– Ничего я не надумала, – небрежно сказала Ася. – Чего ж тут надумать можно? – Ну, не знаю… – Леха оглянулся, посмотрел подозрительно: – Какой-то голос у тебя… не такой… – Не выдумывай! Поехали, а то на репетицию опоздаем. Но Леха не унимался: – Ася, я вот еще хочу что сказать… Может, все-таки отвести тебя к той гадалке? – Да не хочу я ни к какой гадалке идти! – рассердилась Ася. – Федор Иванович убит. Убит, понимаешь? Ты бы лучше на дорогу смотрел, а то сейчас столкнешься с кем-нибудь. Леха резко повернул пролетку к обочине, остановил, повернулся к Асе: – Лучше бы на дорогу смотрел, говоришь? А ты бы лучше головой подумала! Цыганка эта не за просто так деньги берет. А может быть, ты не хочешь к ней ехать, потому что не хочешь, чтобы твой муж оказался жив? Ну вот. Сорвался-таки с языка тот самый вопрос, который Леха побоялся задать Асе вчера! Он ожидал слез, упреков, крика, но Ася ответила холодно: – Я не верю в оживление мертвых. Опустила голову, прижала к лицу ладони, и Леха подумал, что без слез тут все-таки не обойдется, однако, когда Ася опустила руки, глаза оказались сухими: – Но ты прав. К цыганке поехать нужно. Может быть, она сможет проникнуть в замыслы Марфы, Никиты… Может быть, она подскажет, где меня ждет опасность. С ней надо заранее о встрече сговариваться или можно просто так прийти? От неожиданности Леха растерялся: – Не знаю пока. – Ах, как бы заманить ее туда, к этой «цыганке»! Если бы только знала Ася!.. – Я спрошу… Я к ней схожу и спрошу. Завтра же схожу! – Ну вот тогда и решим, – пожала плечами Ася. Конечно, никуда она не пойдет, что бы ни говорила Лехе, потому что не верила ни в какие гадания. Еще с детства помнила, как то один табор, то другой год за годом останавливались в окрестностях Хворостинина. С коней в те дни глаз не спускали ни днем, ни ночью, детям запрещали даже близко подходить к становищу, ну а девок было не удержать: одна за другой бежали к кибиткам или раскинутым на полянах убогим шалашам, крытым линялым тряпьем. Цыгане пышно называли их шатрами. В этих «шатрах» непременно восседали морщинистые смуглые старухи, в серьгах кольцами, в цветных, давно не стиранных шалях. Они раскидывали засаленные карты и гадали на «королей», причем были короли сплошь мярьяжными и предсказывали скорую свадьбу. Поскольку Ася всегда дружила с деревенскими и с удовольствием слушала болтовню дворовых девок, она совершенно точно знала, что ни одно из этих гаданий не сбылось. А та история, о которой рассказал Леха… Что-то в ней было странное. Наверняка этот Федька приврал, описывая свои приключения, поход жены к гадалке и такой эффектный результат этого гадания. А Леха – он легковерный человек. Вот этому Федьке поверил – поверил и Асе. А между тем она намерена его обмануть! И ни к какой гадалке не пойдет. * * * Они приехали к самому началу репетиции – Ася едва успела забежать к себе и спрятать сверток с бумагами в тайник, а новую одежду, которую сняла опять же в пролетке, аккуратно уложить в сундучок, который недавно раздобыл для нее Леха. В зал прибежала впритык, огляделась – и откровенно обрадовалась, не увидев Поля. Не хотелось встречаться с ним после вчерашнего разговора. Уселась в уголке под окном и занялась привычным делом – принялась переписывать роли для нового водевиля, пока труппа репетировала старый, который намеревались поставить перед «Лизиными чулочками» – для затравки. Назывался он «Ах, кабы дочерей было две!» и рассказывал о том, как родители девушки на выданье пытаются пристроить ее за двух выгодных женихов одновременно. Понятно, что дело кончилось ничем – отчасти потому, что хорошенькая служанка успешно морочила женихам головы, выдавая себя за свою молодую госпожу, когда та бегала встречаться с тем, кого истинно любила и за кого в конце концов вышла замуж. Поль в этой постановке не участвовал, так что о нем и не вспоминали, однако, когда дело дошло до последней репетиции «Лизиных чулочков», а он так и не появился, началось возмущение, которое вскоре перешло в тревогу. Бурбон приказал Фильке Ефимову, который был весьма скор на ногу, почему его всегда и отправляли на поиски запоздавших актеров, сбегать на Мистровскую улицу, где квартировал Поль, и гнать его в тычки на репетицию. Пока Филька бегал, шли бурные обсуждения, заспался «первый любовник», загулял или просто-напросто забыл о репетиции. У всех в головах вертелась мысль, что, если Поль запил, он определенно не сможет участвовать в премьерном спектакле, а значит, придется искать другого исполнителя