Ася не понимала, сколько времени простояла неподвижно, не в силах даже руку поднять, чтобы осенить себя крестным знамением, как вдруг за окном мелькнула неясная фигура, а потом к стеклу прильнуло белое пятно лица. На мгновение Ася словно бы провалилась в беспамятство, но легкий стук в стекло заставил ее очнуться и догадаться, что к стеклу с другой стороны прижался Леха. Она слабо кивнула; Леха тоже кивнул в ответ, потом отпрянул – и что-то темное, непроницаемое заслонило стекло. Ася поняла, что Леха закрыл его снаружи старой пристановкой, краски на которой уже вылиняли и невозможно было понять, в каком спектакле она использовалась. Такими пристановками заслоняли окна во время дождей, чтобы стекла, которые стоили дорого, не побило градом (а им частенько разражались небеса!) или сбитыми с деревьев ветками. Да и вообще, не всякому было охота, чтобы на него пялился со двора любой встречный-поперечный по вечерам, когда в каморах горели свечи. Ася обычно тоже заслоняла стекло пристановкой, а нынче забыла – видно, от усталости. Хорошо, что Леха вспомнил. Через несколько минут в коридоре жилухи затопали шаги. Ася, хоть и не сомневалась, что это спешит Леха, обмерла от страха: а вдруг возвращается тот, кто убил Лику?! Хромоног вбежал… замер было, перекрестился, глядя на мертвое тело. Ася наконец вышла из оцепенения и перекрестилась тоже, едва не выронив при этом подсвечник. – Это не я, – пролепетала. – Не я! – С ума сошла, – буркнул Леха, проводя ладонью над мертвым лицом и закрывая Лике глаза. Зажег еще одну свечу, поднял повыше, осматриваясь: – Конечно, не ты! Разве не видишь, что ее не здесь убили? – Не здесь?! Почему ты так думаешь? – вытаращилась Ася. – Посвети. Крови нет на твоих вещах, на которых она лежит. А это что? Леха наклонился над Ликой как можно ниже, подставив под свечу ладонь, чтобы на одежду мертвой не капал воск. – Твои ножницы? Точно. Их уже здесь воткнули в ту рану, от которой бедняжка еще раньше умерла. Понятно… хотят, чтобы на тебя подумали… – проговорил он задумчиво и вдруг вскрикнул: – А твои бумаги? Они на месте? Ася еле сдержала крик ужаса. Пала на колени, стараясь не коснуться Лики, заглянула под топчан, отвела полоску коры с внешней стороны горбыля, нащупала заветный сверток, вытащила его. – На месте, – облегченно вздохнула, выбираясь из-под кровати. – На том спасибо, – криво ухмыльнулся Леха. – А теперь слушай. Я ее, – он кивнул на мертвое тело, – сейчас унесу, а ты здесь приберись. Все осмотри, все-все, да как следует: не запачкано ли хоть малость кровью? Полиция у нас хоть и ленивая, но, если надо, будет во все глаза глядеть! – Полиция?! – с трудом подавила панический крик Ася. – А ты как думала? – раздраженно дернул Леха углом рта. – Я ж говорю, хотят, чтобы на тебя подумали, что это ты ее… неужто не понимаешь?! Как будто ты пришла, а она тут все вверх дном перевернула, ну ты в сердцах и схватила ножницы. Да, не забыть бы… Осторожно вытащил ножницы из груди убитой и, осмотрев при свечке, брезгливо сунул в карман: – Ни следочка крови, я так и думал. Но все равно заберу, почищу о траву да землю. Ася тупо посмотрела на него, с трудом выговорила: – Да ведь полиция тоже увидела бы, что крови нет. – А ты представь, что им заплатили, чтобы тебя во что бы то ни стало обвинить и увести в участок? Там с тобой что угодно можно сделать. – Но кто… кто все это… – у Аси перехватило горло. – Наверное, Тарас? – Может, Тарас, а может, и нет, – буркнул Леха. – А кто же еще?! – Ну не знаю… – пожал он плечами. – Мало ли их, широкопольских, могло сюда понаехать. Но ладно, некогда сейчас, потом поговорим, а пока я пошел, – сказал Леха, с кряхтеньем поднимая окаменелое тело. Он славился своей силой, а Лика была худенькая, небольшого роста, но сразу видно было, что Лехе тяжело. – Мертвые весу сильно прибавляют, – проворчал Хромоног. – А ты дверь запри, никого