– Вы не знаете, здесь где-нибудь есть кассетный видеомагнитофон? – обратилась к нему Эйра. Четырнадцатилетний подросток наклонился вперед и спрятал голову в ладонях. В кадре появилась чья-то рука, некто подался вперед и убрал его руки. – Я хотела бы видеть твое лицо, Улоф, пока мы разговариваем. Снова та самая женщина-следовательница. Эйра поискала ее имя в Сети и обнаружила старую заметку в газете – родом с Юга, она считалась крупным специалистом по допросам детей. С тех пор как Улоф оказался в центре внимания следствия, прошла неделя. – Пять человек утверждают, что когда ты появился из леса, то был грязный и весь заляпан глиной. Как это вяжется с твоими словами о том, что ты ничего не делал? – Я упал. – Ты хотел овладеть Линой? Тишина. – Ты мальчик, Улоф. Мальчик, который готовится стать мужчиной. И в этом нет ничего постыдного. В твоем теле происходят процессы, которые, возможно, ты сам до конца не понимаешь. Взгляни-ка еще раз на эту фотографию. Какая она красивая. Как, по-твоему, Лина красивая? Улоф смотрит в сторону. Трет рукой шею. Сложно узнать его черты в том взрослом мужчине, которого видела Эйра. Разве что глаза. Мальчик, что сидел один на кожаном диване в допросной комнате с голыми стенами, был долговязым и довольно худым, неуклюжим в движениях, словно тело росло слишком быстро и он не успевал под него подстраиваться. Юный Улоф был широк в плечах, но еще далек от той мощи, которой он обзаведется позже. Проведя три часа в тесном чуланчике, где воздух быстро стал сухим до скрипа, Эйра поняла, что невозможно просмотреть все. Одна лишь первая неделя вмещала в себя больше двадцати часов допросов. Простой подсчет показывал, что общая продолжительность всех видеозаписей составит порядка ста часов. Эйра порылась в кассетах. Некоторые были с пометкой «следственный эксперимент». Есть причина, почему следователи не любят ворошить старые дела. Для этого требуется по-настоящему серьезный повод. Нужны новые доказательства, чтобы заново открыть сданное в архив дело. Полиция редко когда начинает по собственной инициативе изучать материалы старого расследования, обычно этим занимаются журналисты, как, например, в случае с Томасом Квиком. Он признался более чем в тридцати убийствах и был осужден за восемь из них, причем ни одно из тел так и не было найдено. В качестве единственной улики фигурировал фрагмент ноги одной девочки, который, как выяснилось позже, был сделан из пластмассы. Вся доказательная база строилась на серии сеансов гипноза, во время которых из недр памяти подозреваемого извлекались глубоко запрятанные им воспоминания об убийствах – он знать не знал, что совершал их. – Улоф, смотри на меня, – настойчиво требует женщина, хотя ее самой нет в кадре. – Что сделала Лина, когда ты схватил ее? Закричала? Поэтому ты захотел, чтобы она замолчала? Эйра выключила видеомагнитофон. Она поняла, что ей срочно нужно запихнуть в себя что-нибудь съестное. А еще позвонить маме и узнать, все ли в порядке дома. Только после того, как Черстин два раза подряд повторила, что она съела несколько бутербродов, выпила бокал вина и скоро пойдет ложиться спать, Эйра сочла сведения вполне достоверными. В шкафчике в обеденной комнате она нашла чьи-то галеты и сыр с маслом. Ну что ж, пусть этот кто-то пеняет на себя, раз не подписал свою еду. После чего она позвонила Августу. – Объясни толком, зачем мы должны смотреть на это? Коллега явился весь такой из себя радостный, но полчаса спустя начал проявлять первые признаки нетерпения. Потому что мне никто ничего не рассказывал, когда я была маленькой, подумала Эйра, но вслух этого не сказала. Вместо этого она объяснила напарнику, что в таком деле лишняя пара глаз не помешает – вдруг обнаружится какая-нибудь деталь, вызывающая сомнение. Что у нее есть только этот вечер и эта ночь, после чего коробки с видеозаписями отправят обратно в подвал, а ей придется снова сесть за руль патрульной машины и отмахивать милю за милей. О том, что ей, помимо