— Тут деловые отношения, а не уголовщина. Тунитаю не нужен мертвый купец, с живого больше возьмешь. Хуварака станут пугать, вымогать деньги. Но до крови дело не дойдет, кровь невыгодна. А в ходе переговоров вскроются козыри резидента. Янь шанем не становятся просто так, они люди тертые, у каждого телохранитель, а то и не один. Тунитаю придется попотеть, стращая такого человека. Пусть выложит карты. В итоге мысль старшего агента была начальством одобрена. Насников послал курьера за Хувараком, встречу назначил на явочной квартире контрразведки в Гнилом углу. Уже за полночь питерцы познакомились с кандидатом в подсадные утки. Рослый и мордастый, Хуварак выслушал приказание спокойно. Видимо, они с братом все обговорили заранее. Он сразу заявил, что нужно не менее пяти тысяч русских денег, и лучше золотом. В доказательство извлек из карманов и выложил на стол пачки странных засаленных бумажек: — Вот! Тоже деньги, но с ними много не наторгуешь. Лучше золота еще ничего люди не придумали. Питерцы с любопытством разглядывали туземные «деньги». Клочки бумажек, на них кисточкой нарисованы непонятные символы… — Это банкноты шансийских банкирских домов, — разгадал загадку Насников. — Такие квазиденьги в большом ходу в Маньчжурии, да и в целом в Китае. Шансийцы пользуются безукоризненной деловой репутацией. Их задрипанные бумажки котируются и принимаются всюду. Ссуды, вклады, денежные переводы, оплата покупок — все проводится через них. — А золото все же лучше, — вздохнул агент. — Вот, смотрите: хунхузская пятерка. Ничем не отличается от вашей официальной монеты, кроме одного: она не стоит на ребре. Он поставил монету на гурт, и та покатилась по столу. Алексей Николаевич вынул из кармана свою пятерку, которая спокойно встала на ребро. — Хунхузы открыли в харбинском квартале Фудзядянь мастерскую по выделке из краденого золота русских пятирублевиков, — разъяснил Хуварак. — Отличные, скажу вам, монеты. Лигатура, вес — все по норме. Банки принимают их без ограничений. Всем хороши, только обжимный пресс подкачал, и гурт выходил неровный. Ваше правительство три года назад сумело через своих сыщиков выяснить, где именно в Харбине прячется мастерская. И разгромила ее руками полиции китайской. С тех пор подделки прекратились, но ранее фабрикованные монеты остались в ходу. Он порылся в кармане и выложил другую монету: — Или вот такие есть желтые кружки. Очень ценная вещь: двадцать йен прежней чеканки, до тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Сейчас она обращается по двойному курсу. В самой Японии золота в обращении считай что нету, только банкноты. И на такой кружок можно жить в столице три дня. Я знаю, на себе испытал. — Вы были в Токио? — не сдержал удивления Азвестопуло. — И в Токио, и в Сеуле, и в Иркутске. Собираюсь поглядеть на Петербург. Так что насчет наличности, господа сыщики? Алексей Николаевич обстоятельно расспросил подсадного и решил: — Пять тысяч не дам, а две вручу. Только в банк придется сходить, не держу же я такие деньги в номере. Но будет условие. Средства эти мои личные, прошу купить на них в первую очередь соболиных шкур. С пломбами! Увезу их домой, когда все закончится. — Даете под отчет? — деловито осведомился монгол. — Под ваше слово. — Две тысячи? В звонкой монете? — Да, утром они будут у вас. Звените для пользы дела. — Ну, шанго[67]! Уже кое-что… Трудно играть роль крупного мошенника без крупных сумм. Собеседники посмеялись и начали обсуждать детали операции. Выяснилось, что Хуварак на Миллионке человек не новый. Несколько раз он селился в туземных номерах и обделывал разные делишки. Агент играл роль тертого малого, постепенно превращающегося в торговца серьезного калибра. И вот он приехал уже как «соляной купец», с карманами, набитыми деньгами. За крупной добычей. В соответствии с возросшим статусом купец прописался в меблированных комнатах «Ницца» на Алеутской. Питерцы уже знали от здешних сыщиков, что это уголовный притон, в котором честным постояльцам не место. Как и полагалось, при янь шане