И он в самом деле настиг, схватил, стиснул, да так, что у Аси потемнело в глаза, однако в следующее мгновение неведомая сила вырвала ее из рук Тараса. Едва не падая, Ася крутнулась на месте, ударившись о какого-то человека; все поплыло перед глазами… «Наверное, это Леха был», – подумала девушка, но, тряхнув головой и остановив вращение мира, она увидела Леху, который дрался с кучером. Дрались они с другой стороны, вдобавок несколько поодаль, то есть удариться о Хромонога Ася никак не могла, однако сейчас на улице никого, кроме нее, Тараса и Лехи, не было. Она растерянно оглядывалась, как вдруг кто-то окликнул: – Ася! Асенька! Голос был тихим, едва слышным, но почему-то вонзился в самое сердце. Снова огляделась – никого. Почудилось! Повернулась к дерущимся. Хромоног занес было свой здоровущий кулак над головой Тараса, но тот с невероятным проворством увернулся и ринулся наутек, истошно вопя: – Караул! Грабят! Совсем близко раздались свистки. Квартальный, против обыкновения, оказался поблизости. А ведь когда надо, стражников не дозовешься, это в Нижграде всем известно! Леха схватил Асю за руку: – Бежим, бежим! Понеслись не чуя ног, не помня себя, задыхаясь, даже не оглядываясь, чтобы времени не тратить. Наконец приостановились, сообразив, что свистков больше не слышно. – Отстали от нас, похоже! – радостно выкрикнул Леха. – Наверное, – выдохнула Ася и спросила: – А ты один был? Леха с забавной суетливостью оглядел и ощупал себя: – Да вроде так. А что, у тебя в глазах двоится? Ну, с перепугу и не такое случается! – Да ну тебя, – отмахнулась Ася. – Просто почудилось… как раз когда ты с этим Тарасом дрался, почудилось, будто меня кто-то окликнул, по имени позвал, и голос такой знакомый, только не поняла чей. – Не поняла? – вприщур глянул на нее Леха. – Голос не узнала? Ну-ну… Видать, и впрямь почудилось тебе. – Конечно, – согласилась Ася. И соврала. Узнала она голос! Но Лехе признаваться в этом не собиралась. – Ты скажи лучше, что делала на Ошаре, когда я велел сидеть в театре и ждать меня?! – испытующе вгляделся в ее лицо Леха. Ася быстро пересказала происшедшие события: появилась-де какая-то «сердобольная вдова», сообщила, что Поль в больнице на улице Жуковского лежит при последнем издыхании и хочет что-то рассказать Асе о Марго. – Ну разве можно отказаться навестить его? Конечно, я пошла с этой вдовицей. А потом ее кто-то окликнул: «Перфильевна!» – и я вспомнила ту хозяйку, у которой Мавра, то есть Марго, жилье снимала. Поняла, что сейчас в западню попаду, бросилась бежать, а тут из-за забора Тарас выскочил. Он чуть не утащил меня с собой, но самое страшное, Леха… – Что? – Мои бумаги, все бумаги, мои и Федора Ивановича, он украл! При этих словах у Аси так и хлынули слезы. – Да ты что?! – воскликнул Леха, изумленно вытаращив глаза. – Украл, гадина длиннорукая! Вот ведь что случается, Асенька, когда ты меня не слушаешься! Сказано же было тебе: никуда ни шагу одной! Но погоди, не плачь. Мы что-нибудь придумаем. – Что, интересно, мы с тобой придумаем?! – всхлипнула Ася. – Пока не знаю что, но придумаем обязательно, – решительно заявил Леха. – А как по-твоему, эта гнусная тетка наврала про Поля или он и вправду ранен? – Надо сходить и узнать, тут уже почти рядом. Слушай, Леха, а ты-то как здесь оказался настолько вовремя?! Не иначе Бог тебя принес, – слабо улыбнулась Ася, вытирая слезы. – Ладно хоть не черт! – ухмыльнулся Леха. – Я ж говорил, что к знакомцу своему ходил на Грузинскую. Он человек дошлый, умом горазд. Хотел совета у него спросить. Потом вижу в окошко – ты с какой-то бабой идешь. Ну и выскочил, да, беда, не сразу успел к тебе на подмогу. – А знакомец этот с тобой был? – взволнованно спросила Ася, сама не понимая, отчего вдруг так затрепетало сердце. Леха растерянно хлопнул