всего прочего, нравится его присутствие здесь, в этом тесном помещении размером всего в несколько квадратных метров, она тоже умолчала. – Вот, смотри, здесь он снова один, без родителей поблизости, – сказала Эйра, быстро прокручивая пленку, – понимаешь, на что намекаю? Он же несовершеннолетний, а сидит на допросе совсем один. – Ну, в то время было так принято. Август закинул одну ногу на стол, его ботинок маячил перед экраном с мальчишкой на диване. Час за часом, один и тот же ракурс. Эйра просматривала записи протоколов, чтобы быстрее находить те фрагменты видео, где происходило хоть что-нибудь. Они перепрыгнули уже через целый штабель видеокассет и теперь добрались до третьей недели. – Погоди, – притормозила Эйра, – вот здесь, кажется, что-то появляется. Теперь он начинает говорить. Улоф смотрит в пол, голова почти полностью спрятана под руками. – Все было не так, – говорит он. – Что ты хочешь этим сказать? – Все было не так, как я им сказал. – Ты сейчас говоришь о своих друзьях, которые стояли на дороге? Кажется, женщина-следователь сидит где-то рядом на стуле, Улоф бросает быстрый взгляд в ту сторону. – Она толкнула меня, и я упал. – Что ты такое говоришь? – На земле было грязно. Глина и всякий мусор. – Лина, которая весила чуть больше пятидесяти килограммов? – Угу. Взгляд снова утыкается в пол. – Почему ты не рассказал об этом раньше? – Потому что… потому что… Она ведь девчонка. В общем, она застала меня врасплох. Должно быть, поэтому я потерял равновесие и упал. Вообще-то я сильный. – Мы знаем, Улоф, что ты сильный. – А потом она принялась хлестать меня крапивой, – теперь он показывает, трет вокруг рта и все лицо обеими руками, – и запихнула мне землю в рот и крикнула, что это я виноват, что она испачкалась. Что я все испортил. – И тогда ты разозлился? – Нет. Нет. – Посмотри на меня, Улоф. Он отрицательно мотает головой. – Что это он такое говорит? – спросил Август. Эйра отмотала назад, прибавила громкость, чтобы разобрать бормотание подростка. – Она убежала, – говорит он. – А я остался лежать. – Хочешь сказать, что ты тоже ее ударил? В лицо? – Нет, это она ударила меня. – Но это не сходится с тем, что ты сказал своим друзьям. Которая из этих двух версий – правда, Улоф? – А что, черт возьми, я должен был им сказать? – Теперь я не знаю, что и думать. Сначала ты говоришь, что у вас с Линой что-то было, а потом утверждаешь, что это она издубасила тебя. Откуда нам знать, где здесь правда? – Это правда. – Которая из них? Теперь я чувствую себя растерянной, Улоф, – женщина наклоняется ближе и оказывается наполовину в кадре. – Правда может быть только одна. Ты соврал своим друзьям, когда вышел из леса? – Может, прекратим уже? – Нет, Улоф, мы должны продолжить. Мы будем продолжать до тех пор, пока ты не скажешь правду. Ты же понимаешь, что мы не можем прекратить, пока ты не скажешь, что ты сделал с Линой. Затем последовал фрагмент, где Улоф несколько раз повторил свою просьбу, умоляя прекратить. Потом он попросил, чтобы его мама была с ним. – Твоя мама сидит здесь, снаружи. – Я хочу, чтобы она пришла сюда. – Мы решили, что прямо сейчас твоей маме не надо быть здесь. Но она тоже хочет, чтобы ты сказал правду. Твои мама и папа, они оба этого хотят. Ладонь словно обожгло, когда Август выхватил у Эйры пульт. – Так, а что, собственно говоря, здесь происходит? – озадаченно произнес он, останавливая кадр. – Он снова врет или теперь говорит правду? – Я не знаю. Какое-то время они просидели молча. Эйра просматривала протоколы отчетов, пытаясь уяснить для себя хронологию событий. – После этого допрос продолжался еще несколько недель, потом он во всем признался. От него требовалось указать место, где он скинул ее труп в реку. Я помню снимок козьей ивы, веткой от которой он ее задушил. Его показывали по телевизору. Еще помню, как мама заплакала от облегчения, когда в новостях сообщили, что убийство раскрыто. Я ничего тогда не понимала, думала, что люди плачут, только когда им грустно.