Я открыла другой глаз, чтобы видеть ее лицо лучше. Она упрямо выпятила подбородок. Она выглядела уверенно. — Ты в порядке? Она кивнула. — Никогда еще не было лучше. — Значит, ты поступила правильно. Как он это воспринял? Она рассмеялась и широко улыбнулась. — Ему хватило наглости заявить, что он долго ждал, но так ничего и не получил. — Какой же придурок, — сказала я, желая избить Лейтона. — Настоящий придурок, — подтвердила она. — Так я и убедилась, что сделала правильный выбор. Он так злился, его лицо стало красным, он лепетал бред, говорил, что я никогда уже… Я издала злой смешок. — Этот мажор доиграется, и футбольная команда захудалого колледжа разобьет ему голову. — Если ему повезет, — сказала она, гладя пальцем узор на моем одеяле. — А потом я сказала ему, что, видимо, противно, когда тебя так бросают. И я ушла. Ну, показала ему палец. И ушла. Хоть моя голова болела, я склонилась и обняла Аду. — Я тобой горжусь, — выпалила я, чувствуя себя странно эмоциональной. Она фыркнула. — Потому что ты так не умеешь, — но я видела, что она обрадовалась. — Эй, послушай… Меня перебил ужасный крик с первого этажа. Крик нашей матери. Мы на миг с ужасом взглянули в глаза друг другу, вскочили с кровати как можно быстрее. Я была только в длинной футболке, но это было не важно. Я никогда не слышала от мамы такой крик, и я молилась, что мы, спустившись, не обнаружим ее мертвой на полу. Мы перепрыгивали по две ступеньки за раз, Ада крикнула: — Мам! — Девочки! — вопила она, звуча спокойнее, что меня обрадовало. Ее голос доносился из кабинета моего отца. Мы поспешили туда. Дверь была открыта, мама стояла посреди комнаты, стопка бумаг была у ее ног, облака пыли поднимались, заметные в свете солнца, льющемся из окон, где были свернуты жалюзи. Она стояла спиной к нам, застывшая, словно еще держала бумаги. Она смотрела на стены, и я тоже повернулась туда. Кабинет отца был разрушен. На стенах были большие дыры, словно кто-то бил топором, куда попадал. Края дыр были в красном, такого же цвета были пентаграммы на стенах и потолке. Некоторые были размером с ладонь, некоторые — размером с колесо машины. Распятия, украшавшие комнату, были перевернуты. От этого мне стало еще страшнее. Было так жутко, что я содрогнулась и чуть не упала. Я впилась в край двери. Ада и мама не смотрели на меня. Они смотрели на другое. Даже картины священников и религиозных фигур в рамках были искажены, их глаза вырвали, оставив черные нечеловеческие дыры. — Кто это сделал? — шепотом спросила мама. Ада тряхнула головой. Только я знала, кто это сделал, но я не могла этого сказать. Мои родители не поверили бы, что это была Эбби. Но они бы поверили, что я сошла с ума, обвинили бы меня и где-то заперли. Словно услышав мои мысли, Ада взглянула на меня, еще держащуюся за дверь, пытаясь бороться с похмельем. Она странно посмотрела на меня, словно пыталась что-то понять. Словно думала обо мне. И я подозревала, почему. Я вскинула бровь и едва заметно покачала головой. Она нахмурилась и посмотрела на комнату и маму. Я знала, что она думала, что я сделала это во сне. Может, я решила превзойти случай с лаком и украла банки с красной краской, а потом обрушилась на религиозные вещи папы. Я посмотрела на свои ладони. На них не было следов краски. Как и не было на ногах или где-то еще. Вряд ли я бы так хорошо себя очистила. Мне стало лучше. Какие магазины были открыты в три часа ночи? В «Волгринс» не было краски. Может, стоило поставить в моей комнате камеру, чтобы я перестала быть козлом отпущения. — Нужно вызвать полицию, — сказала я сдавленным голосом. Мама медленно кивнула. Было очевидно, что она потрясена. Как и все мы. — Где папа? — спросила я. — В церкви, — сказала Ада, словно не верила своему ответу. Я выпрямилась и прошла в комнату. Похмелье или нет, но кто-то должен управлять ситуацией, а мама с Адой этого делать не могли. — Слушайте, думаю, нужно вызвать копов. А потом они закончат, и мы все уберем. Я не хочу, чтобы папа это видел. — Но кто такое сделал? — повторила мама. Ее акцент стал сильнее от расстройства, она сильно напоминала Жуткую клоунессу. Странное смутное ощущение встрепенулось в голове, словно думать вдруг стало сложно, словно требовалось пробиваться через кучу слоев. — Звони