Теперь сад выглядел неухоженным, даже заброшенным, совсем зарос. Сердитое ржание заставило Асю повернуть голову. Неподалеку в высокой травище переминался с ноги на ногу серый конь. Он был прекрасен! Каждая мышца его тела свидетельствовала о силе и стремительности, узкая, словно бы щучья, голова, казалось, была нарочно создана для того, чтобы вспарывать встречный ветер при быстрой скачке. Ну конечно, это тот самый конь, о котором рассказывала Марфа! – Север, – прошептала Ася. – Вот ты какой! Вот ты какой красавец! Конь покосился на нее, сердито мотнул головой, попытался было шагнуть, но не сдвинулся с места. Ася осторожно приблизилась. – Не бойся, – сказала ласково, хотя бояться, пожалуй, следовало бы ей. Кто его знает, этого серого коня, какой у него нрав! – Я посмотрю, что там тебе мешает. Только посмотрю. Хорошо? Север попятился было, но и этого сделать не смог. Ася вытянула шею, вгляделась в путаницу травы. Ну конечно, она так и думала! Север был стреножен, но все-таки прибрел с выгона со скошенной травой в заросший сад. Уж неведомо, что за трава его приманила, а может быть, просто беспокойный нрав привел сюда, однако трава с крепкими стеблями запуталась в веревках, которыми были схвачены его передние ноги, и чем больше он метался, тем сильнее запутывался. – Можно попробовать тебя развязать? – спросила Ася. Конь шевельнул ушами, посмотрел задумчиво, не враждебно… «Попробую ему помочь, – решила Ася. – Ногами не ударит: передние у него связаны, а сзади я ни за что не подойду. Конечно, он сможет укусить, но если и впрямь такой умный, как Марфа говорила, зачем же он станет кусать человека, который ему помогает?» Она подошла, присела на корточки около стреноженных ног, потом вскинула голову и посмотрела на Севера. А конь склонил голову и, в свою очередь, внимательно разглядывал Асю. – Ты только не дергайся, – попросила девушка и принялась распутывать и ломать стебли. Это отняло довольно много времени. Ася не раз обстрекалась крапивой и порезалась острыми, жесткими листьями осоки, пока не освободила коня. – Ну вот, – сказала наконец, поднимаясь и потирая замлевшую поясницу. – Все хорошо. Можно идти! Конь не двинулся с места. Было тихо. Ася и Север с любопытством рассматривали друг друга. Ветер чуть шелестел листьями и травой, но только сейчас Ася расслышала еще какой-то негромкий звук: бегущий, журчащий, позванивающий… Да ведь это ручеек бежит! Она за давностью лет совершенно забыла старый сад, который когда-то избегала вдоль и поперек, а ведь через этот сад два извилистых ручейка бежали к Широкопольке. Понятно теперь, почему на эту поляну прибрел Север. Пить хотел. Ася всмотрелась вперед. До ручейка оставалось не больше сажени, но если Север попытается пройти туда, снова запутается. – Ну что поделаешь, еще немножко помогу тебе! – усмехнулась Ася, наклонилась и принялась вырывать травищу, прочищая ему дорожку. Конь двигался следом мелкими, осторожными шажками. Наконец они вместе добрались до ручейка. Конь принялся пить, Ася вымыла испачканные травой, исцарапанные руки и тоже попила. – Да ты, видать, от жажды умирал, – сказала она, глядя, как Север тянет в себя воду длинными протяжными глотками. – Я теперь пойду. Обратно сам доберешься? Да смотри не ломись куда ни попадя, туда иди, где трава утоптана. Конь поднял голову, покосился на нее, фыркнул и снова припал к воде. – Прощай пока, – девушка похлопала Севера по серой гладкой спине и пошла в глубь сада. Ах, если бы вскочить на этого коня – Ася когда-то была удалой наездницей и в седле по-мужски могла, и без седла: тогда, в детстве, ее только Манефа Сергевна могла превзойти! – вскочить бы на него и… И что? Ускакать отсюда? Почему хочется уехать прочь из Широкополья, куда еще недавно так стремилась? Что с ней происходит? Да все просто: оказывается, гибель Федора Ивановича поразила Асю куда сильней, чем она даже себе показывала, чем она решалась даже себе признаться! Стоило вспомнить его строгие глаза, его холодноватую улыбку, стоило только