состоял телохранитель, толстый и плечистый парень с угрюмым лицом. Это оказался младший из трех братьев, Хад. Командированные поговорили с ним и убедились, что парень тоже способный и только прикидывается увальнем. Похоже, люди у поручика Насникова были что надо… Хуварак уже закинул сеть, поговорив с полудюжиной миллионских комиссионеров. Он интересовался золотом и мехами. Ему покамест предложили мешок опиума-сырца и три шкурки соболя без пломб. Насчет старательского золота сказали, что нужно два-три дня обождать. Есть-де шлиховый песок из верховьев Суйфуна, однако он застрял на станции Раздольная. Все это внушало определенные надежды. Слухи о прибывшем янь шаня должны постепенно разойтись по Миллионке и достичь резидента. Он даст новичку время, чтобы тот накупил запрещенных товаров, а потом нагрянет с обыском. Под видом китайской полиции. Тут-то все и случится. Операция шла полным ходом. Лыков раскрыл личный аккредитив в отделении Русско-Азиатского банка и вручил Хувараку под расписку две тысячи рублей империалами. А в меблирашках появились два новых жильца, по виду шулера. Один ходил в тужурке Корпуса охранной стражи КВЖД с желтыми галунами и в папахе с кокардой, на которой красовался дракон. Как и полагалось, папаха была надета кокардой назад…[68] Вахмистра изображал загримированный Азвестопуло. Он предлагал посетителям буфета перекинуться в банчок и приглашал простофиль в номер. Там их встречал второй, в партикулярном сюртуке с университетским знаком. Это был заведующий наружным наблюдением ЖПУ Уссурийской дороги штабс-ротмистр Цезарь-Остроменский. Природа наградила его помятым лицом армейского ремонтера[69], как нельзя лучше подходящим к назначенной роли. Уже в первый день парочка обыграла на двести рублей хабаровского рыботорговца. Вечером к ним пришел кандидат в околоточные[70] из Третьего участка и потребовал десятку «за прописку». Ему дали красненькую, налили водки и получили благословение делать что угодно… Затем поступили от Мартынова обещанные списки китайских перекупщиков. Подсадной купец изучил их и сказал: ерунда. Сыскное отделение прислало всякую шушеру, людей мелких и несамостоятельных. А главные игроки остались за рамками. Видимо, коллежский регистратор сообщил о просьбе питерцев начальству, и Лединг приказал откорректировать списки. Гладкое течение операции закончилось неожиданно и кроваво. Ночью к «соляному купцу» постучали. Дверь открыл Хад, полагая, что это принесли образцы шлихового золота. Вместо продавца ворвались четыре китайца с кинжалами и револьверами. Телохранитель получил сильный удар в голову и упал. Налетчики схватили купца, приставили к его груди клинки и потребовали денег. Все это мало походило на поведение людей Тунитая… Неизвестно, чем бы все закончилось, но Хад выручил брата. Он сумел быстро подняться, схватил Хуварака в охапку, спиной выбил дверь, и они оба вывалились в коридор. Как раз в эту минуту на шум прибежали «шулера». Бандиты полезли было из номера наружу, и один даже успел выстрелить и ранить телохранителя в бок. Но дальше дело не пошло. «Ремонтер» с помятым лицом сразил его наповал, остальные забились обратно в номер. Разгорелась жаркая перестрелка. Под пулями Азвестопуло вытащил раненого на лестницу. Нападавшие попытались пробиться, но их блокировали огнем. Прибыл наряд полиции из Третьего участка и окончательно запер злодеев. Бой продолжался несколько часов. В результате трое бандитов были убиты, одного, тяжело раненного, удалось захватить живым. Со стороны полиции контузию в руку получил городовой. Лыков приехал в номера уже к шапочному разбору — он делал доклад о ходе дознания Приамурскому генерал-губернатору. Гондатти собирался надолго уехать в Петербург и заслушал статского советника в своем вагоне. Его высокопревосходительство остался недоволен услышанным. Лединга обозвал мошенником, военного губернатора Манакина — старой перечницей. Столичному волкодаву, как лицу ему не подчиненному, сделал внушение. Я, мол, надеялся на вас, а толку пока шиш. Гондатти был одним из