Потрясенная этим открытием, дернулась, когда артанец положил ладони мне на талию, увлекая в неизвестность. Тем неожиданнее прозвучало: — Ты, наверное, голодна. — Издеваетесь? Как мне, по-вашему, есть? Идти в темноте было странно, поэтому я ступала с осторожностью, опасаясь обо что-нибудь споткнуться. — Нет. — Теперь в голосе Кейна проскользнула насмешка. — Я позабочусь об этом. Он нажал мне на плечи, отчего мои ноги подкосились и я, замахав руками, полетела вниз… Полетела бы, если бы не уселась на сундук. Зато теперь знала, где нахожусь. Только в эту минуту я прочувствовала всю суть наказания. С завязанными глазами я оказалась беспомощнее новорожденного котенка. Нелепая, смешная, целиком во власти Кейна Логхарда. В еще большей власти, чем была. Судя по шагам, артанец отошел. Затаив дыхание, я прислушивалась ко всем шорохам: шелест ткани, звон стали, всплеск воды. Хотелось снять повязку с глаз и посмотреть, что он делает, наблюдает за мной или нет. Проклятая неизвестность! — Что вы делаете? — поинтересовалась я. К счастью, разговаривать мне не запретили. — Узнаешь. Я насторожилась, когда Кейн вернулся. Он уселся рядом, так что наши бедра соприкоснулись, окутал терпким ароматом трав. Сейчас его близость ощущалась куда острее, чем когда я могла видеть. От этих ощущений покалывало в ладонях, по телу пробегали волны дрожи, страх смешался с предвкушением, и я не знала, что из них сильнее. Когда моего подбородка коснулись горячие пальцы, неосознанно отпрянула, но Кейн удержал. Я почувствовала прикосновение металла к губам, в нос ударил яркий ягодный аромат. — Пей, — приказал артанец и надавил на подбородок, заставляя меня запрокинуть голову. Мне ничего не оставалось, как сделать глоток крепкого вина, которое отозвалось сладостью на языке и согрело горло. Я, наверное, выпила половину кубка, прежде чем Кейн забрал его. Голова уже слегка кружилась, когда обоняния коснулся запах хлеба и сыра. — Я могу есть сама, — отвернулась я, когда поняла, что задумал артанец. — Не можешь. Потому что я так хочу. Бери. Губ настойчиво коснулся кусочек хлеба, в который я исступленно вгрызлась. — Осторожно, — сказал Кейн, — ты же не хочешь откусить мне пальцы. — Если бы могла, я бы отгрызла вам руку! — прожевав, заявила я и услышала тихий смех. За хлебом следовал сыр, затем вяленое мясо. Иногда мои губы касались пальцев Кейна, и тогда я вздрагивала и отстранялась. Потому что эти случайные прикосновения заставляли меня вспоминать о ночи в Каменном лесу и — о боги! — о ласках артанца. Это меня и злило. То, что я не могу сдержать охватывающее тело томление и обуздать собственные фантазии. Именно это было унизительно. Страшно унизительно. Поэтому последний кусочек не полез в горло. На глазах навернулись слезы, которые, к счастью, впитались в повязку. Зато щеки горели, словно я прижала к ним раскаленные угли. — Не хочу… больше, — прошептала я и крепко сжала зубы. Голос дрогнул, выдавая мои чувства, но мне было все равно. Нравится надо мной издеваться, пусть издевается! Я сильная и со всем справлюсь… Но почему же так больно? Я оказалась сидящей на коленях Кейна раньше, чем успела это осознать. Все внутри перевернулось, воспротивилось этому, но он не позволил мне отстраниться, крепко прижал к сильной и горячей груди. Бессилие, гнев, душившие меня, прорвались слезами. Такими горькими, что казалось: если не выплесну их, просто отравлюсь. От легкого, успокаивающего и нежного поглаживания по спине, от прикосновения губ к щекам я разрыдалась. Плакала и плакала, пока Кейн гладил и целовал меня, цеплялась за своего мучителя. — Ненавижу вас, — прохрипела я, когда слезы все-таки закончились. — Знаю. Я ожидала услышать в голосе Кейна торжество от того, что он меня наказал, или привычную холодность и безразличие. Но различила лишь усталость и… боль? Откуда в оттенках его эмоций взяться боли? — Вам это нравится? — хрипло поинтересовалась я. — Моя ненависть. — Нет. Кейн продолжал поглаживать меня по волосам и спине, не спешил осаживать или напоминать про наказание, поэтому я осмелела: — Почему тогда вы продолжаете меня унижать? — Я не хотел унизить тебя, Амелия. — Имя ласково скользнуло по моей разгоряченной коже. Почему-то захотелось, чтобы он вернулся к «фрейлине», только бы не слышать собственное имя из его уст. Особенно произнесенное так проникновенно, тихо, интимно. — По крайней мере, не сейчас. Не сегодня. Я слегка опешила: — Тогда что вы делаете? Завязываете глаза, а потом заставляете есть из ваших рук и требуете покорности. — Этот урок учит не покорности, а доверию, — сказал он, легонько коснувшись губами моих губ, отчего по моему телу побежал огонь. — Я хочу, чтобы ты научилась мне доверять. Знала, что я всегда позабочусь о тебе. — Как о вещи. — Как о женщине. Стать женщиной Кейна Логхарда — вот будущее, которое меня ждет. Почему-то сейчас эта мысль не жалила так больно, не раздражала и не вызывала ярости. Может, со слезами выплеснулись все страхи и переживания последних дней и во мне просто не осталось