вспомнить, какой восторг охватил ее, когда он приехал впервые, назвался, рассказал об отце, о богатстве, которое свалилось на Асю… Так что же, она только деньгам обрадовалась? Нет. Прежде всего тому, что появился человек, который будет рядом, поможет ей судьбу устроить, что она теперь не одна… а ведь так долго была одна, так привыкла считать себя никому не нужной, забытой! Никита… нужна ли она Никите? Что глупости говорить: и Никите, и всем широкопольским прежде всего ее деньги нужны. А вот Федору Ивановичу деньги Асины точно были не нужны. А она сама? Или он там, в церкви, просто долг отдавал другу своему, Василию Петровичу Хворостинину, пытаясь спасти его дочь?.. Да что за мысли в голову лезут?! Ася прекрасно обходилась без этих размышлений, от которых тоска берет! Наконец девушка разглядела среди зарослей просветы и услышала веселый смех. Бросилась в ту сторону, скользя по шелковистой траве, радуясь минуте веселья, пусть чужого, мгновению радости, пусть даже чужой, не имеющей к ней отношения. И замерла, разглядев среди смородиновых кустов Анисью и Сёмушку. Мальчик бегал туда-сюда, прятался среди одичавших кустов, а молодая женщина делала вид, что не может его отыскать, оглядывалась, всплескивала руками, но с лица ее не сходила счастливая улыбка. Это была картина такого чистого наслаждения, такого безоглядного блаженства, такой светлой любви, что Ася только и могла, что стоять, смотреть, счастливо улыбаться и думать: вот сыграют свадьбу они с Никитой, у них будут и свои дети, но о Сёмушке она станет заботиться как о родном сыночке, потому что это сын Никиты. Но тут же горько усмехнулась: чего это намечтала себе?! И пожениться им с Никитой, очень может быть, не удастся, и вполне вероятно, что этот мальчик вовсе не сын его. Незаметно для себя Ася вышла из-под деревьев. Анисья заметила ее и, подхватив ребенка, кинулась куда-то вдаль, где сад уже граничил с лесом. Сёмушка, впрочем, не хотел прерывать игру: он бился, вырывался, кричал, и Анисья принуждена была спустить его на землю, однако прикрывала своими юбками и смотрела на Асю с таким ужасом, что девушка не знала, плакать от обиды или смеяться от зрелища этого глупого страха. – Не бойся меня, Анисья, я ведь зла никому не желаю! – воскликнула она наконец. – Скажи только: это сыночек Никиты Гавриловича? – Их, их сыночек, – не сразу выговорила Анисья, исподлобья поглядывая на Асю. – Ох, простите, барышня Анастасия Васильевна, за эти слова! Знаю, что вам это слышать – нож в сердце, но вы можете со мной делать что угодно! Да хоть плетью засеките собственноручно, только невинного младенца не обижайте! – Что за чушь ты несешь?! – возмутилась Ася. – С чего ты взяла, что я обижу Сёмушку? – Да о вас всякое говорят, – буркнула Анисья. – Слышали бы вы о ком-нибудь другом такое, небось с ума сошли бы со страху! – Что бы обо мне ни говорили, это неправда! – возмущенно вскричала Ася, и голосе ее позвучала такая ярость, что Сёмушка еще сильней испугался, вдруг кинулся бежать – и исчез между разросшимися и давно одичавшими смородиновыми кустами. – Сёмушка! – ласково звала Анисья. – Где ты, дитятко мое? Малыш не отзывался. Ася тоже хотела окликнуть его, но сочла за благо промолчать, понимая, что ее голос может только сильнее напугать Сёмушку. Она только и могла, что сновать среди кустов, не проронив ни звука, – в отличие от Анисьи, которая металась туда-сюда бестолково, оглашая округу истошными воплями. Но все поиски были напрасны. – Да не сквозь землю же он провалился! – наконец не выдержав, воскликнула Ася. Как раз в это мгновение Анисья умолкла, чтобы дух перевести, и до Аси донесся жалобный плач… и, самое удивительное, донесся именно из-под земли! * * * – Сёмушка! – завопила снова Анисья, но Ася с силой вцепилась одной рукой ей в плечо, а другой зажала рот, прошипев: – Тише! Слушай! Анисья вытаращила глаза и дернулась было, пытаясь вырваться, однако, на счастье, снова раздался испуганный плач. – Сёмушка! Громче кричи! – крикнула, вырвавшись-таки, Анисья, но