роли Весельчакова. Против обыкновения заранее дублер Полю на этот спектакль почему-то не был назначен, и теперь мужская часть труппы ревниво косилась друг на друга. Каждый видел только себя в этой эффектной роли! Филька вбежал со счастливым выражением лица – все приготовились облегченно вздохнуть, однако тут же выяснилось, что готовились напрасно: по словам квартирной хозяйки Поля, Натальи Фоминичны, ее постоялец со вчерашнего дня не появлялся. Вроде бы она видела в окошко, как шел он по улице, однако в дом так и не зашел. Наверное, она видела кого-то другого, в поздних сумерках ошиблась. – Небось за какой-то юбкой увязался! – буркнул Бурбон. Маркизова и Боярская ревниво поджали губы, а Кукушечкин заявил, что больше ждать нельзя: в спектакль нужно срочно вводить другого актера! Взглянув на Леху, антрепренер спросил, знает ли он роль капитана Весельчакова. – Разумеется, – кивнул Хромоног. – Было время выучить. И мизансцены знаю. Кукушечкин одобрительно кивнул, однако Филька Ефимов, исполнитель роли коварного подмастерья Петьки, заносчиво заявил, что может сыграть роль капитана гораздо лучше, чем Хромоног, сиречь господин Каменский. Кукушечкин, впрочем, заявил, что это невозможно: – У вас, сударь, иное амплуа. Если бы мы ставили «Отелло», я бы дал вам только роль коварного Яго, но отнюдь не благородного Отелло. И в этом водевиле вы прекрасно соответствуете роли Петьки, но отнюдь не роли капитана Весельчакова, который, хоть и замышлял недоброе, но одумался, пытался спасти Лизу как только мог и проявил себя истинно благородным человеком. – Да ну, подумаешь, большое дело – благородного сыграть, – непочтительно фыркнул самоуверенный Филька. – Беда лишь в том, что я словов толком не знаю! – Ну, коли не знаете «словов», то и говорить не о чем, – пожал плечами Кукушечкин. Физиономия у Фильки сделалась враз несчастной и в то же время мстительной. «Не иначе какую-то пакость подстроит, – подумала Ася, исподтишка на него поглядывая. – Так вот почему он вернулся такой счастливый, когда сбегал к квартирной хозяйке Поля: надеялся, что ему эту роль отдадут! Неприятный человек. Правильно Кукушечкин сказал: только Яго ему и играть! Но где же Поль, что с ним?!» – Вводим господина Каменского на роль капитана, а на роль Андрюхи, денщика его, – господина Львова, – распорядился Бурбон, посовещавшись с антрепренером. Господин Львов (фамилия его в миру была Левкин), игравший в водевиле «Ах, кабы дочерей было две!» роль удачливого жениха, высокомерно сообщил, что смотрелся бы в роли Весельчакова гораздо лучше Лехи Хромонога, да только боится, что ни текста, ни мизансцен так быстро не выучит, а потому вынужден согласиться. – Коли так, извольте, господин Баранов, пардон, Бурбон, начинать репетировать, – приказал Кукушечкин и ушел в кассу: как раз настало время ее открывать и продавать билеты на вечернее представление. Ввод новых актеров, впрочем, замедлился тем, что для Лехи пришлось искать другой костюм: Хромоног был выше и шире в плечах, чем Поль. Решили доломан слегка расставить, ну а поскольку ментик накидывают на одно плечо, о нем беспокоиться не стоит. Асе было велено отставить переписку и немедленно взяться за расшивку доломана. Репетиция началась в своих костюмах, однако работу постоянно прерывали Маркизова, злая как черт, по количеству капризов превзошедшая саму себя, и Боярская, которая истерично требовала заявить о пропаже мсье Леруа в полицию, поскольку у нее предчувствие, что с оным мсье что-то приключилось. Честно говоря, у Аси тоже было предчувствие чего-то недоброго, однако она, конечно, помалкивала, хотя иногда шитье у нее перед глазами расплывалось от набежавших слез. – Всякое возможно! – кровожадно заявил Филька. – Видела же хозяйка, как он по улице шел. А потом возьми да исчезни! Может, его по башке навернули да утащили лихие люди. Маркизова внезапно начала рыдать, а потом они с Боярской принялись дуэтом причитать, что убитого Поля никто не заменит, потому что он был великолепным, выдающимся актером, а главное, каким хорошим, добрым человеком! Несколько лет назад в театре случилась беда: антрепренер сбежал, унеся всю выручку после особенно удачной премьеры. Когда появился другой и начались репетиции, выручки в театре еще не было, не выдавали и жалованья, так что некоторое время актеры перебивались с кваса на воду. Выручал Поль. У него оказались необыкновенные способности занимать деньги у кого попало и кредитоваться в булочной. Вдобавок, ко всеобщему изумлению, он оказался превосходным