– Не знаю, – говорю я. – Мне кажется, это как-то… ну, как-то уж слишком! – Вот что я сделаю, – говорит она. – Куплю два билета, а ты ему скажешь, что у одной твоей старшей подруги – всегда хорошо иметь старшую подругу, это впечатляет и дает ему понять, что ты и сама уже не маленькая – так вот, у старшей подруги нашлась пара лишних билетов на концерт «The Furs» и она отдала их тебе. Что-то взмывает в груди и щекочет подошвы, словно я вот-вот взлечу. – Вот это будет круто! – восклицаю я и смотрю на Еву, фею пролитого молока, с новым для себя восхищением. * * * На следующий день после школы нахожу у себя на столе пару билетов, сложенных знаком «победы». Концерт состоится в «Филморе». Я никогда там не была! Сердце колотится о ребра. Теперь – пригласить Кита. Потом убедить родителей, чтобы они меня отпустили. Да, и найти пластинки этой группы, чтобы знать побольше, чем полпесни. Я снимаю школьную форму, натягиваю свои лучшие черные джинсы. Вокруг пояса повязываю за рукава черный свитер. Сверху на мне синяя толстовка с большой декоративной пуговицей под горлом. Неплохо! – думаю я, разглядывая себя в зеркале на двери. Слишком внимательно не вглядываюсь – ровно настолько, чтобы удостовериться, что недурно выгляжу. Излишнее внимание к своей внешности, как я уже убедилась, на пользу мне не идет. Наклеиваю на пятки пластырь, а затем влезаю в «мартенсы» – неновые, но еще не разношенные. «Мартенсы» – для вечеров и выходных. В «Спрэгг» в них ходить не разрешают. Иду на Калифорния-стрит, чтобы оттуда доехать на автобусе с пересадкой до магазина, где обычно покупаю грампластинки. Надеюсь увидеть Кита на скейте, но его нет. Дожидаюсь автобуса и проезжаю четыре квартала, но затем решаю взять у водителя пересадочный талон и выйти. В этом автобусе совсем нет мальчишек. Сжимая талон в руке, жду на остановке четверть часа, пока приезжает следующий – и оказывается, что подождать стоило! В этом автобусе я вижу Акселя Валленберга. Он меня не знает, а вот я знаю, кто он – тоже швед и наши мамы знакомы. По моему убеждению, Аксель настоящий красавец, да к тому же необычный, глубокий человек. Красота Акселя заметна сразу, а вот душевная глубина не бросается в глаза. Но я не сомневаюсь, что она есть – ведь мне известна тайна его семьи! В прошлом году, в седьмом классе, я писала сочинение о Рауле Валленберге и с тех пор его обожаю. Во время Второй мировой Рауль Валленберг спас сотни евреев: приехал из Швеции в Венгрию и выдавал евреям фальшивые шведские паспорта. Но потом, в 1945 году, его арестовало русское КГБ. Русские говорят, что его расстреляли в сорок седьмом, но тела так никто и не видел. Многие не верят, что Валленберг умер. И я, пожалуй, тоже. Лично я подозреваю, что Аксель Валленберг, едущий сейчас со мной на первом номере, – его внук. На Пресидио мы пересаживаемся на сорок третий номер, идущий в Хайт. Аксель с друзьями сидит сзади, я в середине. Держу на коленях «Невыносимую легкость бытия» и не забываю переворачивать страницы, чтобы, если кто-нибудь на меня посмотрит, он не сомневался, что я в самом деле читаю. Но никто не смотрит. Я прислушиваюсь к разговору мальчишек – как обычно, он крутится вокруг Марии Фабиолы. Но вот что интересно: Аксель говорит, что тоже пойдет на эту ее вечеринку! – Давай, подсыпь им слабительного в салатики! – говорит один из его друзей. – Точно, и подлей спиртного в компот! – добавляет другой, у которого волосы подлиннее. Уже вблизи Хайта, выглянув в окно, я вижу девушку с волосами мышиного цвета, в розовом меховом жакете, клешах и круглых очках. Она разговаривает с двумя мужчинами намного ее старше. У одного ботинки на высоких каблуках, другой в коричневой кожаной куртке и круглой вязаной шапке. – Глядите-ка! – говорит один из друзей Акселя. – Это та долбанутая, что голой на турнике качалась! Все выглядывают в окно. – Наркоша конченая, – говорит второй друг. – Да, с головой у нее точно непорядок, – говорит Аксель. – Но мне ее жаль. Ее мамаша бросила и умотала в Африку. «В Индию!» – хочу поправить я, но вовремя останавливаюсь. Незачем им знать, что я слушаю их разговоры. Доехав до Хейта, все мы выходим. Парни сворачивают налево, к табачным лавкам, где возле парковки продают с рук марихуану. Я поворачиваю направо, к более крупным магазинам. Прохожу мимо нескольких оборванцев с собаками. Похоже, еще недавно они ездили в летние лагеря – у некоторых на запястьях ветхие, пожелтелые скаутские браслеты, – а теперь сидят перед магазинами и просят милостыню. В магазине грампластинок полно народу, в основном парни лет на пять постарше меня. Девушка только одна, да и она здесь со своим кавалером. Я просматриваю уцененные пластинки, но той, что мне нужна, среди них нет, так что отправляюсь в отдел «Новые записи». Вот они – «The Psychedelic Furs»! Два диска. Нет, даже три! Не знаю, за какой хвататься. Пожалуй, я могу себе позволить только один. В марте день рождения Свеи, и деньги лучше приберечь, чтобы купить ей что-нибудь, что она через неделю сунет поглубже в шкаф и забудет. Я выбираю самый свежий альбом: на обложке – человек с рыжеватыми волосами и в голубом смокинге. Держу пластинку в руках и смотрю на этого незнакомца нежно, словно в лицо любимому. Лысеющий мужчина в футболке с «Blondies» (надеюсь, это ирония?), стоящий за кассой, кивает, когда я протягиваю альбом. – Классный выбор! – говорит он. Я не знаю, что ответить: «спасибо» прозвучит как-то глупо. Вместо этого стараюсь взглядом выразить: «Еще бы!» Кладу пластинку в ярко-желтый фирменный пакет и выхожу на улицу, стараясь не размахивать руками, чтобы никого не задеть. В витрине соседнего магазина стоит манекен, облаченный в черное платье в белый горошек. Повинуясь какому-то импульсу, я вдруг захожу туда. В магазине работают две девушки, тоненькие и гибкие. У одной алый галстук-бабочка, другая в юбке-карандаше с золотистой молнией спереди, на всю длину. – У вас в витрине платье… – начинаю я. – О, на тебе будет смотреться сказочно! – подхватывает та, что с бабочкой. – У нас такое только одно, – добавляет та, что с молнией. – Сейчас сниму с манекена. Она подходит к окну, снимает оттуда манекен. На секунду кажется, что кружится с ним в каком-то неловком танце. Затем кладет манекен на пол и начинает расстегивать на нем платье, словно готовясь делать ему искусственное дыхание. Тут я невольно замечаю, что эта неподвижная кукла на полу очень на меня похожа. Замечает это и продавщица в галстуке. – Смотри-ка, – говорит она, – этот манекен – точь-в-точь ты! – Надеюсь, я выгляжу более живой, – отвечаю я. – Конечно! – говорит она. – Приятно слышать, – отвечаю я. Обе внимательно на меня смотрят. Затем та, что возилась с манекеном, наконец снимает с него платье и протягивает мне. – Примерочная у нас там, – говорит она. – За розовой шторкой. На стене в примерочной висит бумажная репродукция «Рождения Венеры» Боттичелли, где Венера появляется на свет из раковины. Не знаю, может, дело в картине – но, надев платье и взглянув в зеркало, я, кажется, вижу новую и лучшую версию себя. Себя будущую. «Вот так я буду выглядеть, когда вырасту!» – думаю я, и это очень меня подбадривает. Может, стоит всегда носить платья в горошек? – Давай-ка посмотрим! – окликает меня одна из продавщиц. Я выхожу из примерочной, надеясь, что волшебство не рассеется от чужих взглядов. – Ух ты! – восклицают обе разом. Нет, не рассеялось! – Твое тело словно создано для этого платья! – говорит Молния. – А вырез не слишком глубокий? – спрашиваю я, очень надеясь услышать отрицательный ответ. Самой мне кажется, что вырез открывает слишком много. – Определенно нет, – отвечает она. – А чего тебе скрывать? Гордись тем, чем природа наградила! – подхватывает Бабочка, и я смеюсь в ответ. Никогда прежде я об этом не думала – и тем более не гордилась! – А шляпы-котелка у вас случайно нет? – спрашиваю я. Продавщицы переглядываются, потом смотрят на меня и согласно качают головами. Однако то, что я спросила о чем-то еще, побуждает их проявить инициативу. – А туфли тебе не нужны? – спрашивает Бабочка. Сама она в туфлях с очень высокими каблуками. – Наверное, я пойду в этих, – отвечаю я, посмотрев на свои «мартенсы». – Нет-нет! – хором восклицают они. – Какой у тебя размер ноги? – спрашивает Молния. – Шесть с половиной. – Отлично. – И она поворачивается к полкам с обувью. – Ну-ка, примерь! Это уцененные. С этими словами она протягивает мне нежные серебристые туфельки – полную противоположность моим «мартенсам». Я присаживаюсь на низенькую бархатную кушетку и примеряю туфли. При этом пластыри слетают, но я приклеиваю их на место и встаю, стараясь уверенно держаться на каблуках. Бабочка присвистывает. – Хотела бы и я засвистеть! – говорит Молния. – Но это врожденное: либо умеешь, либо нет. Я смотрюсь в зеркало. – Ты посмотри, какие у тебя стали красивые ноги! Эти туфли их у-дли-ня-ют! – говорит Бабочка, и само это слово, произнесенное нараспев, удлиняется в ее устах. – Боюсь спрашивать, сколько все это стоит! – В этот миг я вдруг понимаю, что и правда очень боюсь. Молния достает калькулятор, нажимает на кнопки, а потом сообщает мне общую стоимость вместе с налогом – сумма немаленькая, но все же не такая огромная, как я боялась. Денег хватит – при мне все, что я скопила на подарок для Свеи! Если сейчас их потрачу, останется всего три доллара. Но ничего, выполню несколько поручений для старушек по соседству и заработаю еще. Я расплачиваюсь, платье и туфли аккуратно заворачивают в ткань, а затем уже без всякой деликатности кидают в бумажную сумку. Я благодарю продавщиц и иду к дверям, по дороге обходя неподвижный голый манекен. Меня провожает звон дверного колокольчика. * * * Выхожу на одну остановку раньше, чтобы пройти пешком по кварталу Кита. Он здесь, на улице, вместе со своим скейтбордом. И один. Подхожу к нему, старательно делая вид, что это случайная встреча, и держа пакет из магазина грампластинок к нему лицом. – Привет, – говорит он.