сама больше не орала: замерла и словно бы вся обратилась в слух. Ася тоже прислушивалась изо всех сил, и наконец они вместе сообразили, с какой стороны доносится крик. Бросились туда – и наткнулись на поваленный, вывороченный из земли вместе с корнями куст смородины с давно пожелтелыми, пожухлыми листьями. Анисья отшвырнула куст в сторону, и девушки обнаружили под ним две замшелые, перепачканные землей плашки[62], некогда, по всему видно, положенные рядом, а теперь разъехавшиеся в стороны. Раздвинули их, и открылась довольно глубокая яма, на дне которой, свернувшись клубочком, лежал плачущий Сёмушка. – Ох, родименький! Да что ж теперь делать?! – заломила руки Анисья, однако Ася, оттолкнув ее, проворно спрыгнула в яму. Яма оказалась довольно глубока, и Ася очень боялась, что Сёмушка сильно ушибся или, не дай бог, что-то себе сломал. Но руки и ноги его были целы; на вопросы, болит ли что-нибудь, он только мотал головой, а на Асю, забыв свой страх, смотрел с такой радостной, омытой слезами улыбкой, что девушка не смогла удержаться и расцеловала его перепачканную мордашку. В ответ Сёмушка сам чмокнул ее в обе щеки. Ася так растрогалась, что едва не расплакалась, но сейчас было не до слез: наверху билась в рыданиях перепуганная Анисья, и трудно было понять, чего она больше боится: что ребенок покалечился или что зловредная Анастасия Васильевна держит его на руках и вполне может сотворить с ним какой-нибудь ужас! – Прими его, Анисья, – весело сказала Ася, поднимая мальчика и вытягиваясь во весь рост. Однако до края ямы они все равно не достали, и только когда Сёмушка сам поднял руки, Анисье удалось схватить его и вытащить. – А ведь мне самой ни за что не выбраться, – задумчиво сказала Ася после того, как несколько раз подпрыгнула, безуспешно пытаясь схватиться за край ямы и подтянуться. – Придется тебе, Анисья, позвать кого-нибудь из людей на помощь. Да скажи, чтобы веревку принесли или вожжи – меня вытянуть отсюда. – Я бы кого-нибудь с вожжами позвала, чтобы удавили тебя да в этой ямине зарыли, – прозвучало сверху какое-то рычание, и Ася с трудом поверила, что это говорит Анисья. Потом прачка ласково сказала: – Посиди здесь, Сёмушка, деточка, а я кое-что сделаю. И Ася увидела, как Анисья, отнеся Сёмушку чуть поодаль, рысью вернулась к яме и проворно надвинула на нее плашки. – Ты с ума сошла?! – в ужасе закричала Ася, прикрывая голову широким воротником платья, чтобы уберечься от посыпавшейся сверху земли. – Помогите! Кто-нибудь, помогите! – Да хоть изорись вся, – донесся до нее исполненный ненависти голос Анисьи. – Народ в церкви сейчас, да и, воротясь, сюда не придет. Искать тебя никто не будет! Чтоб ты сдохла, мерзкая приблуда! Ишь, принесла тебя сила нечистая, заявилась, откуда ни взялась, чтоб добрым людям судьбу ломать! Дитя без отца оставить возжелала? Да не бывать тому! Сгниешь здесь, а коли станут тебя искать, я людям глаза отведу: скажу, что ты в лес потащилась, ну и пускай там тебя ищут до морковкина заговенья! Зашумела трава, затрещали ветки, донесся удаляющийся лепет Сёмушки, потом все стихло – и стало ясно, что Анисья ушла из сада, бросив Асю на произвол судьбы. Первым чувством было недоумение. Ну кому она могла судьбу изломать? Что, Анисья так переживает из-за лишившейся обоих женихов Лики? Нет, прачка говорила, что дитя останется без отца… Неужели Анисьей владеет бредовая идея, будто Никита женится на ней из-за сына? Но способен ли он отказаться от Аси и от ее приданого из-за любви к этому ребенку и его матери? Но тут же девушка спохватилась, что думает не о том. Если она в самом деле погибнет в этой яме, Никите не придется выбирать: выбор за него сделает тесная и душная нора! Ася в панике заметалась, ощупывая стены ямы, недоумевая, зачем она вообще была вырыта, почему не засыпана, а только прикрыта, да и то слегка – и вдруг руки, которые обшаривали стены сверху донизу, провалились в пустоту. Глаза уже слегка привыкли к темноте, и удалось различить отверстие в стене.