глазами: – Нет… не было со мной никого… я знакомца-то и не дождался. Дома его не случилось. Так что я сам-один. – Спасибо тебе большущее, спаситель ты мой! – в пояс поклонилась Ася, удивляясь, почему вдруг такое разочарование на нее нахлынуло после Лехиных слов, вот-вот слезы опять польются. Что ей до неведомого Лехиного знакомца, что ей до того, был он дома или нет?! А голос, который почудился… да после такого сна, который ночью привиделся, небось не только голос Федора Ивановича почудится, но и призрак его вдруг явится – явится и окликнет: «Ася, Асенька…» Слезы не удалось-таки сдержать, но Леха, к счастью, подумал, что она все еще оплакивает потерю драгоценных бумаг. Да, конечно, и это Ася оплакивала, но все же… все же!.. – Будет тебе слезы точить, дорогу мочить! – заворчал Леха. – Как там у Шекспира? «Не стыдно ль столько плакать? Слеза в несчастье не поможет!» В больничку пошли, да поскорей! * * * На углу улицы Жуковского царила строительная суматоха: сгоревшие корпуса ломали и разбирали, отъезжали подводы, нагруженные мусором, вереницей тянулись другие, с бревнами и кирпичом для новых зданий… В голос кричали десятники, надрывались, чтобы рабочие могли их расслышать, то там, то здесь ухала помощница «Дубинушка»… – Да тут одним лишь покойникам спокойно! – ужаснулся Леха. – Небось даже неходячие от такого шума-грома разбежались по домам. Вот, погляди, живой пример! Будь здоров, Михалыч! Какая нелегкая тебя сюда занесла?! К ним, ковыляя и опираясь на самодельную клюку, подхромал сгорбленный немолодой мужчина, волоча положенную в лубки и обмотанную тряпицей ногу. Штанина была не слишком аккуратно разрезана, картуз и потертый сюртучок явно знавали лучшие времена. То же, впрочем, можно было сказать и о хозяине с его изморщиненной небритой физиономией. – Это, Анечка, Иван Михайлович Казанский, величайший резонер из всех, кого я знаю, можешь мне поверить, – почтительно сказал Леха. – Служит в Публичном театре. – По увечью временно отставлен, – покачал головой Казанский. – И временно перешел на полузабытую за ненадобностью подлинную фамилию Шашкин. Вы, мадемуазель, зовите меня просто Михалыч – так меня все именуют. Ну а вас как звать-величать? – Анастасия Васильевна, – сказала Ася и тут же испуганно прикрыла рот рукой: проговорилась! – Анной Даниловной ее звать, – мрачно проговорил Леха. – Анной Даниловной Федоровой. Так и запомни! – С памятью у меня, как у всякого актера, все превосходно, даже чрезмерно, – ухмыльнулся Михалыч. – А что ты этак-то встрепенулся на защиту? Тебя терзает то, что крапивой жжет и колется сильнее, чем терновник?[95]Не так ли, дружище Хромоног? – Теперь неизвестно, кто из нас больше хромоног, я или ты! – недобро прищурился Леха. – А тебе не только ходулю надо было перебить, но и язык урезать, болтун старый. – Дорогой зла к добру не подойдешь, – миролюбиво процитировал Михалыч. – Что б мы делали без Шекспира, а, Леха? Вот мастак был сказануть, верно? Ну а я, многогрешный, вчера несколько обезножел, когда после спектакля пристановку помогал волочь и по сей причине края авансцены не разглядел. Притащили меня собратья по ремеслу сюда ночь-полночь-заполночь, но пришлось маяться и стенать аж до утра, пока медикусы наконец до меня добрались. Конечность мою в лубки заключили да и отпустили увечного Шашкина с миром. Теперь ковыляю домой, чтобы в тишине оклематься. Здесь-то лишь покойникам спокойно! – Вот, Анечка, теперь Михалыч меня цитирует, – хохотнул Леха. – Аня не даст соврать: я то же самое сказал, когда мы только подходили. – Вы небось Поля Леруа навестить идете? – спросил Михалыч. – Да, – кивнула Ася. – Вы его видели? – Видел, вот именно, – угрюмо пробормотал актер. – Теперь красавчик Поль – имперфектум[96], увы. Скончался во цвете лет, и я был последним, кто