– Кит! – кричу я. – Стой! Бегу к воде – и в этот миг об утес разбивается гигантская волна. – Кит! Я жду ответа. Смотрю в океан, словно он может дать ответ, и вижу в волнах что-то темное, продолговатое. Этот предмет мне знаком. Скейтборд Кита. Я смотрю, как скейтборд снова и снова бьется о скалы, как волна то увлекает его за собой в море, то с новой силой колотит о камень. Словно смотрю закольцованное видео. На миг само время кажется мне не линейным, а вертикальным. Я поворачиваюсь к пляжу, чтобы позвать на помощь. Но здесь никого нет. Ветер всех разогнал: ушел даже мужик со змеем. Я на пляже Северной Калифорнии: здесь нет спасателей, нет спасательных станций. Где же Кит? Бежать вокруг утеса я не собираюсь: волны слишком высоки, меня запросто постигнет та же судьба, что и… что и скейтборд, говорю я себе, решительно отказываясь додумывать первоначальную мысль до конца. Выбора нет: придется вскарабкаться на утес и посмотреть сверху. Я все еще надеюсь, что Кит благополучно перебрался на соседний пляж, Чайна-Бич. Тот, где я лизнула ему ногу с перепонкой. Скалы сегодня скользкие. Необычно высокие волны вымочили все, что только могли. Я цепляюсь подушечками пальцев за каждую неровность, каждый выступ в скале. На мне школьные туфли – от этого лезть вверх еще труднее. В какой-то миг я соскальзываю вниз, проезжаюсь подбородком по камням, но успеваю повернуть голову боком, чтобы не разбить лицо. Тяжело приземляюсь на песок. В голове гудит боль. Вытираю подбородок, подношу пальцы к губам – на них кровь. Слизываю, сплевываю. На вкус кровь соленая. Как слезы, что льются из глаз и щиплют свежую ссадину. Я отхожу чуть дальше от берега и пробую залезть на утес в другом месте. Здесь начальная точка выше, но поверхность скалы больше изрезана, и взбираться по ней легче – есть за что зацепиться. Скоро я начинаю двигаться быстро и размеренно: рука, нога, рука, нога – и так до самого верха. На четвереньках взбираюсь на вершину, с трудом выпрямляюсь. Отчаянно кричу: – Кит! В рокоте волн мой голос едва слышен. Пытаюсь наклониться и что-то разглядеть внизу так, чтобы не свалиться в море. Скейтборда уже не видно. Я сползаю на другую сторону утеса, на Чайна-Бич. Сперва скольжу, затем поворачиваюсь к утесу лицом и начинаю спускаться на четвереньках. Нога, рука, нога, рука; наконец отталкиваюсь и приземляюсь на песок. Повернувшись, вижу футах в двухстах от себя группу людей. Они собрались вокруг костра. Я бегу к ним, выискивая глазами долговязую фигуру Кита. Дым застилает мне глаза. Остро пахнет гарью. Я останавливаюсь, чтобы откашляться и восстановить дыхание, и бегу дальше. Подойдя к костру, я насчитываю вокруг него девять человек. Никто из них не Кит. Компания хиппи и, кажется, бездомных: сидят вокруг огня, выпивают. Я замедляю шаг и осторожно подхожу к ним. – Вы тут мальчика не видели? – спрашиваю я. Ко мне поворачивается одно лицо – беззубый мужчина. А затем второе – женщина с невероятно длинными волосами. – Вы мальчика не видели? – повторяю я, обращаясь к ней. Она долго думает, затем медленно повторяет: – Маль-чи-ка? И поворачивается к остальным. Все они здесь обдолбаны: у одних зрачки с булавочную головку, у других во весь глаз. – Мальчик? Мальчик! – повторяют они. – Я утром мальчика видел, – говорит парень в лыжной шапочке, не отрывая взгляда от огня. – Высокий мальчик. Он мог пробежать мимо вас, – говорю я. – Здесь, на пляже. Может быть, десять минут назад. Или пять. Или двадцать. – Не представляю, сколько прошло времени. – Не видели, здесь мальчик не пробегал? – спрашивает своих длинноволосая женщина. Все молчат. Еще одна женщина затягивает песню, судя по звучанию, гавайскую. – Ну-ка предложите нашей гостье выпить! – говорит беззубый. Обращается он к молодой паре в шерстяных пончо. Эти двое передают друг другу бутылку спиртного. – Я не хочу пить, – говорю я. – Хочу найти своего друга. – Эй, детка, я твой друг! – слышится голос с другой стороны костра. Это старуха с коротко, по-монашески остриженными седыми волосами. Она поворачивает ко мне голову. Глаза у нее бесцветные и пустые – такие пустые, что в первый миг мне кажется: она слепа. – Я спрашивала, не видел ли кто-нибудь моего друга, – говорю я. – Я видела мальчика, – говорит она. – Он бежал. – Куда? – спрашиваю я. Она показывает рукой на океан. – Туда, – отвечает она. – Прямо в море. – Бежал в море? – тупо повторяю я. «Сраные хиппи!» Кто-то передает старухе здоровенный бонг, она ставит его на песок и склоняется над ним, словно над микроскопом. О моем существовании она уже забыла. Беззубый