Часть 19 из 37 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Леха Хромоног уныло поглядывал на девушку и вдруг заметил, что туда же таращится и Поль – причем с таким же тоскливым, безнадежным выражением.
В это мгновение Поль перехватил его взгляд.
Несколько секунд актеры смотрели друг на друга свирепо, но вот Поль невесело усмехнулся:
– Похоже, зря мы с тобой глаза в ту сторону косим.
– Зря, – с нескрываемым сожалением ответил Хромоног.
Поль посмотрел на переписчицу, которая слушала Крюкова-Гвоздикова, и пробормотал с той же невеселой улыбкой:
– Откуда ты взял ее, такую безотказную?
Леха так и взвился:
– А вот попробуй к ней подкатить – узнаешь, какая она безотказная!
– Неужто ты подкатывался – и узнал? – свел брови Поль.
Хромоног взглянул на него снисходительно:
– Я к ней? Да Христос с тобой! Эх, знал бы ты… – На этих словах Леха осекся, подумал немного и пробормотал: – Она мне как сестра, вот те крест святой, что не вру. – Он трижды обмахнулся крестом. – И в мыслях ничего охального не было!
Поль посмотрел испытующе. Не то чтобы он не верил Лехе – верил! Но чувствовал: тот что-то скрывает. И спросил:
– Ты ее давно знаешь?
– Давным-давно! – кивнул Леха, не моргнув при этом честным голубым глазом, хотя и совершено бесстыже соврал. Все-таки о нескольких неделях, минувших со времени его первой встречи с этой странной девушкой, вряд ли можно сказать, что это случилось давным-давно. Зато он знал ее настоящее имя. И еще многое знал о ней! Но об этом, а заодно и о том, где и как они встретились вновь, он никогда и никому не намерен был рассказывать, хотя… хотя эта картина до сих пор стояла у него перед глазами. И то, что Аня рассказала о себе, Хромоног никогда не забудет. Никогда, сколько бы ни прожил!
* * *
Ранним утром (солнце едва взошло) Леха Хромоног выехал из родной деревни в город. Матушка его была больна, и он пользовался любым удобным случаем, чтобы навестить ее. Накануне таких поездок Хромоног обычно обегал односельчан, которые находились в Нижграде на заработках: кто-то зарабатывал деньги актерским мастерством, кто-то извозом занимался, кто-то плотничал или столярничал, кто-то шел в бурлаки; женщины нанимались швеями или вышивальщицами к модисткам, кухарками к артельщикам, посудницами в трактиры, няньками или поломойками к городским господам. В отход Шикамора отправляла только холостых да незамужних крепостных, чтобы не таскались то и дело проведывать семьи; исключение делала лишь для Лехи Полынова, Хромонога тож, который был сыном ее любимой няньки, ну и общий оброк исправно привозил из города. За Полынихой ходила ее дочь, Лехина замужняя сестра, без пригляду старушка не оставалась, за нее заботливый сын мог быть спокоен, однако он все равно норовил при всяком удобном случае наведаться в Раздубово. Так называлось имение Шикаморы – из-за просторных дубовых рощ, окружавших деревню. Там все было связано с дубами: озерко звалось Дубовым, Дубовым именовался глубокий овраг, по дну которого струила свои воды речушка, заслуженно названая Дуболомкой. Обычно меленькая и тихонькая, после дождей, даже самых незначительных, она становилась бурливой и стремительной настолько, что угодившему в нее – скажем, ночью сорвавшемуся с обрыва – выбраться было трудно, а то и невозможно.
Дорога, по которой Леха добирался до Нижграда, шла через лес. Дубовый овраг тянулся в стороне. Хромоног неспешно трясся в допотопных дрожечках, которые Шикамора – по причине все той же любви к своей бывшей няньке – позволяла ему брать в конюшне купца Скурлатова на улице Петропавловской. Скурлатову же принадлежала и кобылка Лиска. В этой конюшне служил еще один крепостной Шикаморы – Мишутка Хомяков.
