Я лежу в темноте с открытыми глазами. — Спокойной ночи, — говорю я. Мейбл молчит. — Надеюсь, ты не думаешь, что это из-за Джейкоба… — произносит она и смотрит на меня в ожидании какой-то реакции, но потом сдается. — Может показаться, будто я встретила его и забыла тебя, но это не так. Я пыталась двигаться дальше. Ты не оставила мне выбора. Накануне нашего с ним свидания я отправила тебе эсэмэску: «Помнишь о Небраске?» Я долго не спала — надеялась, что ты ответишь. Так и уснула с телефоном у подушки. Получи я от тебя хоть словечко, я бы не пошла к нему, я бы тебя дождалась, но ты молчала. Нет, я не пытаюсь внушить тебе чувство вины — теперь я все понимаю, правда. Просто хочу, чтобы ты знала, как все случилось. Теперь я счастлива — счастлива с ним, но мы бы не были вместе, если бы ты мне тогда ответила. Мне больно это слышать, но Мейбл в этом не виновата. У меня в груди по-прежнему ноющая пустота, пропасть, страх. Я уже не могу представить, как, уступив соблазну, целую ее, не могу представить ее руки у себя под одеждой. — Прости, — говорю я. — Я знаю, что сама исчезла. Я по-прежнему вижу луну за окном. По-прежнему ощущаю спокойствие ночи. По-прежнему слышу, как Мейбл уверенно говорит, что Дедуля умер — что его больше нет, — и пытаюсь тоже почувствовать эту уверенность. Я стараюсь не думать о том, что разбила ей сердце, но ничего не выходит, и мне становится еще хуже. — Прости, — повторяю я. — Я все понимаю, — отвечает Мейбл. — Спасибо, что приехала. Время тянется как резина: я засыпаю и вновь просыпаюсь, и в какой-то момент Мейбл вылезает из кровати и выскальзывает из комнаты. Ее долго нет, и я пытаюсь не уснуть до ее возвращения — и просто жду, бесконечно жду. Когда я просыпаюсь на рассвете, Мейбл вновь лежит в постели Ханны; она прикрывает глаза рукой, и вид у нее такой, словно она прячется от наступающего дня. Глава двадцать четвертая Позже я снова открываю глаза, но ее уже нет рядом. Меня охватывает ужас: неужели я все пропустила, неужели она уехала, а я даже не попрощалась?.. Но на полу лежит, расстегнутая, ее спортивная сумка. При одной мысли о том, как Мейбл повесит ее на плечо и выйдет на улицу, мне становится дурно. Каждую минуту до этого мгновения я должна потратить с умом. Я выбираюсь из кровати и вынимаю из пакета подарки, которые купила. Жаль, у меня нет оберточной бумаги или хотя бы какой-нибудь ленточки — придется довольствоваться папиросной бумагой. Я надеваю лифчик, джинсы и футболку и причесываюсь. Почему-то мне не хочется провожать ее в пижаме. — Привет. — Мейбл стоит у двери. — Доброе утро, — говорю я, стараясь не расплакаться. — Я сейчас. Я спешу в ванную и как можно быстрее иду в туалет и чищу зубы, чтобы поскорее вернуться к Мейбл. Когда я возвращаюсь в комнату, она уже застегивает сумку. — Я тут подумала, что можно завернуть ее в твою одежду, — говорю я, протягивая вазу для родителей Мейбл. Она забирает ее, пристраивает среди своих вещей и уже собирается вновь застегнуть сумку, когда я произношу: — Закрой глаза и вытяни руки. — Разве еще не рано? — спрашивает она. — Многие обмениваются подарками в канун Рождества. — Но твой подарок… — Знаю. Это не важно. Я хочу, чтобы ты сейчас его развернула. Она кивает. — Закрой глаза, — повторяю я. Она зажмуривается. Я смотрю на нее. Мне хочется, чтобы у нее все было хорошо. Пускай водитель такси окажется дружелюбным, а очереди в аэропорту — короткими, пусть самолет минует зоны турбулентности, а сиденье рядом будет свободным. Пусть у нее будет прекрасное Рождество. Я желаю ей много счастья — больше, чем способен вместить в себя один человек. Счастья через край. Я опускаю колокольчик ей на ладони. Мейбл открывает глаза и разворачивает сверток. — Ты заметила, — говорит она. — Позвени. Звон долго стоит в воздухе, и мы ждем, когда он утихнет. — Спасибо, — произносит она. — Такой красивый… Она закидывает сумку на плечо, и меня пронзает боль, как и ожидалось. Мы вместе заходим в лифт, и, когда подходим к парадной двери, снаружи в белоснежном океане уже ждет такси. — Ты точно уверена? — спрашивает Мейбл. — Да, — отвечаю я. Она смотрит в окно. Кусает ноготь. — Ты уверена, что уверена? Я киваю. Она глубоко вздыхает, натужно улыбается. — Тогда ладно. Ну, до скорой встречи. Она подходит и крепко меня обнимает. Я закрываю глаза. Совсем скоро — уже через несколько секунд — она уйдет, и все закончится. Мы всё расстаемся, расстаемся, но никак не расстанемся. Я стараюсь продлить это мгновение — наше здесь и сейчас. Плевать, что у Мейбл колючий свитер, плевать, что таксист уже ждет. Я чувствую, как поднимается и опускается ее грудная клетка. Мы всё стоим и стоим. А потом она отпускает меня. — До скорой встречи, — говорю я, но слова сочатся отчаянием. Я совершаю ошибку. Стеклянная дверь распахивается, впускает мороз. Мейбл выходит на улицу и закрывает за собой дверь. * * * Когда я жила с Джонсом и Агнес, завтраки мне готовила их дочь Саманта. Каждое утро: белый хлеб и яблочное пюре. Мы усаживались на кухонные табуретки и ставили перед собой одинаковые тарелки. Саманта помогала мне и с домашними заданиями, но, помнится, я старалась обращаться с такими просьбами как можно реже. Обычно она принималась тереть лоб и причитать, что учила это миллион лет назад, но в конце концов находила решение и объясняла его мне. Однако я гораздо больше любила слушать ее болтовню о журналах, потому что она обожала о них рассказывать. Я узнала, что такое «вождение в нетрезвом виде», потому что Пэрис Хилтон и Николь Ричи были задержаны по этой статье полицией. Узнала о свадьбе Тома Круза и Кэти Холмс. И с каждым новым выпуском я все лучше разбиралась в звездах шоу-бизнеса. Я редко видела Джонса и Агнес до школы, потому что они поздно ложились и вверяли Саманте организовывать мое утро. С тех пор она всегда была со мной добра и бесплатно красила мне ногти. У меня больше нет ее номера, а от родителей она давным-давно съехала. Жаль, я не могу ей сейчас позвонить. Я звоню в салон красоты, на случай, если она пришла поработать пораньше, но трубку никто не берет: идут гудки, и в конце концов включается автоответчик. На нем записан ее голос — она сообщает часы работы и адрес салона. Я хожу по комнате из угла в угол и жду, когда в Сан-Франциско будет десять часов. Когда у меня наступает час, я нажимаю кнопку вызова. — Это ты, — говорит Джонс после моего приветствия. — Ага, — отвечаю я. — Я самая. — Где ты? — В колледже. — Повисает пауза. — Ясно, — говорит он. — Отдыхаешь на каникулах с дружками-бедокурами? Наверно, он пытается прикинуть, с кем я провожу время, и представляет разношерстную компанию сирот и отщепенцев. — Вроде того, — отвечаю я.