главных в империи глашатаев «желтой опасности». Алексей Николаевич за время недолгого пребывания во Владивостоке уже понял, что она действительно существует. Есть обывательская синофобия, а есть реальное засилье китайцев в Приморье. И шталмейстеру надо помогать. Поэтому он удержался от резкого ответа. Обещал лишь, что до конца января с бандой будет покончено. После этого статский советник поехал в «Ниццу», где увидел следы побоища. Номер был залит кровью, стекла разбиты, стены изрешечены пулями — жуть! Установить личности нападавших с ходу не получилось. Однако Цезарь-Остроменский выдвинул предположение, что это хунхузы. За разъяснениями сыщики обратились в штаб Заамурского округа Отдельного корпуса пограничной стражи. Так с 1901 года называлась охранная стража КВЖД. Генерал Нищенков телеграфировал в Харбин начальнику округа генерал-лейтенанту Мартынову и попросил помочь сведениями. На Посьетскую заглянул капитан Ингерслебен, очень кстати оказавшийся в командировке во Владивостоке. Он занимал в штабе должность начальника разведывательного отделения и хорошо знал Насникова. У пограничников в самом деле имелись свои агентурные возможности. Ингерслебен привез литографированные материалы на известных главарей хунхузов, находившихся в розыске. По изувеченной левой руке был опознан знаменитый бандит Лю Фонбао, атаман шайки в триста человек. Шайка терроризировала полосу отчуждения КВЖД на участке от станции Маньчжурия до Хайлара. Следом удалось выяснить личности двух убитых — это оказались есаул банды и начальник ее арьергарда («подгоняющий»). Похоже, вся верхушка встала во Владивостоке на зимние квартиры в ожидании весны. И, узнав о приезде богатого купца, решила оскоромиться… Ингерслебен сперва рассказал об атамане и его людях, а потом перешел к теме хунхузничества вообще, сообщив питерцам немало интересного. Лю Фонбао выдвинулся еще в начале века при легендарном злодее Ян Юлине по прозвищу Шисы Яньван — «Четырнадцатый владыка ада». Этот лихой человек поднялся из низов благодаря своим способностям и жестокости. Несколько лет он обирал половину Маньчжурии, но потом замешался в восстание боксеров, сцепился с русской армией и в 1901 году вынужден был сдаться. «Владыку ада» поселили в Чите под надзором полиции, но его офицеры остались и сделали карьеру. Лю Фонбао оказался одним из самых удачливых и быстро поднялся в атаманы. Тут капитан углубился в терминологию, и питерцам пришлось записывать. По словам Ингерслебена, атаманы хунхузов бывают двух видов. Есть даньцзя ды («глава дома») — так именуют главаря, выбранного общим голосованием шайки. Если человек — самовластный деспот и выбился в вожди благодаря личному авторитету, без демократических процедур, он называется даланьба — «большой держащий». Или иначе чжангуй — «хозяин кассы». Убитый в «Ницце» был как раз из таких деспотов. Шайки хунхузов не имеют аналогов в мировой преступной среде. Они очень хорошо организованы, члены отряда подписывают контракт (!), где перечислены их права и обязанности. Все они являются побратимами (сюнди). Атаман — отец, которому рядовые солдаты клянутся в верности. За невыполнение его приказа — смерть. Но само слово «хунхузы» разговорное. В официальной переписке китайцы употребляют другие термины: хуфэй, даофэй, туфэй. Все они переводятся как «бандит». Есть у негодяев и свой опознавательный знак: указательным пальцем они касаются верхней губы — намек на слово «ху», что значит борода, растительность на лице. При атамане существуют другие важные должности. Есть бань даньцзя ды — «половина главы дома», то есть есаул, второй человек в иерархии. Имеются также паотоу («пушечная голова») — начальник авангарда, и цуйцзу ды («подгоняющий») — этот командует арьергардом. В крупных бандах заведены интенданты, и даже не один. Лилянтай отвечает за ведение внутреннего хозяйства, снабжение солдат, поддержание необходимых запасов. Вайлянтай занимается заготовками, чаще всего путем реквизиций. Но оружие, боеприпасы и снаряжение, например, приходится закупать. Важную