не впускай. Ни-ко-го, никогошеньки! Я, когда вернусь, в окно трижды стукну, потом в дверь четыре раза. Поняла? Ася молча кивнула. Леха осторожно вышел. Она заложила засов и принялась собирать свои немногочисленные пожитки. Управилась скоро, потом еще раз осмотрела пол, стул, столик, стены. Нигде ни капелюшечки кровавой. Наверное, Леха прав – ножницы вонзили в уже разверстую рану. Тошнота подкатила к горлу, стоило представить, что придется эти ножницы потом в руки брать… Время тянулось медленно. Казалось, Хромоног ушел очень давно! А вдруг его поймали? Вдруг он наткнулся на какого-нибудь бессонного ночного сторожа, который немедля бросился в участок? А вдруг… а вдруг он наткнулся на того, кто убил Лику?! Но кто ее убил? Что бы ни говорил Леха, Ася не сомневалась: это сделал Тарас. Длиннорукий кучер! За что? Чем Лика перед ним провинилась? Или не перед ним? И кто ему приказал совершить это страшное дело?! За что – никогда Асе не догадаться, а кто приказал – нет задачки проще этой. Марфа! Маня! Манефа Сергевна! Марго! Марфа с легкостью пожертвовала Ликой, чтобы припереть Асю к стене, сделать ее положение безвыходным? Но… но если так, если мертвую подбросили не куда-нибудь, а в комнату Аси, выходит… Выходит, Марфе известно, где беглянка скрывается! Ася упала на топчан, свернулась клубочком, прижимая к груди твердый сверток с бумагами. Откуда Марфа знает, что «барышня Анастасия Васильевна» попала в Водевильный театр? Кто следил за Асей так, что она ничего не замечала? А может быть, сама Марфа здесь, в Нижграде? Может быть, она повидалась с какими-нибудь своими бывшими подружками? С Маркизовой, Боярской, с кем-то еще? Случайно с ними встретилась? И случайно ли зашел разговор о переписчице, которую эти «арфистки» считают совершенно никчемным существом, чтобы о ней упоминать при встрече со старинной подругой? Кто, ну кто выдал Асю этой клятой Манефе Сергевне?! Манефа, Манефа… Вдруг вспомнилось давнее, из детства: очень Маня гордилась, что у нее такое редкое имя, ведь Манефа Кесарийская – единственная преподобная в святцах. Манефа Кесарийская… Кесарийская! Ася соскочила с топчана и упала на колени перед иконой: – Господи! Господи, спаси! Помоги, Господи, избавь меня от нее! Склонилась до самого пола и несколько раз сильно стукнулась в него лбом. – Кесарийская! – выдохнула яростно. – Как это Поль говорил? Королева! Королева моя Кесарийская! Маврой ее звали? Какая она, к лешему, Мавра! Марфа, Манефа, Маня! Да сколько же у нее имен? Неужто столько, сколько ног у сороконожки?! Вдруг принялась яростно отряхивать себя – одежду, волосы, – словно по ней и впрямь ползло многоногое, многоименное омерзительное насекомое. Снова принялась креститься, снова забормотала молитву, глядя в нарисованные, но при том всевидящие очи Спасителя: – Господи, помилуй нас, ибо на тебя мы уповаем, не прогневайся на нас сильно и не вспомни беззаконий наших, но воззри и ныне, как милосердный, и избави нас от врагов наших. Господи, помоги, не дай сойти с ума! Сохрани, Господи, от страха лютого, позорного, от унижения убереги! – Перевела дух и вдруг улыбнулась, осознав, что Всевышний ей уже помог, осенив догадкой: – Спасибо что вразумил, Господи! Поднялась, перекрестилась напоследок – и вздрогнула, услышав тройной стук по пристановке, заслонявшей окно. Через минуту четырежды стукнули в дверь и раздался знакомый шепот: – Это я, Асенька. Открой! Сдвинула щеколду. Леха вошел, тяжело дыша. – Куда ты?.. – начала было Ася, да осеклась, однако Леха понял: – На Православное кладбище отнес: по Алексеевской вниз, потом через Похвалихинский овраг по мостику на Петропавловскую улицу – да и прямиком к могилкам вышел. – Да это ж с версту, кабы не больше! – испуганно прошептала Ася. – Туда верста с лишком, да нести Лику, бедняжку, обратно верста… – А что ж было делать? – пожал плечами Леха. – Больше делать было