— Еще его выпечка. Любовь к испанскому, и песенки, и диванные лекции. Жаль, мы так плохо слушали. Иногда мне кажется, что мы могли бы научиться у него гораздо большему. — Она бросает на меня короткий взгляд. — По крайней мере, Я бы уж точно могла научиться большему. Не хочу говорить за тебя. — Нет, — говорю я. — Я тоже об этом думала. Никогда невозможно было предугадать темы его лекций. Некоторые из них казались совсем случайными, хотя, возможно, это было не так. Однажды он устроил трехдневное шоу о том, как удалять пятна. — При стирке? — Ага, но всякими разными способами. И не только с одежды. Как удалять пятна с ковров, когда использовать газированную воду, а когда — отбеливатель, как проверить, полиняет ли ткань… — Класс! — Ага, и я ведь правда все запомнила. Могу теперь удалять пятна с чего угодно. — Буду знать. Не удивляйся, если тебе как-нибудь придет посылка с грязной одеждой. — Что я наделала… Мы улыбаемся, перестаем шутить. — Я скучаю по его лицу, — говорит Мейбл. — И я. Глубокие морщины в уголках рта и глаз, посреди лба. Короткие жесткие ресницы и глаза цвета океана. Зубы с никотиновым налетом и широкая улыбка. — А еще он любил шутить, — говорит Мейбл, — но больше всего хохотал над собственными шутками. — Да, это правда. — Было еще много всего, что сложно выразить словами. Я могу попытаться, если хочешь. — Нет, — отвечаю я. — И так достаточно. Я запрещаю себе думать о той последней ночи и своих открытиях. Вместо этого я прокручиваю в голове все, что сказала Мейбл, воображаю эти картинки одну за другой, пока они не превращаются в воспоминания. Шарканье клетчатых тапок в коридоре. Его аккуратные короткие ногти. Звук, с которым он прочищал горло. Все озаряется мягким светом и кажется таким, как прежде. Одиночество немного отступает. И тут я вспоминаю другие слова Мейбл. — А почему из комнаты Карлоса все убрали? Она поднимает голову. — Из-за тебя. Я же говорила, что они подготовили тебе комнату. — Но я думала, ты про гостевую. — Она крошечная. И вообще — она же для гостей. — А, — выдыхаю я. По кухне разносится «дзинь». — Наверно, я просто решила… «Дзинь» повторяется. Это таймер духовки. Я почти забыла, где мы. Я не знаю, что сказать, поэтому проверяю хлеб: он уже поднялся и подрумянился. Внутри меня что-то меняется. Темная туча уходит. Проблеск света. Мое имя на двери. Обшарив несколько ящиков, я нахожу дырявую прихватку, на которой нарисованы пряничные человечки. Показываю ее Мейбл. — Очень по-рождественски, — говорит она. — Ага, правда же? Прихватка такая изношенная, что жар противня проникает сквозь нее, но мне удается поставить его на плиту и не обжечь руку. Комнату наполняет аромат свежего хлеба. Мы разливаем чили в две миски с разными узорами, которые нашли в шкафу, потом добавляем сметану и тертый сыр, достаем мед и масло для хлеба. — Теперь я хочу знать, как живешь ты. — Знаю, я должна была спросить об этом несколько месяцев назад. Должна была спросить вчера или позавчера. Мейбл рассказывает о Лос-Анджелесе, сыплет именами знакомых, говорит о том, как одиноко ей было там первые недели и как позже она наконец свыклась с новым домом. Мы смотрим сайт с работами Аны, и Мейбл рассказывает о ее последней выставке. Я разглядываю картины с бабочками, крылья которых сделаны из фрагментов фотографий; они раскрашены яркими красками, так что сами снимки неразличимы. — Могу объяснить, о чем эти картины, — говорит она. — Но уверена, что ты и сама все поймешь. Я спрашиваю, что слышно от наших одноклассников, и она отвечает, что Бену нравится в Питцер-колледже и что он справлялся обо мне и тоже беспокоился. Они вечно хотят встретиться как-нибудь на выходных, но Южная Калифорния слишком огромная и поездка в любую сторону занимает целую вечность, да и у них обоих пока слишком много хлопот. — Но все равно приятно понимать, что он где-то неподалеку. Ну, не слишком далеко — на тот случай, если мне понадобится старый друг. — Она замолкает. — Ты же помнишь, что в Нью-Йорке тоже куча наших? Я качаю головой. Я уже давно об этом не задумывалась. — Кортни — в Нью-Йоркском университете. Я смеюсь. — Вот уж нет, спасибо. — Элеанор — в колледже Сары Лоуренс. — Я ее толком и не знала. — Да, я тоже, но она ужасно смешная. Далеко отсюда ее колледж? — На что ты намекаешь? — Просто не хочу, чтобы ты была одна. — А что, Кортни и Элеанор могут это исправить? — Ладно, — соглашается она. — Ты права. Это уже крайние меры. Я встаю вымыть тарелки, но, собрав их, просто убираю в сторону. Потом сажусь обратно, провожу рукой по столу, смахивая крошки. — Расскажи о себе еще, — прошу я. — Мы сбились с темы. — Ну, про любимые предметы я уже говорила. — Расскажи о Джейкобе. Мейбл с усилием моргает. — Нам не обязательно о нем говорить. — Все в порядке, — говорю я. — Он — часть твоей жизни. Я хочу о нем узнать. — Я даже не знаю, насколько все серьезно… — говорит она, но я уверена, что она врет. Я помню, как она разговаривала с ним ночью. Каким тоном сказала: «Я люблю тебя». И выжидающе смотрю на нее. — Могу показать его фото, — говорит она. Я киваю. Мейбл вытаскивает телефон, перебирает снимки и наконец останавливается на одном. Они сидят на пляже, соприкасаясь плечами. На нем солнечные очки и бейсболка, так что непонятно, на что тут смотреть. Но я разглядываю ее. Широкая улыбка. Коса переброшена через плечо. Голые руки и то, как она к нему прижимается… — Вы выглядите счастливыми, — говорю я. Слова даются легко и естественно, и в них нет ни горечи, ни сожаления. — Спасибо, — шепчет Мейбл. Я возвращаю ей телефон, и она прячет его в карман. Проходит минута. А может, не одна. Мейбл берет тарелки, которые я сложила в раковине, моет их, а еще — обе миски, кастрюлю, противень и столовые приборы. В какой-то миг я встаю и отыскиваю кухонное полотенце. Она соскребает чили с плиты, а я вытираю посуду и ставлю ее на место. Глава пятнадцатая