Стало быть, ехал Леха на дрожечках, ехал да посвистывал, с удовольствием вспоминая, как ему совсем недавно аплодировали на премьере водевиля «Невеста короля – принцу жена». Водевильчик был так себе, но талантливой игрой труппа сделала из него истинный шедёвр![76]Леха исполнял роль молодого развеселого принца, который воспользовался болезнью своего брата-короля: напялил его одежду, корону и уселся на трон. В эту самую минуту во дворец ворвался разгневанный барон, решивший убить короля, который обесчестил его дочь. Баронский огромный меч так напугал принца, что он от имени короля пообещал жениться на девушке. Разгневанный папаша угомонился и убрался восвояси, пообещав вернуться вместе с дочерью в назначенный день. Придворные, бывшие свидетелями этой сцены, не сомневались, что принца ждет ужасный конец, но открыть королю правду никто не решался. Наконец выздоровевший правитель вернулся на свой трон… как раз в тот день, когда барон, волоча за собой рыдающую дочь, явился потребовать исполнения обещания. Однако красавица нипочем не хотела выходить за короля, уверяя, что она влюблена в другого, которого видела только раз в жизни – под покровом ночи, в лесной тиши. И когда появился, чтобы ответить за свое вранье, принц, оказалось, он и есть предмет вздохов юной баронессы! Принц признался, что в одежде простолюдина (он вообще любил рядиться в чужое платье!) встретился однажды с какой-то красавицей, но не знал, кто она такая, ибо девушка убежала немедленно после их краткосрочного свидания. Оказывается, баронесса тоже любила рядиться простолюдинкой… В конце концов все разъяснилось, к общему удовольствию, и завершилось свадьбой!
Словом, это была очередная незамысловатая «комедия ошибок», которые так часто составляют основу водевилей, и Леха потихоньку мурлыкал свои финальные куплеты (довольно-таки entre nous soit dit[77], корявые!):
Красавица моя, тебя люблю сердечно,Надолго, пламенно, навечно.Мы будем пылко целоваться…Ах, я не знаю, плакать иль смеяться!Тебя, Лилина, так я счастлив отыскать,Что прямо здесь готов от радости плясать!
В эту самую минуту Хромоног вдруг услышал женский крик, да такой громкий, такой пронзительный, исполненный такого ужаса, что у него мурашки по спине побежали. Перепугался Леха именно потому, что решил: не иначе какая-то баба сорвалась в Дубовый овраг, потому что крик доносился как раз с той стороны. Мигом соскочил с дрожек, закинул вожжи на ветку ближайшего дуба и напрямик ломанул через кусты. Вывалился из леса – и обмер от страха: на краю обрыва лежала, свесившись вниз, девушка в испачканном грязью синем платье и кричала, звала кого-то:
– Ульян! Федор Иванович! Господин Данилов! Ульян! Где вы, где вы?!
Свесилась незнакомка слишком сильно: вот-вот край обрыва, подмытого недавним дождем, сползет вниз, увлекая ее за собой, поэтому Леха кинулся вперед, бесцеремонно схватил девушку, отшвырнул подальше и глянул вниз.
По течению Дуболомки уплывало тело какого-то мужчины в распахнутом коротком зипуне и плисовых штанах, а впереди него волны размывали груду валежника, которая, очевидно, тоже свалилась с обрыва.
За спиной послышался какой-то шум, и Леха резко обернулся – как раз вовремя, чтобы успеть перехватить девушку, которая снова ринулась к обрыву, причитая сорванным голосом:
– Федор Иванович! Господин Данилов! Ульян!..
– Успокойся, – взмолился Леха, прижимая ее к себе и оттаскивая подальше от опасного края. – Поздно. Этот человек мертв. Простись с ним. Ты ничем не можешь ему помочь. Это твой слуга, что ли? Али кто он?
– Это слуга и друг моего мужа, – с трудом выговорила девушка, поднимая голову. – А мой муж… его тоже сбросили с этого обрыва, только раньше. Ульян лежал на самом краю, засыпанный валежником… я хотела вытащить его, но не смогла, он сорвался вниз, в овраг!
Незнакомка забилась в руках Лехи, отчаянно всхлипывая, а он только и мог, что держать ее покрепче. И вдруг до него дошло, что никакая это не незнакомка. Именно ее вез Леха Хромоног с Сенной площади на Ильинку несколько дней назад!
