Никита распахнул дверь, вошел. Ася – за ним; следом Марфа. Лика, с тщательно завитыми локонами, в пух разряженная, в сине-зеленом платье с огромным белоснежным воротом, искусно расшитым крошечными синими и зелеными розочками, истерически рыдала, забившись в угол и закрыв лицо руками. – Лика, ну что опять случилось?.. – раздраженно проговорил Никита. Лика отняла руки от зареванного лица и закричала, сбиваясь на визг: – Что случилось?! Это ты, ты меня спрашиваешь?! Притащил сюда свою шлюху, чтобы надо мной поиздеваться?! Ася остолбенела. Это ее Лика называет шлюхой?! За что?! – Молчи! – рявкнул Никита. – Да как ты смеешь?! Ася в ужасе прижала руки к щекам, словно получила от Лики пощечину, и жалобно пробормотала: – Лика, за что ты меня так?! Я тебе очень благодарна, ведь, если бы не ты, Никита бы меня не нашел, не спас… – За что, спрашиваешь?! – пронзительно взвизгнула Лика. – Да ведь все из-за тебя, из-за этих твоих проклятых денег! Из-за них Юрия убили, Прова с Гриней убили! Лика приостановилась перевести дух, Ася хотела спросить, кто такие эти Пров и Гриня и почему она виновата в их смерти, но Лика завизжала снова: – За что я тебя? А за что ты меня?! Ты всё получаешь: и все наследства, и Никиту, а я… а мне Юрий был обещан! А теперь?! За что, за что, почему его убили?! Он бы сам тебя спас… Кто его пристрелил, как собаку? Кто? Ты, Аська? Или он? – Она ткнула пальцем в сторону Никиты. – А может быть, она? – Лика с ненавистью указала на Марфу. Та зарыдала в голос, принялась креститься и крестить так страшно оскорбившую ее любимую барышню. – Пойдем, Ася, отсюда, – хмуро проговорил Никита. – Лика совсем с ума от горя сошла. Он буквально поволок Асю к выходу, но она задержалась на пороге, оглянулась и увидела, как хлопотунья Марфа поправляет занавеску, из-под которой виднелось красное кружево: наверное, там висели Ликины платья. Да, вроде бы платье с такой оборкой было среди тех, которые Ася подарила ей еще в Нижграде. Воспоминание оборвалось: Никита вытолкнул Асю из комнаты, прикрыл за собой дверь, но они успели услышать ласковый говорок Марфы: – Барышня, миленькая, успокойтесь, не мучайте себя, найдете и вы свое счастье! Дайте я вам волосики причешу, а то вы растрепались вся, плакавши. Ответом был истерический вопль Лики: – Пошла вон! Убери свои лапы! Не тронь меня, не тронь! Никита быстро увлек Асю за собой. Они почти пробежали три комнаты, в том числе и портретную, как вдруг он остановился – так внезапно, что Ася налетела на него. В то же мгновение Никита крепко обнял ее, прижал к себе и зашептал, касаясь губами ее волос: – Асенька, милая, я ведь тоже, как Лика, совсем ничего не понимаю. Зачем тебя привезли в церковь? Что там делал Юрий, как туда попал? Кто убил его? Кто убил тех негодяев, которые вашу карету остановили? Ну расскажи ты мне хоть что-нибудь! Ася уткнулась в его грудь и вздохнула, чувствуя себя почти счастливой: – Никитушка, родненький, да я и сама ничего не понимаю, я не знаю, кто все устроил и зачем. А что это Лика сказала, будто Юрий меня спас бы? Как это понимать? – Меня спрашиваешь? Ее спроси, она сама не ведает, чего несет! – зло хохотнул Никита. – И все-таки… – Но ты мне скажи, Христа ради, – нетерпеливо перебила Ася, – видел ли ты в церкви среди мертвых Федора Ивановича Данилова? – А он тут при чем? – отстранился Никита, свел брови недобро, ревниво. – Как при чем? – недоумевающе взглянула ему в глаза Ася. – Да ведь он мой опекун, он должен был стать моим посаженым отцом. А вместо этого… Она осеклась, поймала на кончике языка слова: «А вместо этого стал моим венчанным супругом!» И повторила настойчиво: – Так ты видел его в церкви или нет? – Я его вообще никогда в жизни не видел, – буркнул Никита и через мгновение снова спросил: – Чего