им, — сказала Ада, вырвав меня из этого и указав на телефон в кабинете. Она схватила маму за руку и повела из комнаты. Я моргала, чтобы разбудить себя, а потом схватила трубку и набрала номер. Полиция пообещала, что пришлют ближайшую машину, вернула трубку на место, и два крика раздались из кухни. Что теперь? Я оббежала стол и вырвалась в коридор, босые ноги шлепали по паркету. Мама с Адой были у стойки, смотрели на рукомойник. Я быстро добралась до них и застыла, поняв, на что они смотрят. Широкие шкафчики под рукомойником были закрыты, из щелей и из-под них текла красная жидкость. Она медленно сочилась, собираясь алой лужей на полу. Я надеялась, что там была пара открытых банок с краской, и они разлились. Но я понюхала воздух, и там не было запаха скипидара, а жутко пахло сырым мясом, этот запах меня уже много раз преследовал. Не знаю, почему я так наивно подумала, что кто-то разрисовал стены отца краской. Это была совсем не краска. Это была кровь. — Я открою, — сказала Ада, приблизилась и склонилась. — С ума сошла? — прошипела я и схватила ее. Я оттащила ее назад. — Ты не знаешь, что там. — Но это пачкает мою кухню, — сказала мама. Я не успела отпустить Аду и схватить ее, мама схватилась за ручки шкафчика и открыла дверцы. Тело свиньи без головы вывалилось оттуда на пол кухни с противным стуком. Она была скорее красной, чем розовой. У нее была рана на брюхе, склизкие органы и внутренности вывалились оттуда, едкая жидкость пролилась, когда они оказались в луже крови. А потом я закричала. Все мы закричали и выбежали из дома на улицу. Аду стошнило в кустах, мама махала на себя руками, как птенец крыльями, а я жевала воротник футболки, пытаясь прикрыть при этом ноги, утренний воздух жалил их. Это было отвратительно. Отвратительно и страшно. И где была голова свиньи? Я поежилась. Но я воспринимала это не так, как Ада с мамой. Наверное, у меня просто было больше опыта в таком. Хотя это не было хорошим моментом. — Все хорошо, — сказала я, подойдя к ним, камни были холодными и грубыми под моими ногами. Я схватила руку мамы и сжала, остановив ее бесполезные взмахи. — Мам, все хорошо. Полиция едет. Они поймут… — я не сразу сказала дальше, — кто это сделал. Она кивнула, белки ее глаз сияли, пока она озиралась. Я знала, что она думает. Что это мог быть кто угодно, что кто-то задумал зло по отношению к ней, к ее семье. Такое могло быть. Я не знала, была ли это Эбби. Отец был профессором теологии, у него могли быть недовольные студенты. Может, он кого-то завалил. Они могли так отомстить ему. Но это не объясняло, как это произошло незаметно для всех. И я знала глубоко внутри, где оставался страх, что это было связано со мной. Это все было местью мертвой девушки. Я не знала, что могу так сильно ненавидеть призрака. Когда Ада выпрямилась (за последние недели я видела слишком много рвоты), она взяла себя в руки и помогла мне убедить маму, что все будет хорошо. Да, кто-то пришел и разрушил кабинет отца, нарисовал кровью пентаграммы, а на кухне свинья без головы и с кишками наружу, но я была уверена, что полиция с таким часто сталкивалась. Это же Портлэнд. Он странный! Наконец, она перестала махать руками и закатывать глаза раньше, чем прибыла полиция. Первыми здесь оказались офицеры Хартли и Монро. Хартли был юным, напоминал Ченнинга Татума, выглядел глупо, но внушительно, а Монро было за тридцать, она была темноволосой, красивой и была мозгом в их команде. Я поговорила с ними пять минут, и мы вошли в дом, я вернулась в свою комнату, чтобы надеть лифчик и штаны. Когда я спустилась, Ченнинг говорил с моей мамой и Адой в гостиной, а Монро обследовала комнаты. Она вышла из кухни и, заметив меня, подозвала к себе. Я с опаской приблизилась, не желая оказываться близко к трупу, запах которого ощущала. — Перри, да? — спросила она четким голосом. Я кивнула. — Ваша мать упомянула, что соседский пес пытался на днях напасть на вас. Я чуть не раскрыла рот, но успела стиснуть челюсти. — Да, — я понизила голос. — Пса зовут Чирио. Обычно он — самый добрый пес в мире, я не знаю, что произошло. Но он побежал на меня, словно хотел убить. Монро посмотрела поверх моего плеча в гостиную и кивнула, словно понимала. Мы ушли от кухни и остановились у входной двери.