чувств. Или все они были сосредоточены на том, чтобы не уступить ему по собственной слабости. — Доверие нельзя заполучить силой, Кейн, — ответила я. — Оно либо есть, либо его нет. Кейн молчал. Долго. Видеть его я не могла, оставалось только догадываться о мыслях и чувствах артанца. А потом его руки легли мне на затылок, и раньше, чем я успела это осознать, он развязал ленту. В мой мир вернулся приглушенный свет огня, серая ткань шатра и темные, как грозовое небо, глаза Кейна, в которых плескалась решимость. Я растерянно заморгала. — А как же наказание? — Оно закончилось. — Кейн подхватил меня на руки, легко, словно перышко. Положил на шкуры, опустился рядом со мной на колени и поцеловал так отчаянно, сильно, до дрожи, что невозможно было противиться этому притяжению. — Вы обещали, — прошептала я, когда вновь смогла вдохнуть. Положила ладонь на его грудь, не отталкивая, но и не побуждая, зато ощутила, как под рукой бьется сердце артанского князя. Кейн отпустил меня резко, словно я его ужалила. Наши взгляды встретились, и я почти готова была сдаться, но артанец поднялся и отошел в другую часть шатра. — Спи, Амелия. — А вы? — спросила я, потому что вдруг поняла, что не хочу, чтобы Кейн уходил. — Я буду здесь. Видимо, слезы полностью опустошили меня, потому что стоило ослабить шнуровку платья и отвернуться к стене, как я мигом уснула. Проснулась уже на рассвете. Голова немного гудела, и я с трудом разлепила глаза, поскольку нужно было отправляться в путь. Минувшая ночь казалась далекой и ненастоящей, разговор с Кейном о доверии — глупым вымыслом. Зачем ему это? Приручить? Показать мое место? Или… стать ближе ко мне? Последнее вовсе выглядело невероятным. Смешно. Но на издевательство это было не похоже. А на что похоже, я не знала. Артанец сдержал слово: оставил меня в покое, и теперь меня снова сопровождал Браден. Как же я была рада его видеть! Я хотела извиниться за тот побег, но не представляла, как это сделать, чтобы снова не подставить оруженосца под удар. От его отчужденности не осталось и следа. Браден по-прежнему смущался и хотя улыбался меньше, но на этот раз не отводил глаз. Впрочем, кое-что все-таки изменилось: свита Мрака перестала относиться ко мне настороженно. Они переговаривались, спорили, иногда обменивались шутками. А может, я просто перестала ждать от них подвоха. Из моих тюремщиков они незаметно превратились в моих защитников. Как только я осознала, что мне не желают зла, стало значительно легче. Шатер я по-прежнему делила с Кейном, но того, что случилось в первую ночь, больше не повторялось. Он располагался у противоположной стены, иногда расспрашивал о моей семье, о северных землях Нифрейи, о замке Норг. Будь это приказы, он не услышал бы от меня ни слова, но в вопросах Кейна я уловила искренний интерес, поэтому если сразу после того, как мы покинули Манн, отвечала односложно, то с каждым днем в мои рассказы вплетались все новые детали. С каждой историей я будто переносилась на родину и понимала, насколько соскучилась. Особенно по родным. Я рассказывала о своем детстве, о теплых отношениях с братьями и о том, почему отец отправил меня в замок Норг. Про свою жизнь в столице, про Роуз, про любимый парк и про одиночество. Опасалась, что Кейн начнет расспрашивать про княгиню и про Древо, но зря: эту тему он обходил стороной. Зато охотно рассказывал о местности, которую мы оставили за спиной. Красная река оказалась самой полноводной рекой по эту сторону Великих гор и впадала в Крийское море. Чем дальше мы уходили на юг, тем труднее было рассмотреть противоположный берег реки. И тем теплее становилось, мы словно ехали навстречу весне. Виды здесь были совсем другие, непохожие на мою родную Нифрейю: деревья ниже, краски ярче. Да что там, сам воздух был другим. Более влажным, наполненным ароматами пока еще незнакомых мне цветов. От Кейна я узнала, что зима в Артане напоминает северное лето, а летом стоит немыслимая жара, но княжеский дворец построен так, что в его стенах всегда прохладно даже без магии. Совсем скоро мне предстояло не только его увидеть, но и поселиться там. Он рассказывал обо всем, кроме себя и своей жизни. Я поняла это однажды вечером, когда мы пересекли границу Манна с Артаном и до столицы оставалось три дня пути. — Вы родились в Артане? — спросила я, поправляя разложенные в беспорядке шкуры. — Да. — Если Кейн и удивился вопросу, то вида не подал. — И ваша матушка была из Нифрейи? Князь внимательно посмотрел на меня, но все-таки кивнул. — Разве такое возможно? — Как бы еще я выучил нифрейский? — Я имею в виду, что Нифрейя — закрытая страна, ее могут покидать только те, кто… — …принадлежит к княжескому роду и их сопровождающие. Я тут же вспомнила о Зои и ее свите. Маннцы путешествовали с нами, но вели себя очень замкнуто и обособленно. Видела, как Кейн пару раз совсем недолго беседовал с невестой на берегу реки, но ночью неизменно возвращался в свой шатер. Ко мне. Как к этому относится княжна, я не знала, поговорить нам с Зои не довелось.