Мейбл закрывает журнал, кладет его на ковер и смотрит на меня. Глава семнадцатая АВГУСТ В дни, последовавшие за ее отъездом, я просыпалась рано. Не знаю почему. Я хотела спать сутками, но не могла. Тяжелый туман обволакивал крыши, телефонные провода и деревья. Я заваривала себе чай, возвращалась с ним в комнату и читала до рассвета. Потом я шла на Оушен-Бич. Садилась на наше с Мейбл любимое местечко и смотрела на воду. Я пыталась вспомнить маму. Конечно, я приходила сюда уже много лет, но только со временем поняла, почему именно это делала. И под плеск волн я пыталась вообразить, как она стояла на серфе, как волочила его за собой по берегу и махала мне свободной рукой. Может, я сидела прямо здесь с кем-то из ее друзей. Может, меня приводят сюда смутные воспоминания. Стояла середина августа. Мейбл уехала пару дней назад, а мне предстояло отправиться в Нью-Йорк через две недели. Утро выдалось тихим, только несколько серфингистов плавали вдалеке. Наконец они вышли из воды и остановились, болтая, а потом дружно взглянули на меня. Я знала, о чем они говорят. Двое рассказывали третьему, кто я такая. Как же несправедливо, что они ее помнят, а я — нет. Может, нужно закрыть глаза и просто слушать? А еще, кажется, запахи способны пробудить воспоминания. Я глубоко вдохнула, а затем услышала совсем рядом чей-то голос. Это был один из тех серферов. Остальные ушли. — Марин, — сказал он. — Верно? — Да. Сощурившись, я посмотрела на него. Интересно, напоминают ли ему о ней мои волосы? Может, он хочет рассказать о нашем неуловимом сходстве, о похожем образе, о знакомых жестах. — Чего ты тут ждешь? — спросил он. — Ничего, — ответила я. Но это была неправда. Я ждала, что его накроют воспоминания, как это случалось с остальными, и чуть было не протянула руку, уверенная, что он бросит мне ракушки. Может, ощутив их вес на ладони, я наконец что-нибудь вспомню. — Я, конечно, слышал, что ты похожа на маму, но это уже чересчур! Хотя прозвучало это не слишком ностальгично, я улыбнулась и поблагодарила его. — У меня тут фургон на парковке, можем пойти поболтать, — сказал он. Я напряглась. Живот заныл, в глазах потемнело. Я вжалась в песок, но все же выдавила из себя как можно строже: — Кто вы вообще такой? — Я Фред. — Впервые слышу. Я отвернулась к океану и стала смотреть, как на берег обрушиваются волны. Чем дольше я в них вглядывалась, тем громче они шумели, тем ближе накатывали. Когда волна коснулась носков моей обуви, я встала. Я осталась одна, как и хотела, но на душе было прескверно. Мне чего-то не хватало. Ана, подумала я. Нет, это глупо. Ана — не моя. Мне нужны были тепло, музыка и запах домашней выпечки. Передо мной расступались машины; последние лучи света дожидались, пока я отворю входную дверь и поднимусь наверх. — Дедуль! — закричала я. — Мне нужен пирог! Срочно! Но ни в гостиной, ни в столовой его не оказалось. В кухне тоже никого: на плите и в духовке пусто. — Дедуль? Я замерла, вслушиваясь в тишину. Тихо. Наверно, он не дома, — подумала я, но все же дошла до двери его кабинета. И тут я его увидела. Трудно было поверить, что он все-таки здесь, у себя за столом. Дымящаяся сигарета в хрустальной пепельнице, ручка в руке, невидящий взгляд в пустоту. — Дедуль? — Не вовремя. Даже голос его звучал иначе. — Прости, — сказала я, попятившись. Потом пошла и уселась на красный диванчик. Я хотела выслушать лекцию — о чем угодно. О правильных названиях кофеен. О двуличности монашек. О различии плотской и платонической любви. Я хотела сидеть с ним за одним столом и случайно сталкиваться коленями. Хотела, чтобы он рассказал мне о маме. Наступила ночь, а он так и не вышел из комнаты. Не приготовил ужин. А я сидела на диванчике совершенно неподвижно, пока у меня не затекла спина и не занемели ступни. Пришлось встать, чтобы разогнать кровь. В конце концов я умылась и отправилась в свою комнату в той части дома, где, кроме меня никто никогда не бывал. Глава восемнадцатая — Марин, — зовет она. — Пожалуйста, поговори со мной. Кажется, я надолго замолчала и даже не заметила. — Я скучаю по нему, — шепчу я. Не ожидала, что скажу именно это. Оно само вырвалось. Я даже не знаю, правда ли это. Иногда я по нему скучаю, а иногда — нет. Мейбл придвигается поближе. — Знаю, — говорит она. — Знаю. Но ты пытаешься мне что-то сказать. И я хочу послушать. Ее коленка почти касается моей. Она больше не боится близости. Теперь мы знаем, что можем обниматься всю ночь без каких-либо последствий. Я любила ее, но былое уже не вернуть. Ни костра на пляже. Ни поцелуев. Ни жарких ласк. Ни пальцев в волосах. Но, может быть, я могу вернуть другое — те времена, когда все было проще, когда мы с Мейбл были просто лучшими подружками и дедушка был вполне себе милым. Я хочу рассказать ей все, но пока не могу. Слова застревают в горле. — Расскажи мне что-нибудь, — прошу я. — Что? — Что угодно. Расскажи мне о тепле. Расскажи о пляже. Расскажи о девочке, которая живет со своим дедушкой; о доме, полном обыкновенной любви; о доме без призраков. О муке на руках, о сладком аромате выпечки. Расскажи, как девочка с дедушкой стирают вещи друг для друга и оставляют стопки чистого белья в гостиной — но не потому, что таят какие-то секреты, а потому что так у них заведено. У них — простых, бесхитростных и настоящих. Однако не успевает Мейбл раскрыть рот, как я выдавливаю: — Все это было обманом. Она придвигается ближе, мы соприкасаемся бедрами. Она берет меня за руки так, как обычно делала на пляже, так, будто я замерзла и она хочет меня согреть. — Что было обманом?