от вас похитители хотели? – Я не знаю, зачем все это было устроено, – печально проговорила Ася, снова опуская голову на плечо Никиты. – Памятью батюшки и матушки клянусь – не знаю! Она ни словом клятвы своей не погрешила против правды. И при этом не ответила на вопрос Никиты. Ну никак не могла решиться признаться! Вот если бы нашелся Данилов… – Ах, Никитушка, если бы нашелся Федор Иванович! Если бы нашелся – живой, мертвый ли! – прошептала Ася. Никита резко, больно схватил ее за подбородок, заставил поднять голову, вгляделся в глаза: – Хотел бы я хоть что-то понять в этой истории! Ася нахмурилась. Никита хмыкнул и отстранился, пробормотав: – Ну ладно, я должен идти на отпевание. – Можно мне с тобой? – заикнулась Ася. Ей хотелось поклониться мальчику, который помог ее найти, хотелось помолиться за него, поблагодарить хотя бы мысленно, однако Никита покачал головой: – Не надо тебе пока в деревне появляться. Люди, знаешь ли, очень озлоблены. Ходят слухи, будто Сергуньку и его мать отравили по моему наущению. – Как отравили? – ужаснулась Ася. – Они же вроде сами отравились, они же вроде грибами… И при чем тут ты? Зачем бы это тебе нужно было? Никита помолчал, потом отвернулся со словами: – Потом поговорим. Однако Ася вцепилась в его руку, заставила остановиться: – Что случилось?! Скажи! Никита не смотрел на нее – поигрывал желваками; наконец нехотя вымолвил: – Якобы из-за тебя это сделано. – Из-за меня?! – вмиг охрипшим голосом повторила Ася. – Но почему, почему… Она не смогла договорить: голос отнялся, слезы навернулись на глаза. Уже и не хотелось слышать ответ, однако Никита все же проговорил неохотно: – Дескать Серега за вашей каретой до самой церкви крался и видел, что там происходило. Но не рассказывал об этом никому: ни матери, ни другим людям – боялся! А я будто бы настолько не хотел, чтобы он язык развязал, что велел их с матерью отравить. – Ужас! Невозможно поверить в такую чушь! – возмущенно закричала Ася. – Кто посмел тебя оклеветать?! Никита тяжело вздохнул: – Есть тут одна мерзкая баба, которая тебя ненавидит. Смотня![61]Так ее прозвали, потому что сплетнями она живет, без них шагу не ступит, жить без них не может. Вот и плетет словеса нечистые по поводу, если есть, а то и без повода. Будь моя воля, я бы ее на конюшню послал и велел плетьми засечь! Однако не могу на нее руку поднять не только потому, что родители за нее горой стоят, а потому, что она нас с братом вынянчила. – Да ведь ваша нянька – Антонида, – недоверчиво улыбнулась Ася. – Ну да, о ней и речь, – кивнул Никита. – Антонида – это Смотня?! Она меня ненавидит и тебя обвиняет?! Не могу поверить, не могу… – прошептала Ася. – А чему ты удивляешься? – криво усмехнулся Никита. – Неужто не знаешь, как людишки на своих господ злобствуют? Помнишь рассказы о пугачевщине? Да дворовые к своим помещикам были свирепей бунтовщиков! Вот и Смотня такова же. – Нет, я не верю! Антонида не могла! – выкрикнула Ася и, почувствовав, что больше не в силах продолжать этот ужасный разговор, бросилась бежать. – Берегись ее, молчи при ней! – донесся до нее, словно стрела отравленная, голос Никиты. …Задыхаясь от страха, от боли, которую принесли его слова, Ася остановилась у окна, вдыхая свежий воздух. Отсюда была хорошо видна старая широкопольская церковь – деревянная, ветхая, с кладбищем позади. Мимо вилась дорога, по которой тянулись люди. Ася разглядела Гаврилу Семеновича, Антониду, которая толкала коляску с Варварой Михайловной, потом пятерых горничных, среди которых оказалась и Марфа, нескольких дворовых, крестьян… Среди них один, нескладный, с сильными, ухватистыми руками, показался чем-то знакомым, однако где же Ася его видела? Впрочем, некоторых из широкопольских людей Ася с детства помнила, может