нечего, сама понимаешь. Убиенную положил на паперти Петра и Павла. Схоронят ее безымянно, вот печаль. И сделать ты тут ничего не сделаешь, не объявишь ее, иначе сама объявишься! Царство небесное страдалице, земля пухом. – Земля пухом, царство небесное, – повторила Ася, крестясь. – Прости меня, Лушенька, и я тебя прощаю. Не держу зла, потому что знаю: тобой Марфа вертела, как хотела. Как всеми другими вертела она, Манефа Сергевна! В честь преподобной мученицы Кесарийской названная… А теперь слушай, Леха. Помнишь, хозяйка, у которой Поль квартировал, рассказывала, будто он без памяти любил какую-то Мавру и называл ее «королева моя Кесарийская»? Так это же Манефа! Марфа! Марго! – Быть не может… – ошеломленно выдохнул Леха. – Она! Ее любил Поль! Когда о ней вдруг разговор зашел там, на сцене, помнишь, каким голосом, какими словами он о ней говорил? Будто серенаду пел! Будто молитву читал! – Помню, – угрюмо кивнул Леха. – Значит, это Поль… А я-то голову ломал, как широкопольские до тебя добрались? Получается, что Поль тебя выдал. Ася кивнула. Стало немного легче, что не ей пришлось произнести эти ужасные слова, что Леха приговор вынес: «Поль тебя выдал!» Внезапно ее словно водой ледяной облили: по коридору затопали тяжелые шаги. Ася покачнулась, схватилась за стену: – Это за мной идут… Полиция!.. – Да ну, успокойся: это наши возвращаются в жилуху, – отмахнулся Леха. – Насиделись на сцене, нагоревались, наплакались да и порешили, что утро вечера мудренее. А полиция не придет, не бойся. – Почему ты так думаешь? – За мной кто-то следил, – угрюмо пояснил Леха. – Кто-то крался следом. Кто-то видел, как я вышел отсюда, и двинул за мной. Когда Похвалихинский овраг переходил по мостику, честно говоря, думал: набросятся и сбросят вниз вместе с мертвой. Нет, не осмелились. Но кто-то все же проводил меня аж до кладбища, только потом исчез. Этот человек понял, что мертвого тела больше в нашей жилухе нет. И обвинить тебя в убийстве невозможно. Хотя я до сих пор не пойму, зачем им, широкопольским твоим, вообще понадобилось это делать, ну, мертвую сюда тащить. Если уж хотели тебя убить, так это проще простого на улице или здесь, около жилухи подстеречь. – Я думаю, еще рано меня убивать. Скорее всего, они хотели выторговать у меня бумаги, – сказала Ася задумчиво. – Если бы меня забрали в участок, где у них был свой, купленный квартальный или кто-то чином повыше, они могли бы предложить: или я отдаю им бумаги и возвращаюсь в Широкополье, или меня обвиняют в убийстве и волокут в тюрьму. Наверное, там мне крепко досталось бы. Наверное, там меня терзали бы до тех пор, пока я не сдалась бы и не согласилась сделать все, что нужно Марфе. Ничего у них не получилось – пока. Но она еще что-нибудь придумает, я уверена. А может быть, Марфа просто хотела меня до смерти напугать. Я помню, когда подслушивала их с Никитой разговор, она говорила, дескать, надо бы чучелу изготовить тряпичную, рожу нарисовать косоглазую да к Аськиному окну по ночам подсовывать. Ну, чтобы я думала, будто призрак Ульяна мне явился. А нынче решила мертвое тело Лики сюда притащить… – Может быть, оно и так, – кивнул Леха. – Только сейчас давай тоже вспомним, что утро вечера мудренее, как наши вспомнили. Ладно? Не знаю, как ты, а я на ногах еле держусь. Собери свои вещички в корзинку или в узелок завяжи да прокрадись в мою каморку. А я здесь переночую. Если кто сунется, встречу так, что забудут, зачем пришли. Мозги каждому вышибу! А ты, как в мою камору придешь, свечки не зажигай, к окну не подходи. Пусть подумают, что меня дома нет. Ну, собирайся, Асенька! – Леха… – Ася, едва удерживая слезы, ткнулась головой ему в плечо. – Леха, ты такой… ты лучше всех на свете! Леха сразу вспомнил из «Бури»: «Вас лучше нет среди моих друзей, представить никого подобного не в силах!» Однако не позволил себе рассиропиться, а криво усмехнулся: