Может, она колебалась вовсе не из-за Джейкоба, а из-за того, что мы обе сильно изменились. Может, она все еще слишком злится, чтобы лежать со мной на одном матрасе, нечаянно соприкасаться во сне… Я беру свечу и иду обратно в гостиную. Мейбл уже лежит на краю дивана. Я не вижу ее лица, но глаза, кажется, закрыты. Забираюсь на свободную половину. Пружины скрипят. Бессмысленно притворяться, что она их не слышала. — Спокойной ночи, — шепчу я. — Спокойной ночи, — отвечает она. Мы лежим спиной друг к другу — так далеко, как это только возможно на одном матрасе. Пространство между нами гораздо хуже нашей неловкости, хуже долгих пауз и незнания, о чем она думает. Кажется, я что-то слышу. Кажется, она плачет. И у меня в памяти всплывают детали, о которых я уже позабыла. Ее сообщения. «Ты с кем-то встречаешься?» «Скажи, если так». «Мне просто нужно знать». * * * Были и другие сообщения, но их я не помню. Поначалу ее эсэмэски, словно ножи, прорезали дыры в коконе из плесени мотеля, дешевого кофе и вида на улицу из окна моего номера. Но когда началась учеба и появилась Ханна, я превратилась в незнакомку с подержанным телефоном, на который по ошибке сыпались сообщения от какой-то Мейбл. Похоже, та девушка, до которой она пыталась достучаться, от чего-то скрывалась. И, судя по всему, она была особенной, раз подруга не бросала попыток с ней связаться. Жаль только, что ее не стало. Мы никогда не обсуждали, что с нами будет. Та девушка была кем-то другим. Наши поцелуи. Взгляд Мейбл с другого конца комнаты. Ее усмешка, мое смущение. Моя щека на ее мягком бедре. Я должна все это забыть, потому что той жизни пришел конец. Я слышу только потрескивание дров в камине. Может, она вовсе не плакала. Может, я это выдумала — но теперь я и вправду понимаю, сколько боли ей причинила. Наверно, виноваты воспоминания, разговоры о книгах и картинах и само время, проведенное с Мейбл: я уже чувствую, как подкрадывается призрак меня прежней. «Помнишь меня?» — спрашивает он. Кажется, помню. Та девушка утешила бы Мейбл. Она бы коснулась ее так, словно прикосновения — это просто. Я поднимаю руку и ищу на теле Мейбл безопасное место. Плечо. Я дотрагиваюсь до него, и рука Мейбл тут же накрывает мою и удерживает ее на месте. Глава двенадцатая ИЮНЬ В тот день, когда Дедуля застукал нас с виски, мы с Мейбл все уроки краснели при виде друг друга. Вечером Дедуля приготовил запеканку. За ужином мы непривычно много молчали, а потом он предложил мне сесть на диванчик. Я кивнула. Конечно, ответила я, хоть внутри у меня все похолодело. Я не знала, как ответить на вопросы, которые он задаст. Все было слишком ново. Я пошла за ним в гостиную и уселась на привычное место. Он башней высился надо мной, и на лице его не было ни намека на улыбку — только грусть, беспокойство и нечто граничащее с волнением. Послушай, сказал он. Я хочу поговорить с тобой о разных видах любви, сжалась в ожидании его неодобрения. Он никогда прежде меня не осуждал, тем более за что-то существенное. А еще я ждала собственного гнева. Пускай поцелуй с Мейбл был совсем внезапным, пускай с тех пор я чувствовала себя выбитой из колеи — я точно знала, что мы не сделали ничего плохого. — У тебя может сложиться превратное представление, — продолжил он, — о нас с Голубкой. Но все не так, как ты думаешь. У меня невольно вырвался смешок — от облегчения, но Дедуля понял его по-своему. — Понимаю, сложно поверить, — сказал он. — Все это выглядит чересчур… романтично — особенно то, как я реагирую на ее письма. И эта история с платьем. Но иногда между людьми возникает глубокая связь. Со стороны такие отношения могут показаться нелепыми. Но они не про плотский интерес. А про душу. Про самую глубинную часть нашей личности. Он выглядел таким встревоженным, что я уже чувствовала не облегчение, а озабоченность. — Ладно, Дедуль, — сказала я. — Что бы там между вами ни было, я за тебя рада. Он вытащил из кармана носовой платок и аккуратно его развернул. Потом протер лоб и верхнюю губу. Я впервые видела его столь обеспокоенным. — Правда, — добавила я. — Не переживай, я ничего плохого про вас не подумаю. Просто хочу, чтобы ты был счастлив. — Моряк, — ответил он. — Без нее я бы пропал. Меня ему было недостаточно. Я не была для него ни спутницей, ни спасательным кругом. Это был для меня удар, но я проглотила боль и ответила: — Уверена, ты для нее тоже очень важен. Он все вглядывался в мое лицо. Мне казалось, будто он смотрит сквозь меня на что-то иное. Наконец он медленно кивнул. — Это правда. Все куда серьезнее, — сказал он. — Мне нужна она, а ей нужен я. Ох как сильно я ей нужен. Он, кажется, хотел сказать что-то еще, но в дверь позвонили: вот-вот должна была начаться карточная игра. Я встала и спустилась открыть ворота. Обычно я уходила с кухни, чтобы не мешать Дедуле и его приятелям, но в этот раз не могла избавиться от тревоги. Мне хотелось убедиться, что он пришел в себя, поэтому я неспешно вытерла посуду и расставила ее на сушилке, а они тем временем разлили напитки и принялись за игру. Потом я ненадолго ушла, но тревога не отпускала; тогда я вернулась и принялась заваривать себе чай. Пока кипятилась вода, я заметила, как Джонс взял Дедулину бутылку и наполнил его стакан. Дедуля взглянул на стакан, потом на Джонса. — Это еще зачем? — У тебя было пусто. — Джонс покосился на остальных товарищей: Фриман чересчур усердно тасовал карты, но Бо многозначительно посмотрел ему в глаза. — Не надо меня торопить, — сказал Дедуля. — Я сам о себе позабочусь. Он произнес это низким голосом, почти прорычал. Бо покачал головой. Что-то было не так, но я не могла понять, что именно. Джонс прочистил горло и сглотнул. — Это просто выпивка, Дилейни, — сказал он наконец. Пока Фриман раздавал карты, Дедуля свирепо смотрел на Джонса. Остальные уже взяли карты и начали их изучать, но Дедуля по-прежнему с вызовом смотрел на приятеля. Я не знала, что происходит, но мне хотелось положить этому конец. — Дедуль? — позвала я. Он вздрогнул, словно совсем позабыл о моем присутствии. — Я хотела спросить… — начала я, не зная, чем закончить предложение. — Может… довезешь меня завтра до школы? Хочу поспать подольше. — Конечно, Моряк, — ответил он. Затем повернулся к столу, взял свои карты. Все молчали — никакой болтовни, никаких шуток. — Ставлю пять, — сказал Дедуля. Джонс сбросил карты. Я вернулась в комнату с чашкой чая и постаралась выкинуть все из головы. Мы несколько часов переписывались с Мейбл, но не планировали очередной побег из дома и даже не созванивались — живые беседы казались слишком яркими и опасными, потому мы просто без умолку строчили сообщения. «О чем мы только думали?»