Я добралась до двери и открыла ее, помчалась по темному коридору, который освещал только ночник у двери ванны. Я бежала к комнате Ады, чуть не сорвала ее дверь и забралась в ее кровать. — Ада! — кричала я в темноте, обвив ее руками. — Мой телевизор одержим! Я замерла, сказав это. Ада ощущалась иначе. Она была… жесткой. Под простынями что-то холодное, твердое и острое коснулось меня, это были не ее ноги. — Ада? — прошептала я в ужасе, неприятное ощущение поднималось по горлу. То, что я держала, задрожало, словно смеялось. Грубый выступ погладил мою ногу. А потом включился свет, и я ослепла в море желто-белого. — Что такое? Я прищурилась в сторону голоса и увидела размытый силуэт Ады у ее двери, рука была на включателе, другая прижималась в груди, сминая кофту пижамы. — Боже, Перри, ты меня перепугала! Что ты делаешь? Я посмотрела на ее кровать. Я обнимала подушки. — Не знаю. Я… мой телевизор… он говорил… — Как и телевизор внизу. Я села, она подошла ко мне. Она была в полосатой дизайнерской пижаме, ее волосы торчали в стороны, как у безумного ученого. — Что? — спросила я, потирая виски и пытаясь понять происходящее. — Я проснулась, потому что услышала включенный телевизор внизу. Не знаю, всегда ли он так. Ты ведь его выключала, когда вы с мамой шли спать? Я кивнула. — Да. Я помню. Но мой телевизор тоже сам включился. Она успокоилась, мы поделились своими историями. Но вот я успокоиться не могла. Я четко помнила, что сжимала не ее подушки пару мгновений назад. — Может, в доме был всплеск энергии, — сказала она, понизив голос, чтобы не будить родителей. — Почему тогда телевизор бы включен, хотя я выдернула провод? — со страхом спросила я. — Не знаю. Уверена, такое возможно. — Идем, — сказала я, встав с кровати и потянув ее за рукав. — Я тебе покажу. Мы прошли в мою комнату, но, хоть телевизор был отключен, как я его и оставила, он не светился. — Он произносил мое имя, — сказала я, глядя на нее, пытаясь убедить. — Ты, наверное, не проснулась тогда, — сказала она. — Я не спала. — Может, спала. Я не знаю, Перри. Ты многое прошла. Ты еще и посмотрела кучу выпусков «Топ-модели». Все вместе может вызывать кошмары. Она оставила меня в комнате. Большая эгоистичная часть меня хотела молить ее остаться со мной, пока я не усну, но я знала, что утром ей в школу, а я могла поспать. Я собиралась принять что-нибудь для сна. К счастью, на прикроватном столике оставалось немного «Никвила», и сон унес меня раньше, чем злой телевизор включился снова. * * * На следующий день я выбралась из сна от «Никвила» и заставила себя немного позаниматься. Я несколько дней не покидала дом, мое тело уже работало лучше. Я еще не могла бегать, внутренности порой болели, но я могла пройтись вдоль реки. День был прекрасным. Солнце тускло светило из-за тонкого слоя тумана, что окутал реку и верхушки деревьев легкой тканью, но свет красиво плясал, и в воздухе ощущалась весна. Было приятно пройтись, а не спешить куда-то. Я неспешно наслаждалась природой, обращала внимание на прозрачные пруды у реки, где под водой сновали тени рыбок, на тонкие деревья, чьи ветви уже были с зелеными почками. Я вспомнила, как в детстве притворялась, что я в стране фей. Когда я вернулась домой, мне было уже лучше, я ко всему относилась позитивнее. Одно меня тревожило в последние дни — что будет из-за того, как много дней работы я пропустила. Конечно, я не просила оказаться в больнице, но тут мое отсутствие ощущалось. Я знала, что Эш и остальные работали за меня (я говорила с Эшем, и он сказал, что все хорошо), но это не помогало мне в моем задании найти работу на полную ставку. Проблемы со здоровьем делали вас не самым лучшим работником. Но у меня был план. Я собиралась пойти на работу и трудиться очень усердно. Я приму миллион таблеток от боли, если потребуется, я только хотела доказать, что на меня можно