тянется ко мне; даже сквозь запах дыма просачивается вонь его немытого тела. Я шарахаюсь. Вижу в отдалении двух полицейских: они спускаются по ступеням на пляж. Собрав остаток сил, бегу к ним. – Эй, куда собралась? – слышится за спиной. – Вечеринка только начинается! Увидев, что я бегу, копы тоже бегут мне навстречу. Быстро бежать им не удается: мешают оружие и дубинки, к тому же, спустившись на пляж, они сразу начинают увязать в песке. – Вы здесь из-за Кита? – спрашиваю я. – Вы его нашли? – Кого? – переспрашивает один. – Это мальчик, – объясняю я. – Он там, что ли, у костра? – спрашивает другой коп. – Нас вызвали потушить костер и разогнать это сборище. – Нет, – отвечаю я. И рассказываю о Ките, о том, как он пытался обогнуть утес – рассказываю им все, что знаю. Выслушав меня, один полицейский достает рацию, другой трусцой направляется к утесу. Коп с рацией поворачивается ко мне. – А с тобой все в порядке? – спрашивает он. – Все нормально, – отвечаю я, понимая, что он смотрит на мою окровавленную голову. – Просто беспокоюсь за друга. – Ладно, мы его найдем, – говорит он. – Патрульная и «Скорая» сюда уже едут. Думаю, все, что нам нужно знать, ты рассказала, но теперь хорошо бы тебя согреть. – Со мной все будет хорошо, – отвечаю я. – Я вернусь, – говорит коп и бросается бегом в сторону костра. Я поворачиваюсь и начинаю подниматься по ступеням. Пора уходить. Они его найдут. Его? Или его тело? Мертвое тело, обглоданное гневным океаном. 26 Я поднимаюсь по девяноста трем ступеням, опускаюсь на песок под знаком, сообщающим на множестве языков, что смертельно опасно находиться у кромки воды во время прилива. Кажется, в теле у меня больше нет ни мускулов, ни костей. Запускаю руку в волосы; там мокро. Смотрю на пальцы – кровь. Я отбрасываю волосы назад и натягиваю капюшон. Смотрю на свои страшно исцарапанные руки и ноги. Эти пересекающиеся красные линии меня завораживают: они идут во всех направлениях, словно я лезла по леднику. Вспоминаю, что в рюкзаке у меня спортивные штаны, достаю их и натягиваю, а синюю форменную юбку запихиваю глубоко в рюкзак. Встаю. Теперь можно идти. Только куда? Домой я идти не хочу. Не могу. Я довела человека до смерти. Можно ли так сказать? Верно, я привела его на пляж; но дальше он бросился бежать от меня – навстречу своей гибели. Значит, в точности обвинение должно звучать так: я довела человека до того, что он бросился бежать навстречу гибели. Нет, о таком не расскажешь родителям. Да и вообще никому. В капюшоне голове лучше, так что я иду, придерживая капюшон одной рукой. Иду и иду, пока не оказываюсь на Клемент-стрит. В балетной школе задернуты шторы. Окно наверху закрыто. Не знаю, где мадам Соня, но хорошо, что здесь ее нет. Я обхожу дом по тропинке справа, перешагиваю через шланг, свернувшийся, как лассо, непослушными пальцами набираю код: 1938. Щелчок открывающегося замка – звук свободы. Я вхожу во флигель, закрываю за собой дверь и падаю ничком на розовый диван. Кстати, где пушистое белое покрывало? И тут я вспоминаю новости. В рождественское утро Мария Фабиола обнаружилась на крыльце родительского дома, завернутая в одеяло, словно новорожденная. Желтый свет падает на меня москитной сеткой. Я сплю, и мне снится длинноволосая женщина с пляжа. Она протягивает мне руку: в ладони что-то вроде цветка. Но вот она разжимает руку, предмет на ладони начинает расти – и я вижу, что это шляпа-котелок. Она надевает котелок мне на голову, но он мне жмет. * * * Проснувшись, я обнаруживаю, что лежу, зажав ладонями уши. Голова, по ощущениям, как на картине художника-кубиста. Волосы с одной стороны – той, которой я проехалась по камням, спасая лицо, – все в чем-то липком. Я ищу во флигеле зеркало. Но зеркал здесь нет – да и никаких отражающих поверхностей, даже в маленькой ванной. Это место призвано сопротивляться ходу времени, отторгать время. На стенах здесь лишь засохшие букеты, вытертые пуанты и «Плот Медузы». Я приоткрываю дверь и вижу, что снаружи стало светлее. Как такое может быть? Смотрю на часы – семь. Семь утра. Я проспала всю ночь. Или две ночи. Какой сегодня день? А потом вспоминаю Кита. Спрашиваю себя, нашли ли полицейские его тело. И что дальше? Повезли на «Скорой» в больницу? И когда «Скорая» с воем мчалась по улице, уступали ли ей дорогу другие автомобили? Если пойти сейчас домой, придется объяснять, где я провела ночь – или две. А дальше маячит куда более серьезная, смертельная проблема. Кит. Мне будут задавать вопросы – много, много вопросов. И все меня возненавидят. Еще сильнее, чем сейчас.