Наши глаза были замазаны черным, ровными кругами. Я забрала ее из руки Максимуса, мне было плохо, узел страха был в животе. Нас окутала тяжелая тишина, мы обдумывали значение фотографии. Это была угроза? Предупреждение? Знак? И кто это оставил? Я открыла рот, чтобы задать эти вопросы, когда сильный порыв ветра обрушился на камин, потушил огонь за раз, оставив нас снова во тьме, вырвав фотографию из моей руки. А потом зловеще и медленно проскрипела входная дверь. И… Раздалась ругань на шведском. — Что это такое? Вернулись родители. Я слышала, как сглотнула Ада. — Перри, Ада? — позвал папа из-за угла. — Что такое? Почему так темно? — крикнула мама. Я представляла, как она кривится при виде разбросанной соли. Вдруг свет загорелся в коридоре. Мы услышали щелчок на кухне, а потом они вскрикнули. Теперь в гостиной было достаточно света, чтобы мы видели друг друга. Я не увидела нигде фотографию и не знала, куда ее унесло, но подозревала, что разницы уже не будет, если ее найдут родители. Они уже разозлились из-за бардака на кухне. Я вздохнула. Похоже, мне было, из-за чего еще бояться. Я посмотрела на Аду и Максимуса. — Вот и веселье. Мы вместе пошли к неизвестности, покинули комнату и прошли на кухню. Родители смотрели на самодельный алтарь. Отец был в ужасе, а лицо мамы покраснело. Может, от алкоголя, может, от гнева. Они посмотрели на нас троих, и я видела, как им сложно все сопоставить. Они были удивлены. Я старалась объяснить все как можно лучше, и как я думала, что происходит что-то странное из-за плохого состояния, выкидыша, кошмаров, ботиночков и лунатизма. Мама просто качала головой, у нее не было слов. Ей и не нужно было говорить. Я знала, о чем они думали. Отец был потрясен и в ужасе, что я творила «колдовство и магию» под его крышей (так он и сказал), а мама была расстроена, что ее дочь вернулась к прошлому, когда я видела воображаемых людей и обвиняла демонов в поджоге домов. Конечно, они мне не верили. А с чего бы? Они никогда мне не верили. Они верили лишь тому, что я снова сошла с ума и шла по той же скользкой дорожке. Только моего объяснения моих мыслей о том, что происходило, им хватило, чтобы все сложить вместе. Но они не считали, что меня терзает призрак, они решили, что я снова схожу с ума. Лицо мамы исказилось, она хмурилась, и это ее старило и напоминало мне о тех годах. Порой говорила Ада, ее сердце все же было добрым, и она пыталась заставить их увидеть, что здесь что-то происходит, что мы хотели как лучше. Но все ее старания родители не воспринимали. Ада была любимицей, но все еще была подростком, и в таких делах ее в учет не брали. Они готовы были слушать только Максимуса. А Максимус едва произнес хоть слово. Он не защищал меня и не поддерживал. Он молчал, возвышался и смотрел, почти с неодобрением, словно вдруг оказался на стороне моих родителей, словно весь этот ритуал не был его идеей. Наконец, когда я закончила речи, и Ада начала тихо убирать все, родители потрясенно посмотрели на Максимуса. — А что расскажешь ты об этом? — холодно спросил мой отец. Не глядя на меня, он улыбнулся им и сказал. — Мой взгляд почти совпадает с Перри. Я расслабилась. — Она верит, что это происходит с ней, — продолжил он. Мое сердце замерло. — И я знаю, что спорить здесь не стоит. Я убедил ее, что ритуал ее спасет. — Подлиза! — взвыла Ада, она бросала специи, миски, колокольчик и склянки в мусорный мешок с грохотом. — Ты сказал, что это сработает! Ты верил в это! — Ада, тихо, — сказала моя мама, а потом посмотрела на Максимуса. — Ты сделал в доме бардак из-за этого. — Я только пытался помочь вашей дочери, миссис Паломино. Она скрестила руки и посмотрела на меня. — Да. Я это вижу. Если это продолжится, помочь Перри сможет только бедный доктор Фридман. Я клялась, что мы больше не зайдем в его кабинет… Мертвые бабочки во мне