положиться, что я могу работать. Да, это была лишь глупая работа бариста, но пока я могла только так пробивать свой путь, чтобы уйти из дома родителей и не слушать их тревоги о том, что их ребенок станет старой девой. Я была почти у дома, когда увидела снова соседку с ее лабрадором Чирио. Я помахала ей и помахала собаке (а как иначе), широко улыбнувшись. При виде меня пес застыл на месте, чуть не сбив хозяйку с ног. Он смотрел на меня, его лапы напряглись, как доски, и немного подрагивали. Я оглянулась, чтобы понять, нет ли рядом другой собаки или зайца, но ничего такого не было. — Чирио! — возмутилась соседка. — Идем. Это просто Перри. Она пыталась тянуть за поводок, но пес не двигался. И только губы раздвинулись, открывая идеально белые острые зубы. Низкое рычание вырвалось из его пасти. Казалось, я его ощущаю телом. — Чирио, что… — начала она. Она не успела закончить, пес прыгнул, вырывая поводок из ее рук, и хозяйка упала на колени на бетон. Она закричала от боли, а пес бежал ко мне. Чтобы убить. Я развернулась, не мешкая, и побежала к дому, не обращая внимания на боль в боках, я просила ноги двигаться сильнее, бежать быстрее. Я добралась до двери и услышала рычание рядом. Я захлопнула дверь, и Чирио врезался в нее телом. Я упала в фойе, а дверь открылась, ведь я не успела запереть ее. Чирио тоже упал, на миг мы оба были на земле, смотрели друг на друга как хищник и добыча. А потом мы встали, и нас разделяла только открытая дверь. Я добралась до нее первой, надавила весом, удерживая на месте, Чирио снова и снова врезался в дверь, и я сотрясалась от этого. Я прижималась к двери, пока не смогла запереть, пальцы путались в цепочке. А потом я сжалась в комок у лестницы и плакала, пока родители не пришли домой. * * * — Ты не притронулась к пюре, милая, — мягко сказала мама, указывая на горку, от которой шел пар. Она выглядела так же аппетитно, как отходы альбиноса. Мы ужинали, но я из-за случая с Чирио есть не хотела, хотя пюре и курица с пармезаном были среди моих любимых блюд. Я могла лишь гонять еду по тарелке, ощущая напряжение и подавленность одновременно. Папа громко вздохнул и сцепил ладони, его короткие пальцы были в старых пятнах от чернил. Он опустил на них подбородок и смотрел на меня поверх толстых линз очков. Я насмешливо посмотрела на него. — Что теперь? Его глаза тут же сощурились, но он сдержал себя в руках. Ссоры с ним до добра не доводили, но мне было плохо, и я устала от того, что все смотрели на меня, как на психа. Они и раньше так делали, а теперь стало только хуже. — Мы все переживаем за тебя, — осторожно сказал он и посмотрел на Аду, чтобы узнать, против ли она. Но она была тихой, я видела, что она тоже беспокоится. — Я тоже тревожусь, — призналась я. — Обычно животные меня любят. Он вздохнул и откинулся на спинку стула. — Перри, ты просто как-то разозлила ту собаку. — Как? — воскликнула я. — Я просто помахала. — Помахала собаке? — Я всегда машу собакам! И всегда машу Чирио. Спроси соседку. — Мы спросили бы, но она еще в больнице из-за колена. Это ее больное колено, ты знаешь. — Нет, не знала, — я недовольно отодвинула тарелку. Она загремела по твердому столу. — Откуда мне знать? Не моя вина, что ее чертова собака сошла с ума. — Перри! — возмутился он. Напряжение в комнате повысилось. — Мы не произносим это слово дома. — Чертова? Черт? — повторила я. — Почему, черт возьми? Думаешь, бог тебя за это накажет? Поджарит как этот кусочек бекона? — Перри, ради бога! — закричала мама, ее голос дрожал от стража и гнева. Я смотрела на свою семью, на их напряженные лица и кипела от гнева. Не знаю, что произошло, но я словно теряла контроль. Не только над эмоциями, но и над собой, над телом и разумом, словно во мне было два человека. Пугало то, что в чем-то я это даже ощущала. Я глубоко вдохнула носом и закрыла глаза, пытаясь взять себя в руки.