Тогда в театре случился простой – никаких сборов, а время везти оброк госпоже Шикаморе приближалось. Вот Леха, чтобы не проштрафиться, и подрядился на несколько дней в извоз, в конюшни Скурлатова. Как и многие другие извозчики, он стоял на Сенной, ожидая прибытия дилижанса. Тогда и села к нему милая барышня: несколько худосочненькая, на его взгляд, зато с такими чудесными серыми глазами, что Леха не отрывал бы от них взгляда, когда бы не вынужден был сидеть спиной к своей пассажирке. Имя у барышни тоже оказалось удивительно красивым: Анастасия Васильевна Хворостинина. Леха отлично помнил, что доставил ее на Ильинку, а потом дама, встретившая Анастасию Васильевну, потребовала отправляться на Рождественку.
Леха сразу почуял недоброе! На Рождественке, в трактире «Попугай!», служил половым троюродный брат Ванюшка, и он немало чего порассказал Лехе о нравах, царивших здесь. Посетители трактира вовсю трепали языками о том, как они развлекались в близлежащем блудилище. Братан[78]даже показал Лехе этот невысокий деревянный дом, над которым возвышался двухэтажный каменный пристрой с «аннушками». Блудилищем заправляла хитрющая «мадама», которая никогда не жалела хабара для полицейских чинов, чтоб ее не таскали в кутузку за мерзкое ремесло. И когда именно перед этим домом Лехе приказали остановиться, он сообразил, что сероглазая Анастасия Васильевна вот-вот угодит в сети «мадамы», которая притворялась этакой добренькой, а на самом деле была сущей людоедицей.
Хромоног попытался предупредить барышню об опасности, но она только глаза таращила да ушами хлопала. Леха уже приготовился схватить ее, швырнуть в коляску и дать деру, как вдруг появился какой-то ферт с завитыми кудрями, оказавшийся давнишним знакомым Анастасии Васильевны, – и избавил ее от «мадамы». Леха даже приревновал сероглазую простушку, которую ему хотелось спасти самому. Он не оборачивался к своим седокам, однако ни одного их слова не пропустил. Ферт по имени Юрий показался ему пустейшим малым, однако язык у него был подвешен наилучшим образом, и Леха начал всерьез беспокоиться, как бы он милую Анастасию Васильевну не уболтал. Но повезло! Около гостиницы «Купеческой» девушку встретил человек, о котором Леха одно мог сказать: сильный мужчина. Сильный, красивый, бесстрашный! И опасный… С таким соперничать не только Юрию, но и Лехе даже пытаться не стоило. Хромоног повздыхал, конечно, но сразу понял, что этот человек Анастасию Васильевну в обиду не даст.
Леха отлично помнил, как девушка сказала ферту: «Юраша, познакомься с господином Даниловым, другом покойного батюшки и моим опекуном». И назвала его по имени-отчеству – Федором Ивановичем. К тому же Леха не забыл, что это имя звучало в разговоре Анастасии Васильевны с фальшивой госпожой Брагиной, которая потом черт знает кем оказалась.
И вот сейчас она голосит на краю оврага, зовет какого-то Федора Ивановича, называет его мужем…
Острым взглядом Леха поймал слабый золотой блеск на ее руке. Венчальное колечко? Значит, и правда она вышла замуж за господина Данилова?
Да неужели его что-то могло осилить, одолеть?! Но кто ж его убил?
За что?!
От изумления Леха стал столбом, и Анастасии Васильевне удалось выскользнуть из ослабевшей хватки его рук. Она вздохнула, взглянула на Леху запухшими от слез, мутными глазами и чуть слышно проговорила:
– Спасибо, добрый вы человек. Я вас, кажется, где-то видела, но не помню где… – И вдруг отскочила испуганно: – Нет! Вы из Широкополья?! Они вас послали? Догнали меня? Только знайте, что я лучше погибну, но бумаги этим зверям в образе человеческом не достанутся!
Анастасия Васильевна снова ринулась к краю обрыва, да с такой стремительностью, что Леха едва ее не упустил. На счастье, она наклонилась, чтобы подхватить валявшийся на земле плоский сверток, обернутый перепачканной косынкой. И тут-то Хромоног налетел на девушку сзади, стиснул что было сил и крикнул:
– Да Христос с вами! Я ж ведь извозчик! Извозчик, который вас по Нижграду возил! С Сенной на Ильинку, потом на Рождественку, потом в «Купеческую»! Неужто не помните?
