– Чьими? – В нашей картотеке их нет. Эйра опустилась в одно из кресел в углу кабинета. На небе за окном собирались тучи. Дождь. Может, наконец-то прольется хоть немного дождя. Она выкинула из головы прошлое расследование и сосредоточилась на нынешнем. Убийство Свена Хагстрёма. Которое казалось понятным как божий день. С таким-то мотивом. Человек, скрывающий свою личность, чья жизнь могла покатиться под откос, если бы люди узнали, кто он. Участник группового изнасилования в прошлом. Нож, идентичный второму ножу. – А его супруга есть в нашей картотеке? – спросила она. – Пока нет, – отозвался ГГ. – Один нож принадлежит ей. – Я знаю. Эйра подумала о той силе и в то же время уступчивости, что крылась в Мейан Нюдален, ее желании управлять и сглаживать вину в поисках оправданий. Она подумала о браке, о том, как же сильно все в нем повязаны – прямо маленькая крепость, держащая оборону против остального мира. А еще она подумала о стыде. Жена насильника, которая все знала, но молчала. – Мейан тоже есть что терять. Она оберегала эту тайну столь же рьяно, как и он. – Я тоже так подумал, – согласился ГГ. – Мы уже направили к ним машину. Эйре больше нечего было сказать. Она уже собиралась уйти, когда он окликнул ее. – Не забудь это, – и ГГ протянул ей папку, но, прежде чем отдать, слегка придержал ее. – Ты чувствуешь себя виноватой? – спросил он. – В чем? – В том, что случилось с Улофом Хагстрёмом. Небось спрашиваешь себя, сумели бы мы предотвратить случившееся? И нужно ли было предупредить его? Мы ведь знали о травле в соцсети, ты сама мне об этом рассказывала. Эйра посмотрела на документы в своей руке. – Мы были заняты расследованием убийства, – глухо проговорила она. – Имей в виду, если мы что-то и упустили, то все это лежит на моей совести. – Хорошо. Мейан вымыла все окна в доме, несмотря на то что делала это меньше месяца назад. Вечно на них следы от мух или прилипшая пыльца, разносимая ветром. Пыль, естественно, она тоже вытерла и пол отскребла. Особенно тщательно в кухне и гостиной, равно как и в спальне, которую она уже тридцать лет как делила со своим мужем. Храп Трюггве, который иногда не давал ей заснуть. Светлые прозрачные ночи весной и глухая темень осенних вечеров, бледный ночной свет зимы, когда свет луны серебрится на снегу. Все эти ночи. Часы, из которых они состояли. Она выстирала постельное белье и самостоятельно, как следует, расправила и сложила высохшие простыни, прищемив второй конец ящиком комода. Ведь Трюггве не мог ей сейчас помочь, как он это обычно делал, когда они вместе натягивали и складывали простынь посередине, а потом двигались навстречу друг другу, одновременно продолжая складывать, так что когда они встречались, простыня была сложена как подарочная упаковка, чему Мейан научилась у своей бабушки, у которой ей иногда приходилось жить, когда дома становилось совсем уж невыносимо. Она знала – то, что начинается как небольшая грязь по углам, в конце концов заканчивается разладом в семье. Клок пыли, пятно, неубранная постель или слишком небрежно заправленная, когда просто кидаешь одеяло на кровать и все, как это делал Патрик в юности. Как это мог делать Трюггве, когда они начали встречаться. Мейан помнила его комнату в Норвегии, где они впервые переспали друг с другом – сваленная как попало одежда на полу и грязная посуда, которую она не могла просто так оставить. Трюггве довольно плохо представлял себе, что происходит в головах у других людей. Он ничего не знал о зависти и о том, что бывает, когда какой-нибудь мелочный старикашка положит глаз на хорошую дичь. Порой Мейан спрашивала себя, а знал ли Трюггве вообще своего собственного сына? Рассказать о таком Патрику… Он что, совсем разума лишился? Их сын, их красавец, в котором, как оказалось, скрывается столько злобы. – Я ненавижу этого подонка! – проорал он на весь двор, прежде чем сесть в машину и укатить. – Ты говоришь о своем родном отце, – прорычала Мейан в ответ. – Ты знала! Ты все