– Плагиат из Йейтса? – спрашивает он. – Не плагиат, – отвечаю я. – Цитата. – Когда цитируешь, всегда указывай источники, – говорит он. – Всем нам не помешает иногда указывать источники, – отвечаю я и выхожу из кабинета. 24 После школы я иду домой мимо дома Кита, но его не видать. Звоню в дверь. Мне никто не открывает; но это не значит, что никого нет. Я различаю в глубине дома торопливые мягкие шаги. Так может, мне кажется, ходить босиком по деревянным полам тот, у кого перепонки на пальцах. Подходя к дому, вижу маму на велосипеде: она возвращается с работы. Меня не замечает. Я смотрю на нее отстраненно, как на незнакомку. «Какая красивая, целеустремленная женщина!» – думаю я. Девочка со шведского хутора катит на велосипеде по осененной пальмами улице Сан-Франциско. Я вхожу в дом на пять минут позже. Мама уже достает что-то из морозилки. Она еще не сняла компрессионные чулки, в которых работает. Большую часть дня мама проводит на операциях, там приходится стоять; чулки она носит, чтобы не отекали ноги. Плотные чулки на несколько оттенков темнее ее светлой кожи. – Думаю, сегодня на ужин будут фрикадельки, – говорит она. – Я пойду в публичную библиотеку послушать Анджелу Дэвис. На столе лежит книга Анджелы Дэвис; я открываю ее и перелистываю страницы. Когда приходит папа, оказывается, что он тоже хочет пойти послушать Дэвис. Я невольно тяжело вздыхаю. – По какому поводу вздохи? – интересуется папа. – Иногда я чувствую, что пропустила все интересные… – «периоды», хочу сказать я, но слово «период» ассоциируется с месячными, поэтому выбираю синоним «эпохи». Родители недоуменно переглядываются. Возможно, слово «эпохи» я произнесла неправильно. Но я продолжаю: – И «Бархатную революцию» в Чехословакии, и даже здесь – пропустила и Анджелу Дэвис, и «Черных пантер», и Патти Херст… – Тут я с беспокойством думаю, что говорю совсем как Джентл. – А я тебе не рассказывал, как встретил Патти Херст? – спрашивает папа. Он присаживается у себя в кабинете, готовый поведать историю. Я сажусь напротив. – Однажды я шел по Тридцатой авеню. Ты в то время была еще совсем маленькой. Я шел в магазин что-то для тебя купить. Не помню, подгузники, или туалетную бумагу, или детское питание… Что же это было? – вспоминает он, глядя в пол. – Наверное, эту часть можно пропустить, – говорю я. – Ладно, – говорит он. – Так вот, иду я в магазин и вижу, что у тротуара припаркован «Шевроле». За рулем сидит женщина в очках и смотрит перед собой. А заднее сиденье отделено от передних какой-то решеткой, вроде как в собачьей переноске, и там, за решеткой, на сиденье лежит вторая женщина. Смотрю – да это же Патти Херст! Я пошел дальше, купил что мне там было нужно и отправился домой. Когда шел обратно, машины уже не было. Несколько часов я раздумывал о том, что увидел. В новостях говорили, что она сейчас в Пенсильвании, и все так и думали – но я не сомневался, что это Патти Херст. ФБР предлагало награду в пятьдесят тысяч баксов за любые сведения о ней – сама понимаешь, соблазн велик. С другой стороны, Армия Освобождения могла начать мне мстить – а у меня ведь маленький ребенок. Я тыкаю себя пальцем в грудь: «То есть я?» – Вот именно. Так что несколько часов думал так и этак, а потом позвонил на горячую линию. Человек, который со мной разговаривал, не слишком заинтересовался. Как я и сказал, никто тогда не думал, что она может быть в Сан-Франциско. А потом выяснилось, что все это время она здесь и пряталась. И когда я увидел фото женщины, которую задержали вместе с ней, – это была она, та женщина в очках. Вот так я убедился, что был прав. Я действительно видел Патти Херст. – Ух ты! – вполне искренне восхищаюсь я. – Где, ты говоришь, это было? – На углу Тридцатой и Калифорния-стрит. – Совсем рядом с домом Джулии! – говорю я. – Я прохожу там каждое утро. – Да. Если бы ее нашли по моему звонку, я бы стал на пятьдесят тысяч богаче – а с другой стороны, мог бы быть уже мертв. А наш дом стал бы местной достопримечательностью. Представь, перед домом останавливаются туристические автобусы, и экскурсовод говорит: «Здесь убили человека, который выдал полиции, где прячется Патти Херст!» Так-то, – заканчивает он. Я не знаю, что на это ответить, и наконец говорю: – Спасибо. – Всегда пожалуйста, – отвечает он и встает. Уже в дверях кабинета вдруг останавливается и добавляет, словно только сейчас об этом вспомнил: – И да, Юлаби, имей в виду: бар со спиртным я запер. 