Анастасия Васильевна раза два дернулась, пытаясь вырваться, но вдруг затихла, повернула голову, пытаясь разглядеть Леху получше, и пробормотала:
– Помню, кажется. Но борода у вас была, а сейчас нету. Вы мне сказали, что спасаться надо. И еще что-то такое про то, что ад опустел…
– Да сбрил я бороду, – буркнул Хромоног, конфузясь оттого, что соврал: на самом деле была она фальшивая, привязанная, в театре позаимствованная для правдивости образа: какой извозчик без бороды?!
И вспомнил: там, на Рождественке, он крикнул: «Ад опустел! Сюда вся нечисть собралась!» Это была реплика из шекспировской «Бури»[79], переведенной на русский с французского издания, которую когда-то ставила у себя госпожа Шикамора. В этой пьесе Леха играл Ариэля, а иногда Калибана (на все амплуа был мастак, ежели такая надобность возникала). Та постановка ему иногда во сне снилась, он всю пьесу знал наизусть! Нет слов, ему нравились водевили, однако больно уж они были легковесны, натужно веселы, до оскомины порой. Ежевечерне ужимки и прыжки! Поэтому реплики не только из водевилей, но и из высокой классики частенько слетали, выражаясь книжным языком, с уст Хромонога. Впрочем, не он один, но и многие актеры Водевильного театра нет-нет да и ляпали к месту и не к месту заковыристые фразы, то восхищая собеседников, то заставляя их глазами хлопать.
Анастасия Васильевна начала испуганно озираться, и Леха сочувственно спросил:
– Что с вами случилось? Расскажите! Глядишь, помогу чем-то!
– За мной гонятся, – шепнула девушка. – Они меня схватят и опять утащат в Широкополье!
– Так вы из самого Широкополья сюда прибежали?! – вытаращил глаза Хромоног. – Три версты, ничего себе… А почему ж сюда-то?
Анастасия Васильевна покосилась в сторону Дубового оврага, и слезы опять набежали на глаза.
Леха догадался: она откуда-то узнала, что ее мужа и его слугу сбросили в этот овраг, и ринулась сюда, надеясь их спасти.
Бежала она из Широкополья, которое с севера граничило с Раздубовом. Неужто обитатели этого некогда богатого, а потом разорившегося имения причастны к такому страшному преступлению?! Впрочем, почему бы и нет? Леха отлично помнил, как часто именно в окрестностях Широкополья случались разбойные нападения, а госпожа Шикамора под страхом жесточайшей порки запрещала своим крепостным совать носы в соседские дела. Впрочем, Лехе некогда было соваться туда, даже если б захотел: он большую часть времени в городе проводил.
– Да что ж им нужно от вас, широкопольским-то? – развел он руками, но тотчас снова стиснул тонкий стан Анастасии Васильевны, перепугавшись, что она воспользуется мгновением свободы и кинется к обрыву.
Но девушка никуда не кинулась, а только показала Лехе сверток:
– Им нужны бумаги, которые здесь лежат.
– А если вы эти бумаги выбросите, они от вас отстанут? – спросил Леха и логично рассудил: – Может, есть смысл от них избавиться?
На лице Анастасии Васильевны появилась снисходительная улыбка: так взрослые мудрые женщины улыбаются несмышленым любопытным детям.
– Тогда меня убьют сразу, – пояснила она. – Понимаете? Я им нужна вместе с бумагами. А бумаги – со мной!
– Да что в них такое?! – изумился Леха.
Ее лицо сразу закрылось, словно занавесом его задернули. Опустила глаза, попыталась вырваться:
– Пустите!
– Никуда я вас не отпущу! – рявкнул Леха. – Вам надо спасаться! Есть куда пойти? Вы тогда в дилижансе приехали из своей деревни? Может, вам туда вернуться?
– Нет, в Хворостинине не скрыться… Там меня первым делом начнут искать. Не знаю, куда податься. Ну вот не знаю! Нет мне места на свете.
Губы ее снова дрогнули в улыбке. Но теперь это была улыбка до смерти перепуганной девочки, которая бросилась за помощью… к кому? К старшему брату, который однажды ее спас и который снова может спасти!
Хромоног вспомнил, что ферт Юрий называл Анастасию Васильевну просто Асей.