знала! Как ты могла с ним спать в одной постели? Как ты могла… Его слова глубоко ранили ее. Ей хотелось потрепать Патрика по голове и сказать ему: «Сынок, ты даже не представляешь, каким шикарным был твой отец в молодости». Объяснить: кто еще оставался бы с ней столько лет, был рядом, пока она ждала детей, когда родился ты? Да что ты вообще знаешь об одиночестве, когда рядом совсем никого нет? Быть может, теперь у нее осталось всего несколько часов или даже день? Мейан примерно представляла, сколько времени требуется для проведения подобной экспертизы. Ведь она, как и все, читала детективы и смотрела сериалы по телевизору. И свой поступок она тоже спланировала, как в детективах. Она разложила тефтельки по пакетикам. Положила в морозилку контейнер с лазаньей. Суп из брокколи, колбаса и картофельное пюре, венский шницель с соусом и зеленым горошком вместе с отварным картофелем в равных порциях. После заморозки картошка станет сухой и мучнистой, но Трюггве, когда он вернется домой, все равно понравится, что пища уже готова к употреблению. Мейан подписала содержимое каждого пластикового контейнера и пакета. На пару недель ему должно хватить. Только нужно будет периодически заезжать в супермаркет «Ика Розен» в Нюланде за свежими продуктами. А там, глядишь, и дочка приедет. Дочь Йенни, которая много лет прожила в Австралии, почти ничего не давая о себе знать. Теперь там негде стало жить, вон какие в лесах бушевали пожары, и теперь, когда ее отец остался совсем один, быть может, пришло время вернуться домой? Ты услышишь неприятные вещи обо мне и твоем отце, написала ей Мейан. Не осуждай его. Он был неплохим папой. Помнишь, как он построил тебе кукольный домик? Письмо получилось длинным, в нем она просила Йенни подумать и понять, что теперь она должна заботиться не только о себе, но и о других. В конце концов, семья – это единственное, что у нас есть. Несколько раз она порывалась написать письмо даже Трюггве. Это оказалось сложнее. Одна за другой ее попытки заканчивались скомканными листами бумаги с накарябанными на них несколькими жалкими строчками. Мейан сожгла их в печи, проследив за тем, чтобы пламя окончательно погасло, не оставив после себя ни единого тлеющего уголька. В конечном итоге получилась записка. Всего лишь. В морозилке есть готовая еда. Целую, обнимаю. Мейан. Когда полицейская машина въехала во двор, она уже сидела на веранде. Перед ней стоял термос с кофе и лежали две булочки с корицей. Она оделась так, как ей захотелось одеться. Просто и достойно, но все же довольно элегантно – черные брюки и блузка цвета ржавчины с бантом на шее, которая после того, как она нашла ее на распродаже в Крамфорсе, большую часть времени провисела в гардеробе. Зачастую то, что казалось ей шикарным в магазине, на деле оказывалось пригодным лишь для дома. Она просидела так час или два, несмотря на то что поднялся ветер и резкие струи дождя хлестали в открытый проем веранды. Они поговаривали о том, чтобы застеклить ее. Может быть, осенью. И теперь Мейан спрашивала себя, займется ли Трюггве этим сейчас или опустит руки и даст дому прийти в упадок, как это сплошь и рядом происходило с домами в их округе, у всех на виду. Невесть почему ей вспомнился дом, в котором жила Лина Ставред, он находился в нескольких километрах отсюда. После той семьи там больше никто не жил. Пара окон стояли выбитыми, и печная труба начала разваливаться, облупившийся фасад выглядел таким жалким. Мейан, конечно, понимала, что семья была сильно потрясена свалившимся на нее горем, но все же – разве можно так запускать свой дом? Прежде чем встать, она смахнула с брюк пару крошек. На черном все так заметно. – Марианна Нюдален? Два одетых в униформу полицейских шли наискосок по газону. – Да, это я. – Мы должны попросить вас последовать с нами в Крамфорс. Мейан уже спускалась по лестнице. Нечего им тут топтаться в грязной обуви. Один из них сделал попытку взять ее под руку. – Спасибо, я и сама могу идти.