роль в банде играет цзыцзяньу — «мастер письма», или делопроизводитель. Не все разбойники знают грамоту, и приходится оформлять бумаги за них. В больших шайках делопроизводство ведется в значительных размерах! Далее капитан углубился в историю. Хунхузничество зародилось в Маньчжурии в семидесятых годах прошлого века. Тогда правительство императорского Китая начало колонизировать этот дикий край. Родовую вотчину династии Цин не зря называют «китайской Сибирью». Для теплолюбивых ханьцев холодный климат трех северо-западных провинций часто был невыносим. Желая заселить пустынные земли, власти вызвали сюда переселенцев. Те сразу разделились на две группы. Хозяйственные оборотистые шаньсийцы изначально были нацелены на торговлю и быстро разбогатели. А голодранцы из малоземельного Шаньдуна соглашались на любую работу, только работы этой не находилось. И отчаявшиеся люди, буквально умиравшие с голоду, пошли в бандиты. А что еще им оставалось? Провинции Маньчжурии отличались разнородностью. Из семнадцати миллионов, их населявших, подавляющее большинство составляли приезжие ханьцы. Собственно маньчжуров насчитывалось всего миллион семьсот тысяч. Почти все мигранты поселились в самой южной провинции Фэнтянь[71], поближе к родным теплым местам. А север обжили ссыльные, дезертиры и беглые преступники. В Китае имелась поговорка: «Из хорошего железа не делают гвоздей, хороший человек не пойдет в солдаты». Начиная с неудачной японско-китайской войны 1895 года вояки бежали из армии чуть ли не батальонами. И прятались в сопках, где мыли золото, сеяли опиумный мак или просто кормились разбоем. Новый толчок этническому бандитизму дало строительство Китайско-Восточной железной дороги. Она прорезала северо-восточные провинции насквозь. Зафырчали паровозы, хлынули по рельсам миллионы и миллионы пудов ценных грузов. Оживился весь край. То-то началось раздолье для краснобородых! Выросли новые города вроде Харбина и Порт-Артура, приехали люди с капиталами. Русские деньги преобразили «китайскую Сибирь». И ряды искателей добычи пополнились. Для борьбы с ними пришлось создать особую охранную стражу. Костяком ее стали уссурийские казаки, но много прибыло и авантюристов. К 1913 году стража, преобразованная в Заамурский корпус, насчитывала уже шесть пеших полков и шесть конных. В них входили шестьдесят рот и тридцать шесть сотен, усиленных пулеметами, артиллерией и саперами. Когда в соседней Корее на реке Ялу появились лесные концессии «клики Безобразова», в которой участвовали августейшие особы из дома Романовых, лесные братья опять пригодились. Концессионеры наняли разбойников для охраны! Генерального штаба подполковник Мадритов, управляющий работами, призвал для установления порядка шайку Линчи. Этот известный головорез был приговорен в Китае к смертной казни и укрылся от властей в Корее. Линчи поступил на службу «переводчиком» за пятьсот рублей в месяц и быстро навел на лесоразработках порядок. Но в 1902 году военный министр запретил офицерам службу в концессии. Мадритов ушел, а его сменил егермейстер Балашов. Недалекий и самоуверенный, он уволил атамана — и спокойная жизнь русских на Ялу кончилась. Обиженный Линчи начал мстить. Пришлось приложить немало усилий, чтобы в конце концов ему отрубили голову в Чифу. Когда в Маньчжурию пришла война, хунхузы оказались нужны всем. И русские, и японцы охотно нанимали их для разведки и диверсий. Одни атаманы прельстились на йены микадо, другие — на империалы Николая Второго. «Желтые» хунхузы избрали объектом нападения КВЖД. За время русско-японского столкновения было совершено пятьсот двенадцать попыток вывести дорогу из строя. Некоторые из них удались: хунхузы взорвали мост возле станции Гунчжулин, подожгли другой мост на перегоне Маньгосун, уничтожили часть пути возле Хайлара. Но большинство диверсий охранной страже удалось пресечь. С другой стороны, «белые» хунхузы вели разведку японских тылов и охраняли русские коммуникации, служили проводниками в рейдах нашей конницы. Однако поражение в войне обрушило