Я озадаченно смотрю на него. — Ты пытаешься заново определить жесткие рамки? — Не совсем. Я просто пытаюсь понять, что тебе нравится, а что нет. — Самое главное, Кристиан, мне трудно примириться с тем, что ты с удовольствием причиняешь мне боль. А еще мысль о том, что ты будешь это делать, потому что я выйду за какую-то условную случайную черту. — Но она не случайная; правила у нас записаны. — Мне не нужен набор правил. — Вообще? Никаких? — Никаких. Я решительно качаю головой, но в душе побаиваюсь. Как он отнесется к моим словам? — А если я тебя отшлепаю? Не будешь возражать? — Чем отшлепаешь? — Вот чем. — Он подносит к моему лицу ладонь. — Пожалуй, не буду, — неуверенно отвечаю я. — Особенно, если с теми серебряными шариками… Слава богу, темно. Мои щеки пылают, пропадает голос, когда я вспоминаю ту ночь… Да, я хочу, хочу, чтобы она повторилась. — Что ж, тогда было забавно, — ухмыляется он. — Тогда было хорошо, — лепечу я. — Так ты можешь вытерпеть чуточку боли? Я пожимаю плечами. — Да, пожалуй. Ох, куда он зайдет с этим? Мой уровень тревоги взлетает на несколько баллов по шкале Рихтера. Он в задумчивости трет подбородок. — Анастейша, я хочу начать все сначала. Остановимся пока на ванильных радостях. Может быть, потом, если ты начнешь больше мне доверять, мы научимся быть честными друг с другом. Тогда мы выйдем на более высокий уровень общения, шагнем вперед и станем делать кое-какие вещи, которые нравятся мне. Я озадаченно гляжу на него, и в моей голове пусто, отсутствуют абсолютно все мысли — как компьютерный пипец… Потом понимаю: он волнуется, но я почему-то больше не вижу его отчетливо, словно нас окутала орегонская мгла. Наконец, до меня доходит, что так оно и есть. Он хочет света, ясности? Но разве мне нравится тьма? Смотря какая и где. В памяти опять всплывают непрошеные воспоминания о Томасе Таллисе. — Как же наказания? — Никаких наказаний. — Он кивает как бы в подтверждение своих слов и еще раз повторяет: — Никаких. — А правила? — Никаких правил. — Вообще никаких? Но тебе ведь нужны правила. — Ты нужна мне еще больше, чем они, Анастейша. Последние дни показались мне адом. Моя интуиция, мой здравый смысл убеждали меня, что я должен тебя отпустить, что я не заслуживаю твоего внимания. Те снимки, которые сделал парень… Мне стало ясно, какой он тебя видит. Ты выглядишь на них беззаботной и красивой. Ты и сейчас красивая, но я вижу твою боль. Мне грустно сознавать, что я стал виновником этой боли… Да, я эгоист. Я захотел тебя мгновенно, в тот момент, когда ты рухнула на пороге моего кабинета. Ты необыкновенная, честная, добрая, сильная, остроумная, соблазнительно невинная; твои достоинства можно перечислять бесконечно. Я обожаю тебя. Хочу тебя, и мысль о том, что ты будешь с кем-то другим, словно нож ранит мою темную душу. У меня пересохли губы. Мама родная! Если это не признание в любви, тогда что же? И плотину прорвало — из меня полились слова. — Кристиан, почему ты считаешь, что у тебя темная душа? Я никогда бы не сказала. Печальная, да, возможно… но ты хороший! Я вижу это… ты великодушный, щедрый, добрый, и ты мне никогда не лгал. А я и не очень сильно страдала в тот раз от боли. Просто минувшая суббота стала для меня шоком. Или пробуждением, моментом истины. Я поняла, что ты щадил меня, что я не смогла быть такой, какой ты хотел меня видеть. Потом я ушла и вскоре осознала, что физическая боль, которую ты мне причинил, не идет ни в какое сравнение с болью потери, если мы расстанемся. Я хочу тебе нравиться, но это трудно. — Ты нравишься мне всегда, — шепчет он. — Сколько раз я должен повторять это?