вором, однако крал не вещи, а домашнюю птицу. Не было дня, чтобы он не поймал курицы, гуся, уточки для труппы – и исчезал бесследно с места, так сказать, преступления. Только один раз он чуть было не попал впросак: загнал во двор театра свинку, а та своим визгом навела хозяина на след. Но Поль так ловко и изящно повинился перед сердитым мужиком, что они расстались приятелями. – Может быть, напрасно вы его хороните? – спросил Кукушечкин, который неожиданно появился в зале и стоял у сцены, внимая этим речам, и впрямь похожим на эпитафию. – С чего вы взяли, что он убит?! – Не убит, так сам… – прорыдала Маркизова. – Он был необычайно чувствительным человеком! Он мог свести счеты с жизнью, если был кем-то жестоко оскорблен! Боярская, травести и субретка залились слезами. Вдруг Ася почувствовала чей-то взгляд. Повернула голову – на нее пристально смотрел Леха… Бурбон, надрываясь от крика, потребовал прекратить истерики и начать, наконец, работать. Но Хромоног подошел к Асе и шепнул: – О чем вы вчера с Пашкой говорили? Пока я за Федькой бегал – о чем говорили? Он тебе небось в любви признавался? – Да, – кивнула Ася, чувствуя себя почему-то виноватой. – А ты что? – Ну как – что?! Я ему сказала, что замужем. А не надо было говорить, да? – раздраженно бросила Ася. – Надо, надо, – вздохнул Леха. – Только дай бог, чтобы Пашка от этого известия всего лишь в загул вдарился, всего лишь решил горе веревочкой завить… – Давай сходим после премьеры к нему! – взмолилась Ася. – Ты знаешь, где его дом на Мистровской? – Знаю, только я один схожу. Это ведь уже около полуночи будет. А Мистровская хоть и рядом с Дворянской проложена, а все ж деревня деревней! Там небезопасно ходить, особливо ночами. – И все-таки мы пойдем вместе! – сердито заявила Ася. – А то я покоя знать не буду. С ума сойду! – Что, он тебя так уж зацепил? – пробурчал Леха, ревниво сверкнув глазами. – Меня совесть зацепила, – с трудом сдерживая слезы, которые снова повисли на ресницах, прошептала Ася. – Из-за меня погиб Федор Иванович, Ульян тоже из-за меня погиб, а если еще и Поль, этот глупый Поль… – Хромоног! – свирепо зарычал Бурбон. – Немедленно на сцену! А где суфлер?! – Небось там же, где всегда, – выскочил вперед Филька Ефимов. – В трактире на Черном пруде. Прикажете сбегать? – Нет уже времени бегать, – рявкнул Бурбон. – Переписчица, берите текст, будете суфлировать. Продолжаем вводить новичков. За то время, которое Ася провела в театре, она успела привыкнуть к истеричной суете, которая обычно царила здесь – особенно в дни премьер, – однако нынче творилось что-то невообразимое! В довершение предпремьерной суматохи Бурбон вдруг вспомнил, что Поль должен был обеспечить дивертисмент. Так назывался небольшой вставной номер между двумя водевилями, который отвлекал внимание зрителей от действия и веселил их. Это мог быть к месту рассказанный анекдот, фривольная песенка, шутливый танец – да что угодно, лишь бы заинтересовать публику. Чаще всего дивертисменты вел Поль – весело, элегантно, всегда имея успех. – Что делать?! – вскричал Кукушечкин, и актеры впервые увидели своего антрепренера потерявшим всегдашнее спокойствие. – Кто возьмется за дивертисмент?! – Я, – неожиданно для всех выступил вперед Леха. – Только за двойной гонорар. И не забудьте пересчитать, Петр Петрович, что мне за главную роль причитается. – Пересчитаю, конечно, а как же! – кивнул Кукушечкин. – И готов заплатить вдвойне за дивертисмент, но только если он будет того стоить. Чтобы опять не ножичком перочинным заколоться! Как ни были все встревожены, никто не смог удержаться от смеха. Леха уже вел дивертисмент около месяца назад. Он должен был петь романс на стихи Пушкина и на музыку Верстовского «Гляжу как безумный на черную шаль». На сцену вынесли столик, на котором горела свеча. На спинке стула висела черная шаль. Леха тяжелыми шагами вышел на сцену, схватил шаль, долго лобызал ее, сверкая глазами и тяжело вздыхая, и наконец принялся выразительным речитативом сообщать, как страстно он любил младую гречанку, когда был легковерен и молод, и как однажды увидел: коварную деву ласкал армянин, – ну и все прочее. Почему-то Леха решил, что в конце дивертисмента его герой должен с горя заколоть себя кинжалом, однако оказалось, что оружие забыли положить на стол. Тогда Хромоног пошарил по карманам, отыскал маленький перочинный ножичек и недолго думая закололся им. Конечно, зал лежал от хохота. – Не сомневайтесь, господин Кукушечкин! – гордо заявил Леха. – Никаких ножичков не будет!