престиж Российской империи, превратило ее в глазах местного населения в «бумажного тигра». После ухода русских из Порта-Артура и потери части КВЖД бандитизм в Маньчжурии достиг невообразимых размеров. И если в полосе отчуждения еще сохранялся относительный порядок, то за ее пределами хунхузы делали что хотели. Население вынуждено было их кормить, снабжать лошадьми, поставлять информацию. Попытки выдать краснобородых властям карались смертью. В результате мирные крестьяне предпочитали вступать с бандитами в побратимские отношения — кады. Самые удачливые атаманы хунхузов попадали в поле зрения вождей тайных обществ (хуэйданов). Особенно активно действовали триады. Вожаков приглашали на юг и посвящали в члены хуэйданов. Там новички проходили курс особых наук. Их учили методам вербовки, изменению внешности, уходу от слежки, умению запугать или расположить к себе собеседника. Потом обученный атаман возвращался на север и становился агентом триады. В результате хунхузы делались поистине неуловимыми, ибо опирались на местное население. Люди добросовестно исполняли обязанности осведомителей бандитов. Иначе им было не выжить. Некоторые районы были особенно удобны для размещения разбойничьих отрядов. В частности, таким местом была граница между Маньчжурией и Кореей. На протяжении восьмидесяти верст ее запрещалось заселять с обеих сторон. И приграничье сделалось заповедником для краснобородых. В горах Чанбайшаня много лет существовала целая республика хунхузов — Цзяпигоу («Соболиная падь»). Правительственные войска туда не совались. В Уссурийском крае похожий порядок установился в бассейне реки Ното. Труднодоступная глухая местность стала прибежищем негодяев всех мастей. После того как китайцы закрыли беспошлинную торговлю в приграничной с Россией полосе, хунхузы освоили новый промысел — контрабанду. Не забросили они и старые занятия: скупку золота, макосеяние, разбой, похищение людей с целью выкупа. Точное число злодеев было неизвестно, но счет им шел на тысячи, если не на десятки тысяч. На зиму бандиты сворачивали преступные дела. В их тайных лагерях оставались сторожевые команды из нескольких человек, которым нельзя было показываться в городах. Атаманы и их помощники укрывались на конспиративных квартирах многолюдной Миллионки, проматывая летнюю добычу. И вот Лю Фонбао поиздержался и решил поправить дела, ограбив «соляного купца». В результате чего его вычеркнули из списка разыскиваемых злодеев. Вечером трудного дня питерцы приехали в военный лазарет. Рана Хада оказалась неопасна, он лежал розовый и жевал кирпичный чай. Рядом примостился Хуварак. Братья понимали, что легко отделались, и даже пробовали шутить. По мнению Алексея Николаевича, легенда «соляного купца» была провалена. Но монголы думали иначе и спорили с сыщиками. — Золото я пока попридержу, — заявил на прощание агент. — Шкурки, говорите, нужны с клеймами? Будут вам клейма. Когда питерцы на извозчике возвращались в «Гранд-Отель», Лыков сказал помощнику: — Двести рублей рыбному торговцу придется вернуть. Азвестопуло вскипел: — Еще чего! У меня лесных поместий нет. А дураков надо учить, иначе так и помрут дураками! И деньги мы со штабс-ротмистром уже поделили. Статский советник вспомнил, что грек сегодня вытаскивал раненого из-под огня, и махнул рукой. На подъезде гостиницы их ждал замерзший кандидат в околоточные. Он робко сунул в кулак Азвестопуло десятку и попросил не губить… Глава 10 На голый крючок Лыков вновь собрал ближайших помощников по дознанию и заявил: — Хорошо, что мы изъяли из популяции старого головореза с его свитой. Но резидента упустили! Если он догадается, что ловушка предназначалась для него, то спрячется еще глубже. Ну? У кого какие идеи? Насников сразу поднял руку, как прилежный ученик, который заранее подготовился: — Разрешите. — Разрешаю. Поручик поднялся, солидно откашлялся и начал: — Мы с Оюлом предполагали нечто подобное. И разработали другую операцию. Она многоходовая, была начата нами еще летом. И вот теперь наши наработки пригодятся.