «стриженная» и «нигилистка» были синонимами. Когда год назад Наташа задумала на манер своих подруг состричь волосы и робко намекнула родителям, то Александр Олегович аж затопал ногами от негодования: — Стриженой захотелось ходить? Нигилисткой? Ну-с, нет-с! И ранняя лысина его, обильно орошаемая новым чудодейственным средством для рощения волос «Перуина пето», при этом покрылась испариной. К помешанной на религии матери нечего было и обращаться за поддержкой. К тому же верная домостроевским принципам, Екатерина Михайловна никогда не перечила мужу в открытую, предпочитая управлять им исподтишка. Стриженой была, всегда отличавшаяся вольнодумством, Ташина бабушка-тётушка, но и она не поддержала барышню: — Никогда не поступай так как все. Ты, дочка хочешь состричь волосы, только из желания не отличаться от своих подруг. Но, лишившись волос, ты потеряешь и свою индивидуальность. В твоих волосах — твоя прелесть и твоя сила, запомни это и постарайся этим пользоваться. Наташин замысел так и не нашёл поддержки ни у кого из семьи. Больше того — лишь заикнувшись о своём намерении, она получила гневную отповедь и от своих друзей — Николки и Сеньки. Вообще, как Наташа не силилась, она не смогла по внешнему виду отличить дам от девиц. Видимо здесь в будущем, семейный статус никоим образом не отражался во внешнем виде женщины. Полицейские обоих полов в свою очередь тоже разглядывали Наташу, причём довольно бесцеремонно. Но ни один из них не попытался что-либо спросить или завести разговор. Вихрастый, которого, оказывается, звали Петрухой, проводил Наташу в большую уютно обставленную комнату. В центре комнаты стоял огромный бильярдный стол, вдоль стены — уютные диваны и кресла. На маленьких низких столиках в беспорядке лежали книги, яркие красочные журналы, шахматные доски и фигуры. А в углу притягивал Наташин взгляд черный экран, наподобие того, что был в спальне тех странных людей, что вызвали полицию, когда в их комнате оказалась незнакомка. — Ну вот, будь пока здесь, никуда не выходи, пока за тобой следователь не придёт. — заважничал перед малолеткой Петруха, стоя из себя большого начальника. — Впрочем, ты и не сможешь пройти мимо дежурного. Будут ребята заходить — не бойся, а если спросят — скажешь — Денисов разрешил. Можешь журналы пока полистать, телевизор посмотреть. А где пульт? Вихрастый Петруха смешно завертел головой, пока не обнаружил его на одном из кресел. Направив пульт в сторону чёрного экрана, он нажал какую-то кнопку и устройство, называемое телевизором, ожило. Всё! Наталка моментально забыла про вихрастого, и, хотя он что-то ещё говорил, она уже ничего не слышала. Её вниманием завладело чудесное устройство под названием телевизор. Зря она думала, что колготки — самое чудесное изобретение будущего. Телевизор! Кино в каждом доме и каждой комнате! И не просто кино! Сидящие где-то в комнате солидный серьёзный мужчина и миловидная женщина разговаривали с гостями, показывали новости и зарисовки со всего мира, а сигнал передавал это чудесное действо прямо в это принимающее устройство, называемое телевизором. За полчаса неотрывного смотрения в этот ящик Наталка больше узнала о современном мире, чем за истекшую ночь. Её удивляло всё! Она жадно поглощала новости и домашние советы, узнала несколько кулинарных рецептов, стала в курсе о погоде во всем мире. Она внимательно внимала репортажам, восторгалась анонсам телепередач и фильмов. Хотелось взглянуть на яркие журналы, но куда там, телевизор занял всё внимание девушки. Она не видела ничего вокруг, не обращала внимание на то, что в комнату входили и выходили, обращались к ней, что-то спрашивали. Очнулась только тогда, когда один из полицейских подошёл к ней и взял пульт: — Сводку ГИБДД показывали? — Н-нет, не знаю. — отвечала девушка. А полицейский, даже не слушая её, стал нажимать какие-то кнопки на пульте, направляя его в сторону телевизора. Тут Наташа и обнаружила: то, что она смотрела, далеко не единственное, что показывает чудесный ящик, там много чего другого. — Дрянь, смотреть нечего! — с досадой сказал полицейский и с презрением бросил пульт на диван. В это время голова в телевизоре сказала: — А сейчас — Новости на первом канале. И на экране появились уже другие мужчина и женщина и стали рассказывать. Примерно всё это Наташа уже слышала, поэтому взяла в руки пульт и приступила к его изучению. Красная кнопка — это, несомненно, «включить-выключить». Точно! Кнопки