принял его, так сказать, последний вздох. Там же все вповалку лежат, в Аптечном корпусе. Меня с моей сломанной конечностью определили в угол к раненым, и я очутился… Погодите, мадемуазель! – вдруг Михалыч недобро уставился на Асю. – Не вы, часом, та самая королева, которой он бредил?! Не вы ли его… – Угомонись, Михалыч, – сурово сказал Леха. – Это Аня. А ту подлейшую королеву зовут Марго. – Ну да, ну да… Марго, верно! – горестно закивал Михалыч. – Марго, Марго… да уж не та ли кубышечка коротконогая да прелукавая, которая сначала у нас в Публичном, а потом в вашем Водевильном театре подвизалась? – Она самая, – зло бросил Леха. – Хорошая актриса, – с восхищением проговорил Михалыч. – Из тех, что красавицами даже при уродливой мордашке кажутся, хотя уродливой она вовсе не была. Что-то такое припоминаю… конечно, конечно, Поль вокруг нее увивался, не знаю, правда, успешно, нет ли… – Что он говорил про Марго и эту королеву? – взволнованно перебила Ася. – Тягостный бред был, многословный! – поморщился Михалыч. – Я, каюсь, не слишком и вслушивался, не до того было: почти с ума спятил от боли. С переломанной ногой ни встать, ни сесть, ни повернуться! Но вот что помню… Поль стонал: за что, мол, Марго, королева моя, за что, ведь я почти все сделал, мне удалось бы это отыскать, но ты мне времени не оставила! Не ведаю, в чем ее Поль упрекал, что он должен был отыскать. И опять: королева, королева моя… А потом меня боль на минуточку отпустила – словно нарочно для того, чтобы я его последние слова услыхал. И что вы думаете, друзья? О, актер даже на смертном одре остается актером. В последний путь нашего приятеля сопроводил великий Шекспир! Помните сцену дуэли из «Гамлета»? Лаэрт говорит, умирая от удара отравленной шпагой: «О, я опутан собственною сетью, убит своею собственной изменой!»[97]Эти слова произнес и Поль. А потом – реплику Гамлета: «Пусть бог тебя простит! И мой час близок! Королева несчастная, прости…»[98]А еще вот что Поль сказал: «Прости меня, как я тебя прощаю!» – Михалыч вздохнул. – Этого у Шекспира не было, это бедняга от себя прибавил, царство ему небесное! Все трое перекрестились, даже Михалыч, как ни трудно ему было. – Не могу поверить, что Поль умер, – покачала головой Ася, – не могу… – Я тоже, – вздохнул Леха. – А я, простите, могу, потому что сие, к несчастью, случилось при мне, – печально пробормотал Михалыч. – Теперь тело нашего друга лежит в покойницкой и останется там до той поры, когда его заберут для погребения. А знаете ли вы, что трупы могут получить только родственники, а те, коих тела не забрали, схоронят в общей яме? Ну, про то, что нашего брата и сестру закапывают за оградой кладбищ, надеюсь, известно вам и без меня. Засим прощаюсь, друзья мои. На счастье, дом мой почти рядом, так что не трудитесь провожать, я и сам бодренько дохромаю. Будьте здоровы, а главное, живы! И Михалыч – и в самом деле довольно бодро – заковылял прочь по улице Жуковского. – Что же Марго приказала Полю сделать? – пробормотал Леха. – Что он успел и чего не успел? Уж не он ли убил Лику и должен был украсть твои бумаги, вызнав у тебя, где ты их хранишь? – Ну и как это он вызнал бы, интересно? – пожала плечами Ася. – Даже ты только вчера о моем тайнике узнал, но ты вряд ли стал бы об этом болтать. – Я-то не стал бы, а вот ты… – с загадочной миной проговорил Леха. – Всякое в жизни бывает. Не для того ли наш красавчик пред тобой поклоны бил, чтобы ты разнежилась да открыла ему не только объятия, но и тайны свои? – Замолчи, замолчи! – крикнула Ася. – Как у тебя язык поворачивается?! Что бы там ни было, Поль мертв! Мы не можем про него такое говорить и даже думать, это стыдно!.. – Говорить не стану, – согласился Леха. – А думать не запретишь. Ты ведь и сама об этом думаешь, разве не так?