– Прости, – говорю я. – Кажется, я испортила твою бритву. * * * На следующее утро я просыпаюсь от острой боли. Словно в огне горю. Раскалывается голова; но между ног творится такое, что в сравнении с этим головная боль кажется легким неудобством. У двери в мою комнату Ева оставила аспирин. Я глотаю сразу две таблетки без воды, давясь, словно пытаюсь есть мел. Спустившись вниз, обнаруживаю, что на столе в столовой лежит лицом вниз папа. Он накрыт простыней, словно покойник, но жив: это ясно из того, что Ева, напевая что-то себе под нос, делает ему массаж. Стол застелен одеялом, что меня радует, хотя за этим столом мы обычно не едим. Зато, как видно, делаем массаж. – Я как раз говорила твоему папе, – говорит мне Ева, – что, может быть, тебе стоит походить ему по спине. Я для такого тяжеловата, а вот ты как раз подойдешь. – Хорошо, – говорю я, понимая, что сейчас надо всем в доме уступать и со всем соглашаться. Звонят в дверь. Может быть, еще одна шведская прислуга в бегах? – думаю я. Открываю – и вижу перед собой Марию Фабиолу. Сейчас, в джинсах вместо платья и на одной высоте со мной, она выглядит совсем не так величественно, как вчера. Но в ней полыхает ярость. Огромная ярость: я ощущаю ее прежде, чем Мария Фабиола открывает рот. – Ты испортила мне праздник! – шипит она и швыряет на кирпичную дорожку рядом с собой сумку, словно намерена здесь поселиться. Я переступаю порог и прикрываю за собой дверь. Не хочу, чтобы папа и Ева это слушали. – Не знаю, что и чем я тебе испортила, – отвечаю я. Правда, меня стошнило – но уже в «Ягуаре», и этой информацией я делиться не собираюсь. – Серьезно? Да все только и говорят о том, как ты протекла прямо на Акселя! Он всем рассказал! – Да зачем тебе этот Аксель? – спрашиваю я. Вместо ответа она издает короткий гневный вопль. Даже волосы ее, вчера безупречно уложенные и блестящие от лака, теперь торчат восклицательными знаками. – Не знаю, как тебе это удалось, – говорит она, – но вчера все обсуждали только тебя! – Я ничего не сделала. У меня просто начались месячные. – Какая гадость! – Нет, это не гадость. А знаешь, что гадость на самом деле? Она молча смотрит на меня. Тут я останавливаюсь: что настоящая гадость, мне надо еще придумать. – Эта твоя история, – говорю я наконец. – Думаешь, хоть кто-то в самом деле поверит, что тебя похитили? – Прошу прощения? – говорит она. – Ты уже записала интервью с Эй-Би-Си? – Пока снимаем закадровый материал, – отвечает она. Я киваю так, словно знаю, что это такое. – Это значит, они сняли, как я с семьей гуляю по пляжу. По-моему, получилось очень неплохо! – Если будешь врать журналистам, у тебя могут быть большие проблемы, – говорю я. Не знаю, правда ли это, но звучит правдоподобно. – Эта твоя вчерашняя история, знаешь ли, показалась мне очень знакомой. – О чем это ты? – спрашивает она. Я вижу: она испугалась! – «Похищенный» Роберта Льюиса Стивенсона. – Да о чем ты говоришь? – Боже мой! – восклицаю я. До меня вдруг доходит. Все ясно: картинка сложилась! – В последний раз, когда я была в кабинете у мистера Лондона, там не хватало одной книги. Это был «Похищенный», верно? Ты его взяла! – О чем ты говоришь? – повторяет она, понизив голос. – О книге. Ты взяла идею из книги. – Да я вообще не читаю книг! – отрезает она. – Может, похитители читают – но мне, знаешь ли, в последнее время было не до того! – Просто даю тебе совет: прежде чем идти на Эй-Би-Си и рассказывать им свою эксклюзивную историю, попробуй изменить в ней кое-какие детали! – Я ухожу, – говорит она. – Просто заглянула занести то, что ты забыла у нас вчера вечером. Она достает из сумки мой котелок, бросает его на землю между нами, а потом начинает топтать, словно старается затушить огонь. – Вот так! – говорит она, поворачивается и идет прочь. Я поднимаю котелок, пытаюсь вернуть ему форму – но он безнадежно погублен. Я возвращаюсь в дом, прижимая его к груди, словно труп любимого зверька, которого надо похоронить. 22 В воскресенье утром папа заходит ко мне и спрашивает, не хочу ли я пойти в церковь. Я молча натягиваю на голову одеяло. Родители возвращаются домой, и я узнаю, что на церковном дворе мама встретилась и поговорила с Кейт, матерью Джулии. Они решили, что сегодня после обеда я отправлюсь к Джулии, чтобы вместе с ней делать валентинки. – Все как в старые добрые времена! – говорит мама. – Ведь вы, девочки, всегда писали валентинки вместе! Я отвечаю, что это было давным-давно. Может, еще в детском саду. – Кейт по тебе скучает, – говорит мама. – А Джулия меня ненавидит. Мама хочет возразить, открывает рот, снова закрывает и наконец говорит: – Так или иначе, мы уже обо всем договорились. Мама печет суфле и украшает сверху алыми вишенками, разравнивая их деревянной лопаткой. Незадолго до трех она идет домой к Джулии вместе со мной и с суфле, завернутым в пищевую пленку, подклеенную медицинским скотчем, который мама приносит домой из больницы. Кейт широко открывает дверь – преувеличенный жест, призванный показать, как нам здесь рады. – Какой же у вас красивый новый дом! – говорит мама, еще не успев оглядеться. – Спасибо, – отвечает Кейт. Кажется, она действительно благодарна за комплимент. Она не переоделась после церкви: на ней что-то коротенькое, яркое и блестящее, вроде костюма для фигурного катания, только без блесток на груди и с юбкой чуть подлиннее. – Я принесла вам суфле, – говорит мама и протягивает Кейт свое угощение. – О, Грета, спасибо огромное! Вы же знаете, как я люблю ваши десерты! Вот хотя бы то печенье, что вы испекли на распродажу выпечки в прошлом году… как оно называлось? – Метельчатое, – гордо отвечает мама. – Да, точно! – говорит Кейт. – А вы правда мешали тесто ручкой от метлы? – Правда, – отвечает мама. – Но не беспокойтесь, метлу я вымыла! И обе громко и фальшиво смеются. Джулии не видно; мы трое стоим посреди комнаты, дожидаясь ее, но делая вид, что никого не ждем. У дверей стоят три коробки с надписями «Хитачи», «Тошиба» и «Саньо». – Новый телевизор? – спрашивает мама. – О, это долгая история! – отвечает Кейт и драматически вздыхает. Ей явно хочется поделиться долгой историей, но мама не реагирует на прозрачный намек. – Если вкратце, все это на продажу. Не знаете кого-нибудь, кто хотел бы купить телевизор, «бетамакс» и караоке-центр? – Может быть, – отвечает мама. Теперь она действительно заинтересовалась. – А сколько вы просите за «бетамакс»? – М-м… давайте я уточню и вам перезвоню, – говорит Кейт. – Господи, мам! – восклицает, появляясь в комнате, Джулия. – Джентл и так чокнутая, а если ты все это продашь, совсем рехнется!