встрепенулись, пробудились от ужасающей угрозы встречи с моим старым психологом. Я могла убить Максимуса прямо сейчас, а потом еще раз за то что он играл со мной, и я пронзила его самым убийственным взглядом, чтобы он заметил. И он заметил. Он переминался, избегая моего взгляда, и сказал папе: — Я прослежу, чтобы все было убрано, а потом только уйду. Это только соль и специи. Я пройдусь с пылесосом, и все пропадет раньше, чем вы скажете Атчафалайя. Папа прищурил на миг глаза, глядя на него, и расслабился. — Знаю, ты любишь еду с юга. Но не стоит делать и ковры каджунскими. Это была… шутка? Да. Папа улыбнулся Максимусу, несмотря на происходящее. Он улыбнулся, похлопал его по плечу, и они с мамой покинули кухню и направились в свою комнату. Как только они оказались далеко, и я уже не слышала вопли мамы из-за обнаружения корицы и серы всюду, я с силой ударила Максимуса по руке. Я чуть не ударила его по лицу, но быстрый взгляд на его щеку меня остановил. — Что это была за фигня? — закричала я на него, пытаясь держать голос ровным и под контролем, но мне это не удалось. Гнев и смятение были опасно высоко, сдавили мое горло, были готовы пролиться на него самым ядовитым ядом. — Ой, — сказал он, потер руку и отпрянул от меня. — Козел! — Подтверждаю! — добавила Ада. Он драматично пожал плечами. — Что? Я не смог кивнуть вам, и это делает меня таким же сумасшедшим, как вы? — Что, прости? — я пронзительно вопила. Я шагнула к нему, и он отошел на пару шагов, пока не ударился ногами о плиту. — Что? — спросила я. — Теперь ты меня боишься? Боишься после увиденного ночью?! Ты ведь видел. Ты видел это. Ты видел штуку снаружи, видел, как выключился свет, а ками, чертов камин зажегся сам по себе. И фотографию. Фотографию моей семьи. Кто это сделал? Не говори, что я! — Говори тише, — сказал он мне, взгляд стал тяжелым. Я шла, пока не прижалась к нему, и ткнула пальцем у его глаза. — Не смей указывать мне говорить тише. Ты и твоя, твоя… пассивность, трусость стоили мне визита к старому психологу! Ты мог разрушить мне жизнь, и я не шучу. — Перри. Ты веришь, что одержима призраком, а то и дьяволом. Твоя жизнь уже разрушена, да? У меня не было слов, и я просто смотрела на него, а потом отошла с шумным выдохом и встала, кипя, рядом с сестрой. Она виновато посмотрела на меня и сказала Максимусу. — Но ты это видел. Я тоже, а я точно не чокнутая. Не всегда. Не часто. Здесь точно что-то есть. И теперь оно останется, потому что тебе было страшно сказать моим родителям правду. Ты… дебил! Она посмотрела на меня после последнего слова, словно искала одобрения. Я кивнула. — Почему оно останется? — спокойно спросил он. — Мы совершили ритуал. Свечи догорели сами, мы их не трогали. Вам осталось только закопать их на заднем дворе. Когда я рассказывала о случившемся родителям, я опустила часть о закапывании бутылочки ведьмы. И о монстре в доме. Было бесполезно рассказывать им, и я не хотела, чтобы папа выкопал ее, потому что он бы стал так убирать все, связанное с черной магией. — Или во дворе спереди, — продолжал он. — Я могу дать вакуумный пакет. Ритуал еще держится. — Откуда нам знать? — спросила я. — Ты видел фотографию. Камин. Это было после всех слов и дел. — Но свечи еще не закопаны. Тогда все будет сделано. А теперь, милая, ты сама все понимаешь. Мы можем только ждать и смотреть. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Следующим утром я хотела только спать. Проспать еще день, неделю, год. После того, как мы закопали свечи (спереди во дворе, подальше от взглядов родителей, ведь окна их спальни выходили на задний двор), я помогла Максимусу убрать пылесосом сильно пахнущую смесь, что мы разбросали. К сожалению, пришлось заходить и в комнату родителей, пока они готовились ко сну, но зато мы справились с этим раньше, чем у мамы случился приступ.