25 Во вторник, уходя из школы, я вижу на дверях учительской объявление: «Сегодня после обеда учебная часть закрыта. Внеочередное собрание преподавательского состава». С минуту стою у двери, разглядывая это объявление. Мимо меня проходят и входят в дверь мисс Мак и мисс Кейтениз с красными конвертами в руках. Я наклоняюсь и делаю вид, что завязываю шнурок, а потом, изо всех сил притворяясь, что вовсе не спешу, пускаюсь наутек. Иду по направлению к дому. На Лейк-стрит вижу Кита еще с двумя незнакомыми мальчишками. Все трое на скейтбордах. На тех двоих толстовки «Трэшер», у Кита на толстовке написано «Пауэлл Перальта». Когда я подхожу ближе, те двое пялятся на меня, а Кит отворачивается. «Вот дерьмо!» – думаю я. Они слышали про кровь. – Привет, Кит! – говорю я. – Ну как тебе Йосемити? Те двое смеются. Кит молчит. Не отрывая глаз от тротуара, словно пытаясь сделать вид, что это не я сказала, целеустремленно прохожу мимо. Не оборачиваюсь. Завернув за угол, ускоряю шаг, хоть и не знаю, куда иду. Сегодня сильный ветер – и хорошо, тем быстрее он высушит капельки воды, что собираются в уголках глаз. На Двадцать пятой авеню я сворачиваю налево. Теперь понятно: иду на Бейкер-Бич. Прохожу мимо дома, где в свое время сидела с детьми. Однажды вечером их родители не вернулись в обещанное время. Часы пробили десять, стрелки уже подползали к одиннадцати – их все не было. Я позвонила маме и папе. Они спросили, знаю ли я, куда они ушли? Я не знала. Представляла себе автокатастрофу. Думала, что оба погибли и мне придется как-то сообщить об их смерти детям – малышам с губами как розовые лепестки, от которых пахло кетчупом. Наконец, в 0:37 распахнулась дверь: я увидела, как пальто летит в одну сторону, шарф в другую, услышала, как с грохотом падают ботинки – и приглушенное: «Бля!..», когда мать споткнулась об угол ковра. Я спускаюсь по каменным ступеням на пляж. Ветер швыряет мне в лицо пригоршни песка. Волны с ревом бьются о берег. Высоко надо мной, на утесах, смотрят в океан не миловидные домики пастельных цветов, как на других пляжах в других городах. Здешние дома окрашены в совсем иные цвета: грязно-белый, горчично-желтый, ржаво-бурый. Цвета застарелой грязи, которую уже ни в какой стиральной машине не отстирать. Весь этот сектор пляжа в моем распоряжении. Поблизости никого, лишь поодаль какой-то человек запускает воздушного змея в форме рыбы: змей бьется и хлопает на ветру. Я иду к воде. Дождусь прилива, думаю я, как собака дожидается хозяина. Когда волны нахлынут, а затем отхлынут, пойду домой. Далеко идти не приходится: сегодня океан поднимается выше обычного. Дойдя до места, где песок становится мокрым, я слышу сзади голос: – Би! – зовет меня кто-то. Оборачиваюсь – и вижу Кита со скейтбордом под мышкой. Я улыбаюсь, тронутая тем, что он пошел за мной. Но, когда он подходит ближе, читаю у него на лице ярость. – Так это правда?! – говорит он. – Что правда? – спрашиваю я. – Ты знаешь! – выпаливает он, задыхаясь от бега по песку. – Не знаю, – отвечаю я. – Не мог бы ты выражаться поконкретнее? – Ладно, – говорит он. – Правда, что конкретно ты конкретно с Акселем конкретно трахалась в пятницу на вечеринке? – Такого не было, – отвечаю я. – Мы… мы этого не делали. – Вот как? – говорит он. – А я другое слышал. Мне рассказывали, что у тебя кровь потекла, и все это видели! – Кит! – кричу я. Ветер хлещет в лицо, и кажется, что я стремительно уменьшаюсь. Как та русская кукла – много кукол, вложенных одна в другую, мадам Соня называет их «матрешками». Ветер сдирает с меня слой за слоем, пока не обнажает крохотную куколку, почти без лица, неспособную стоять без поддержки: это и есть я. – Мы не занимались сексом! Это была ошибка. Все из-за этой его фляги со спиртным. Я думала, что это фляга, а это оказалась бутылочка из-под шампуня, и… От одного воспоминания об этой бутылочке в животе у меня что-то екает и к горлу подступает тошнота. Я сгибаюсь, словно меня вот-вот вырвет на песок. – Зачем ты это сделала? – говорит Кит. – Зачем ему позволила тебя напоить? Он просто урод, этот парень! Знаешь, что он теперь о тебе рассказывает? Мы стоим возле сточной канавы; ветер взметает песок и несет в лицо вонь. Теперь я в самом деле опасаюсь, что меня стошнит. – Что молчишь? Тебе что, сказать нечего? Совсем ничего не хочешь мне сказать? Я все стою, согнувшись в три погибели. Я все еще крохотная матрешка без лица, без устойчивости – вот-вот упаду. Когда наконец открываю глаза и поднимаю голову, Кита уже нет. Повернувшись, вижу, что он идет на запад, к утесу. – Кит! – кричу я. – Кит, прости меня! Но он не оборачивается. Я бегу за ним, громко зовя его по имени. Когда приближаюсь, он меня видит и бросается бежать от меня. Скейтборд он теперь прижимает к груди, словно младенца. Бежит прямо к высокому крутому утесу, разделяющему Бейкер-Бич и Чайна-Бич. Что ж, когда добежит, ему придется остановиться. Волны сейчас высоки, и он не сможет обогнуть утес с моря. Понимая, что ему никуда от меня не деться, я замедляю шаг. Но я ошиблась. Добежав до скал, он не останавливается. Вместо этого бросается в сторону моря и скрывается за камнями. Хочет обогнуть утес! Мы с Марией Фабиолой делали так десятки раз – но мы знаем море, знаем, как обойти прилив.