что сообщает нам нейрофизиология. Со всей серьезностью нам следует отнестись к тому, с ка­ кой точки мы, по существу, стартуем в своем методологиче­ ском исследовании, точнее говоря, каков уровень ее залегания в бесчисленности напластований усвоенных нами заблужде­ ний. Очевидно, что привычные термины (как бы понятные нам «понятия») должны быть существенно переосмыслены, а — желательно — и вовсе заменены на новые, дабы предупре­ дить неизбежную здесь фактически путаницу. Мышление не ограничивается языком и речью Возможно фундаментальной проблемой прежней науки о мышлении было искусственное выделение мышления из общей массы психических процессов, а конкретнее — жесткое сопряжение мышления с языком и речью. Причем этой ошибки нет, например, ни у Л. Витгенштей­ на, ни у Л. С. Выготского, которых считают «отцами» «лингви­ стического поворота» и «когнитивной революции». Да, Витген­ штейн настаивает на необходимости сохранять молчание там, где мысль не может быть выражена словами, но нигде не го­ ворит о том, что мысль ограничивается словами (что, впрочем, с другой стороны, не противоречит тому, что язык определяет «границы моего мира»). Выготский говорит о том, что «облако методология мышления, черновик 23 мысли» проливается «дождем слов», но не о том, что мысль — это и есть слова. К самой «мысли» он, как известно, просто не успел подобраться из-за своей преждевременной смерти. Трудно переоценить значение «лингвистического пово­ рота» в развитии философской мысли XX века, но именно он — вопреки всякому здравому смыслу — придал этой досад­ ной ошибке лингвистического понимания мышления статус «научной догмы» [Н. Хомский, Д. Лакофф, С. Пинкер]. Ни в мозге, ни в психике мы не найдем границы, где психический процесс переходит в процесс собственно «мыслительный». Не найдем, потому что этой границы там просто не существует. У нас нет никаких оснований считать, что неосознаваемая нами психическая активность (составляющая львиную долю деятельности нашего с вами психического аппарата) — ак­ тивность, поражающая воображение своей сложностью, це­ лесообразностью и системностью, — чем-то принципиально отличается от «мысли». Ни один «психический процесс» — вос­ приятие, внимание, память, эмоциональные реакции, волевые усилия, воображение, речевое или социальное поведение — не имеет никакой особой (своей собственной) нейрофизиологиче­ ской природы, принципиально отличающей его от того, что мы привыкли считать «мыслительной деятельностью». Благодаря нейрофизиологии мы знаем, в каких зонах мозга (центры Брока и Вернике) мысль обретает словесную форму, но мы знаем также и то, что и при повреждении соответствующих зон человек продолжает мыслить (пусть и как-то иначе, нежели в норме) [А. Р. Лурия]. Более того, ребенок демонстрирует нам доречевое мышление, а высшие приматы способны обучиться языку (в определенных границах), но лишь как техническому орудию решения практических задач (то есть, по существу, его, конечно, не освоив). Кроме того, любое животное, обладающее нервной системой и, соответственно, способностью к форми­ рованию элементарных условных рефлексов, решает таким образом интеллектуальные по существу задачи [Э. Кендэль]. Наконец, даже машины — посредством программного обеспе­ чения — способны к интеллектуальной работе [А. Тьюринг]. Таким образом, мы не можем не изменить свой взгляд на мышление, причем это изменение должно быть радикаль­ ным. Мышление — это вовсе не вопрос языка или речи, а процесс 24 основные концепты оперирования интеллектуальными объектами — операндами [Л. М. Веккер], которые лишь отчасти могут быть оформлены в языке (сопряжены с соответствующим содержанием психическо­ го), но и то лишь на каком-то этапе и при определенных условиях. РИС. 1 Анатомическая схема зрительного пути обезьяны методология мышления, черновик 25 Единицей мышления является «интеллектуальный объект» Единицей мышления является интеллектуальный объект (операнд) — нечто, что создается психическим аппаратом и при­ обретает для него и в нем некое специфическое значение. Процесс создания интеллектуальных объектов является, по существу, основной психической функцией. Посредством рецепторного аппарата и через афферентные пути мозг ежесе­ кундно получает около п миллионов бит «сырой» информа­ ции [М. Шпицер], которая используется им для реконструк­ ции объектов внешнего (по отношению к нему) мира. Процесс этой реконструкции является сложнейшей и многоуровневой задачей, которая уже - и по форме, и по существу —является интеллектуальной: мозг не просто воссоздает себе некий об­ раз внешнего объекта, «отражая действительность», а активно порождает нечто, что станет для него объектом (интеллекту­ альным объектом) в связи с его собственным — данного моз­ га — содержанием [Д. Эссен]. Иначе говоря, мозг не создает «психические копии» неких «объективно существующих объ­ ектов», но лишь свои собственные интеллектуальные объек­ ты, причем делает это непрерывно и только «под себя». Так выглядит анатомическая схема лишь одного зритель­ ного пути обезьяны, воспроизведенная Дэвидом ван Эссеном (рис. l). Количество обратных связей в ней превышает чис­ ло нитей, идущих от каждой области в следующую, стоящую выше по иерархии. Очевидно, что у человека схема такого самореференцирующего зрительного пути значительно слож­ нее, и радикальное преобладание этих отсылок не к тому, что воспринимается в реальности, а к тому, что уже содержится в мозге, однозначно свидетельствует о том, что реальность является для нашей психики только «информационным по­ водом», все остальное она, как «хороший» журналист, доду­ мывает сама. Процесс создания интеллектуального объекта, что пока­ зано в соответствующих исследованиях, сопровождается про­ цессом наделения этого объекта некой «его» «сущностью» [П. Блум]. То, что мы привычно называем «значением», яв­ ляется ничем иным, как «значением-для-меня», то есть ре- 26 основные концепты зультатом отношений между условным «мной» (где «я» — какое-то содержание моей психики) и тем интеллектуальным объектом, который был мною (во мне) создан. Грубо говоря, мои отношения со столом и превращают стол в «объект», на­ деленный сущностью «стольности». Разумеется, никакой ре­ альной сущности у «стола» нет и, в действительности, он на­ столько же является «предметом», как и дуновение ветерка. Но тот факт, что он имеет-для-меня-значение «стола», пре­ вращает его в «объект реальности» — вещь, наделенную соот­ ветствующей «сущностью». «Интеллектуальная функция» Мы бесконечно оперируем внутри собственной головы этими операндами (интеллектуальными объектами), созда­ вая, таким образом, новые и новые отношения между ними.