быть, и его знавала в прежние времена. И вдруг осенило: да ведь это кучер, который вез ее, Лику и Данилова из Нижграда в Широкополье! Его руки и запомнились. Значит, он не погиб? Значит, им с лакеем удалось убежать и скрыться? Почему же они не встали против разбойников? Почему не защитили тех, кого везли? Испугались? А может быть, валялись где-нибудь связанные и были освобождены Никитой? Он о них ничего не говорил, но ведь и о Данилове он ничего не говорил! Ах, ну как бы узнать, ну хоть что-то узнать о судьбе Федора Ивановича! Ася продолжала рассеянно смотреть в окно. Ее внимание привлекли две плачущие женщины, которые шли, поддерживаемые другими под руки. Наверное, это вдовы тех двух нечастных крестьян, которые напоролись на самострелы! Пров и Гриня – это о них упомянула Лика? Но почему она кричала, что их убили? Наверное, имела в виду тех злодеев, которые в лесу самострелы установили? Ну да, эти обловщики – убийцы… А почему Лика при этом смотрела обвиняюще на Никиту, он-то при чем?! Плохой хозяин, за своим лесом недосмотрел? Да кто ее разберет, Лику! Непонятно только, почему ее так встревожила судьба двух каких-то крестьян, каких-то там Прова и Грини! Гриня… Гриня… Ася где-то совсем недавно слышала это имя, но вспомнить не смогла, да и не старалась особенно: перебили воспоминания о том, как она некогда мечтала, что будет венчаться в этой старой деревенской церкви, которая помнит далеких предков Широковых, как их с Никитой придут приветствовать крестьяне, и Ася по обычаю пожалует их всех к своей руке, а потом попотчует мужиков пивом, вином и пирогами, бабы получат сережки и колечки, детей же угостят пряниками и орехами. И все будут с восхищением смотреть на молодую барыню, одетую в прелестное венчальное платье, похожее не то на облачко, не то на пену, не то на первый снег: поверх атласного чехла белый тюль, множество оборочек… Ох, до чего же сладостно мечталось, ох, до чего же радостно вспоминала Ася это платье по пути в Широкополье – незадолго до того, как на карету напали разбойники и искалечили судьбу не только Асе, но и другим. Кошмарно начинается ее жизнь в Широкополье, о которой она так мечтала!.. И вообще неизвестно, продолжится ли эта жизнь здесь, или искалеченная, охромевшая судьба повлечет Асю по неведомым дорогам, возможно, безрадостным, горестным и опасным… Дольше стоять у окна и смотреть на тянущихся в церковь людей, которые, по словам Никиты, ненавидели Асю, было невыносимо. Ей всегда легче становилось в саду или в лесу, среди деревьев, травы и цветов, поэтому она сбежала по задней лестнице в старый сад, находившийся за домом, куда выходила небольшая терраса, – и замерла, ошеломленная этой красотой, которую помнила с детства, среди которой так часто встречала весну и проживала лето. Сначала в юной яркой траве появлялись подснежники; по берегам мелких ручейков, бегущих к Широкопольке, зажигалась купальница с яркими желтыми цветками и глянцевыми листьями; по траве там и сям разбегались незабудки, вслед за ними пробуждалась нежная кашка. Потом зацветала черемуха. Дети рвали ее огромными охапками и приносили домой, где засыпали и просыпались, опьяненные ароматом, который лился из окон и разносился по комнатам из стоявших по всем углам ваз, кувшинов, ведер. Вскоре эти сосуды заполняли сиренью, светлой и темной, простой и махровой и самой любимой Асей белой сиренью, запах которой сводил с ума, особенно во время дождя. Бывало, по ночам, не в силах уснуть, она убегала в сад и стояла, не чувствуя сырости и озноба, окунув лицо в пышные влажные благоуханные гроздья. Наконец зацветали яблони, сливы и груши; горел-пылал розовым пламенем шиповник; белел чубушник, аромат которого всегда казался Асе отравленным, чуточку гнилостным; алело волчье лыко…