с цифрами — это, конечно, эти самые каналы. Так и есть! А это что круглое с надписью «меню»? Настройки? Пожалуй! Вокруг меню располагались четыре кнопки в виде треугольников. Методом «тыка» Наташа поняла, что вертикально расположенные треугольники переключают каналы, а кнопки в горизонтальной плоскости настраивают громкость звука. Ничего сложного! Освоив пульт, Наташа почувствовала себя вполне современной женщиной. В это время по телевизору началась реклама. На экране появилась стройная девушка в очень коротких белых шортах, облегающих загорелые ноги. Девушка с экрана принялась подробно рассказывать, как раньше она сидела всё время дома, а теперь в критические дни вполне может пойти танцевать в клуб и даже плавать в бассейне. Следом показали как на прокладку (Наташа была уже в курсе, что это такое) капают цветные чернила, которые моментально впитываются, и после промокания белая ткань остается чистой. «Ужас! Боже! Как такое можно показывать?» — Наталка, сгорая от стада, опустила голову и боялась даже поднять глаза, чувствуя, что от стыда краснеют даже уши. Она испытывала ни с чем, ни сравнимое смятение, и жгучий стыд. Затем, не поднимая головы, скосила глаза в ту сторону, где уже несколько минут беседовали трое полицейских: два мужчины и женщина. Диво, но такие стыдные вещи, похоже, вообще прошли мимо их ушей. Они продолжали беседовать, ничуть не отвлекаясь на телевизор, полицейская мило улыбалась, не обнаруживая ни смущения, ни возмущения. Это вообще их не затронуло никак! Она украдкой подняла глаза на телевизор… и снова опустила их: другая девушка рассуждала о хорошем лекарстве при поносе и рассказала случай из жизни, когда всю вечернику вынуждена была провести в туалете. Непринуждённое и открытое обсуждение интимных и гигиенических вопросов было в ходу у здешних обитателей, чему Наташа уже и удивляться перестала, как и краснеть, слыша из уст собеседника такое, от чего в её время можно было получить вызов на дуэль, а то и просто, схлопотать по физиономии. Загвоздка была в том, что девушка никак не могла в себе разобраться: как относиться к этому явлению? Её разум, прогрессивная и передовая сторона её натуры, должны бы приветствовать свободу от условностей и предрассудков, но её духовная личность, воспитание, условия, в которых жила барышня начала двадцатого века, да и простое здравомыслие протестовали против той простоты, что хуже воровства. Обыкновенный, житейский здравый смысл подсказывал ей, что у любого человека должно быть что-то личное, интимное, и вторгаться в этот тайный мир не позволено никому, даже самому близкому человеку. А если в открытую обсуждаются критические дни, и какие тампоны при этом надо применять, если незатейливо ведётся т разговор о том, что нужно употреблять при диареи, а что при тяжести в желудке, то всё, приехали, непонятно вообще куда дальше развиваться. «Да что такое тут творится? Есть пределы стыда или нет? Где границы дозволенного? Надо откинуть эмоции и спокойно порассуждать. Ясно, что спустя сто лет нормы морали должны быть несколько иными, это естественно. — рассуждала девушка. — Это, пожалуй, некоторым образом даже хорошо, что женские проблемы не остались без внимания врачей и общества». Наталка помнила тот ужас, то чувство одиночества и отчаяния, который она испытала, впервые почувствовав себя женщиной. И некому было помочь справиться, рассказать, как должно быть. Мать, преодолевая брезгливость, твердила об изначальной греховности и нечистоте женского начала, рассуждала о божьей каре. Благо, рядом оказалась Глаша, которая с крестьянской бесхитростностью и прямотой всему научила и рассказала. «Возможно, что спокойное обсуждение интимной сферы здесь сочетается иным отношением к наготе, к взаимоотношению полов, и ей ещё предстоит многое узнать. Значит, надо молчать и слушать, слушать и молчать! Мотать на ус. Помнить, что молчанье — золото». — придя к выводу, что необходимо воспринимать этот мир таким, каков он есть, играть по его правилам, побольше наблюдать — поменьше говорить, Наташа успокоилась и подняла глаза. Однако обнаружила, что телевизор был скрыт фигурой стоящего перед ней полицейского. Полицейский был отчаянно молод, почти мальчик. — Здравствуйте, позвольте представиться, следователь Павел Артёмович Конюшкин, мне поручено вести Ваше дело. Вы в состоянии сейчас разговаривать? Наташа недоумённо кивнула: — Я к вашим услугам. — Отлично! — почему-то обрадовался он и при этом очень густо и мило покраснел, опустив вниз свои длинные ресницы. — Тогда пройдёмте ко мне в кабинет, там и побеседуем. И юноша-полицейский сделал приглашающий жест рукой. Наталка снова шла по исхоженному за ночь коридору и чувствовала, что молодой человек неотрывно смотрит на неё сзади, прежде всего на её ноги. Она буквально затылком ощущала этот взгляд. И, удивительное дело, это не было неприятным, как давеча, а, напротив, льстило. Да и, к слову сказать, мальчик был хорош! Высокий и белокурый, он смотрел на мир наивными голубыми глазами, временами прикрывая веки с длинными, как у коровы, ресницами. Судя по постоянно красным ушам, он в неё влюбился по самые эти уши. Первое впечатление подтвердилось самым блестящим образом в том же кабинете, где её ночью «пытал» старый опытный волчара. Видимо, «волк» из благородных побуждений временно уступил свое место этому неоперившемуся юнцу. С того станется, Наташа хорошо знала эту породу людей — суровые и честные идеалисты-служаки. Её собственный дед был из таких. А Павел был явно не из таких. Если на ночном допросе был трудный поединок, и Наташе путём чрезвычайного напряжения удалось сохранить своё инкогнито, то с Павлом было совсем иначе. Во-первых, девушка его нисколько не боялась. Задавая вопрос, он краснел и запинался, избегал в открытую смотреть на её ноги, отчего возникало почти непреодолимое желание, выставить их ещё больше. Наташу забавляла и даже умиляла почти детская припухлость его лица, и это при том, что парень был явно старше её лет на десять, по-детски удивлённое выражение лица следователя. Может быть, благодаря этому, она относилась к следователю несколько снисходительно, мысленно называя его Пашей. Он был весь раскрыт наружу, будто цыплёнка табака выложили на тарелку, и абсолютно читаем. Наталка, например, после первых же фраз знала кто был его кумиром — до того потешно он подражал манере ведения допроса ночного следователя. Во-вторых, минувшая ночь стала для девушки откровением. За несколько часов она узнала столько всего, на что в обычное время понадобилась бы несколько лет. И теперь, сидя против стола, она явственно видела глаз видеокамеры, направленный на неё с края переносного компьютера, спасибо Антонине Генриховне за науку, узрела и прикреплённый к потолку глаз, неотрывно наблюдающий за самим следователем, такие, неотступно следящие глаза были развешаны по всему зданию. Она знала, что с помощью этого самого компьютера, ночью велась запись допроса (надо же, какое универсальное устройство), и теперь Паша время от времени прикладывает к уху прослушивающее устройство, чтобы сверить показания с ночным допросом. Два раз он звонил по мобильному телефону, и Наташа знала, что маленькие телефоны, которые носят в карманах, называются ещё «сотовыми». Ну, и в третьих, парень ей просто нравился, хоть она и боялась в этом признаться. Паша был высоким и стройным блондином с голубыми глазами — в отличие от мощного, коренастого и кареглазого не то финна, не то тюрка, Николки — настоящий нибелунг. И Наташе льстило, что в неё влюбился такой красавчик. Нет, ничего не пошевелилось у неё в груди, сердце было спокойно и прочно занято другим. Но проклятая кокетливая женская натура требовала новых впечатлений и волнений, новых воздыхателей. У Наташи никогда не было ручных поклонников, которыми хвастались её гимназические подруги. Они помыкали ими и снисходительно называли Сашеньками и Бореньками. Она не могла и представить, чтобы управлять волевым и сильным Николкой, чтобы называть своего любимого дурацким именем — Николенька. А Пашенька с его длинными ресницами, в отличие от спокойного Николки, как нельзя подходил для роли безмолвного и покорного воздыхателя. До того как Коля найдёт способ вытащить её отсюда может пройти некоторое время. Ей нужен будет спутник, наставник, который не даст потеряться в этом неизвестном мире. И который не потребует за это чрезмерно большую плату, до своего тела допускать Наташа никого не планировала. Паша как раз подходил для такой роли. Но ведь всё равно, что-то надо дать и взамен, кинуть наживку. Может рассказать ему всю правду? Или почти всю… Посмотрим, как он на это среагирует. И девушка решила рискнуть. Глава 5. Следователь Конюшкин «Мы с Вами разные, Как суша и вода, Мы с Вами разные, Как лучик с тенью. Вас уверяю — это не беда, А лучшее приобретенье». Марина Цветаева «Стучат подковки звонко —