Благодаря пробоинам в броне я отчётливо слышу крик атакующей пехоты. Бойцы поднялись, как только миномёты оставили их в покое. Вот теперь повоюем! Но фрицы огрызаются крепко. Рядом с танком рвутся гранаты, а солдаты в траншеях ведут плотный, безостановочный огонь, отсекая красноармейцев от боевых машин. Впрочем, на моём участке несколько прицельных очередей из спаренного пулемёта заставляют немцев замолчать. До траншей остаётся метров 20. Сердце замирает от страха, но тормозить уже никак нельзя. — Лёнька! Дави их на хрен! Танк въезжает на линию неглубоких, наспех выдолбленных в морозной земле окопов. Механ, сам наверняка ни живой, ни мёртвый от страха, начинает бешено крутить машину на одном месте, обваливая траншею и давя людей, в ней залёгших. — Давай вправо! Леонид послушно разворачивает танк. Сейчас мы идеальная мишень для немецкой пехоты, достаточно забросить на корму одну единственную «колотушку». Понимая это, я разворачиваю башню и длинной пулемётной очередью бью вдоль траншеи. Бегущий к танку фриц опрокидывается назад, прошитый веером свинцовых пуль. …На моих глазах в окопы врываются красноармейцы, огонь приходится прекратить. Я успеваю увидеть часть схватки через пулемётный прицел: вцепившихся друг другу в глотки врагов, падающих на дно траншеи; чудовищный удар приклада о немецкую каску, вдребезги разлетающееся дерево и брызги крови; красноармейца со вспоротым ударом штык-ножа животом… — Твари! — Командир, бегут немцы! — Дави их! Догоняй! ТПУ, как ни странно, работает, так что предупреждение механа я услышал. Разворачивая башню по курсу, я действительно вижу, как небольшие группы фрицев покидают окопы и на всех парах драпают к лесу. В памяти тут же воскресают видения летних боёв, а именно бойцов и гражданских, раздавленных гусеницами ненавистных панцеров. Однажды, во время отступления, мы натолкнулись на уничтоженную колонну беженцев. Судя по всему, вначале они попали под воздушный удар: люди лежали и на дороге, и в поле вокруг. А вот позже по шоссе, прямо по телам мёртвых и раненых, прошлись немецкие танки. Я никогда не забуду лицо красивой женщины с напрочь раздробленным тазом и вспоротым животом, откуда сизыми нитями свисали кишки. Самое ужасное, она была ещё жива и что-то хрипела. Может, просила добить, но мне не хватило мужества, я побежал… Споткнулся, упал. А когда попытался встать, понял, что лёг рядом с уцелевшей половинкой раздавленного ребёнка… Меня тогда вывернуло наизнанку. С ужасом я озирался по сторонам, не веря, что люди на такое способны. Я чуть ли не сошёл с ума от ужаса и мерзости, а скорее даже нереальности, невозможности происходящего. Позже я много думал, вспоминая эту дорогу. И понял, что, действительно, люди на такое не способны, но немцы — никакие не люди, а сошедшие с ума лютые звери, опьянённые пролитой кровью и ненавистью. И с ними не сражаться надо, их надо уничтожать любыми доступными способами. — Дави, мл. ть. ДАВИ ИХ! Чего телишься?!! Никогда я не говорил Лёньке таких слов, практически никогда даже на него не кричал. Но сейчас механ ещё не переступил внутри себя ту черту, что мешает ему начать таранить танком живых людей. Только у меня после того шоссе никакой черты и нет вовсе; мой крик был нужен, чтобы подстегнуть парня. Два фрица, бегущие в голове группы, падают, прошитые пулемётной очередью, а ближний разворачивается к нам и поднимает руки. ДАВАЙ, С…КА, ДАВИ! Лёнька вроде что-то там всхлипнул, но вжал газ на полную. Короткий вскрик нечеловеческой боли, и танк словно что-то слегка боднуло, будто бы на кочку наехал. — ДАВАЙ ВПЕРЁД, НЕ УПУСКАЙ НИКОГО!!! На этот раз механ не колеблется, бросая «тэшку» ещё на двух врагов. Один успевает обернуться, выстрелить из винтовки… попытка драться до конца. «Тэшка» наматывает его на гусеницы, а бросившегося в сторону немца Лёнька догоняет ударом борта, круто развернув машину на месте. …Мы подавили человек семь, не меньше, столько же я уделал из пулемёта. Теперь, сбив немцев с дороги, ударная группа замерла в ожидании дальнейших распоряжений командования: идти на Елец или выходить на Пищулино с тыла. Пехотинцы ходят среди трупов, собирают трофеи; я с этой целью отрядил Володьку: он настоящий Плюшкин, что-нибудь да урвёт. Леонид остался в машине, переживает. Или обиделся; а может, и всё сразу. Сворачиваю из газетной бумажки и дрянной махорки козью ногу. Руки не то что трясутся, ходуном ходят; махра просыпается в очередной раз, и я с раздражением отбрасываю бумажку в сторону Сейчас бы сто грамм с прицепом, да на боковую, но нельзя: до отбоя ещё дожить надо, а выпивший танкист — это мёртвый танкист. Реакция притупляется, больше ошибок допускаешь — а немцы в бою ошибки не прощают. И всё ж таки выпить было бы хорошо: уж больно тяжёлый стоит запах крови. Прям мутит даже, особенно если посмотреть на гусеницы, измазанные в останках человеческой плоти. А ведь механу их ещё убирать… Стучу по броне рядом с люком водителя: — Лёнь, покажись. Молчание. Бью уже сильнее: — Механик-водитель Кондратьев, вас вызывает командир танка! Люк открывается, показывается мрачный как туча Лёнька. И в глазах его плещется такая боль, такая невысказанная мука… как же мне хочется отвести взгляд! Но не могу, никак не могу: — Леня, во-первых, ты меня извини за слова нехорошие, сам знаешь, редко когда такое говорю. Но в тот момент я понял, что ты просто не сможешь, вот и орал. Однако ж послушай сюда: я очень тебе завидую, ведь ты не видел того ужаса, что видел я летом. Ты не испытал на себе того, что испытал я, когда приходил в деревни и просил хоть немного еды. Ты хоть представляешь, как на меня, защитничка, смотрели?! И знаешь, что я чувствовал?! Что это именно я не смог защитить людей, что это именно я не остановил врага, а теперь иду и прячусь на своей же земле, которую клялся защищать! А они, Лёня, они — враги. И не просто враги, а те, для кого не имеет никакой ценности жизнь любого человека: старика, женщины, ребёнка; они убивали их наравне с мужчинами, а может, и чаще. Сегодня вечером, если уцелеем, я найду в себе мужество вспомнить всё и всё расскажу. И дай-то Бог, чтобы ты об этом узнал только с моих слов, а не увидел собственными глазами. Но для этого этих тварей надо истреблять без всякой жалости! Ты понял?! Лёнька безмолвно отвечает кивком головы, но кажется, что его хоть чуть-чуть, но отпустило. Ладно, живы будем, поговорим, главное, чтобы Володька шнапс надыбал. …Наш умница хозяйственник достал не шнапс с непонятно каким градусом, а флягу настоящего медицинского спирта! Да к ней шесть банок свиной тушёнки, четыре — консервированных сосисок да три упаковки ржаных галет. Плюс пачку папирос. Это мы живём, это мы вечером, дай Бог уцелеть, погудим! Только вот помимо харчей Володька мало что раздобыл. Нужный позарез танковому экипажу автомат не нашёлся: единственный рядом с нами мы же и раздавили, а в траншеях уже похозяйничала пехота. После бравых красноармейцев там ничего дельного днём с огнём не сыщешь. Правда, заряжающий попытался реабилитироваться, прихватив шесть штук «колотушек» и пистолет с двумя запасными обоймами. Ну гранаты действительно могут пригодиться, а трофейный парабеллум я решил подарить механу. Пускай будет ещё что-то, что поможет нам окончательно замириться. …На это раз наша «тэшка» идёт в хвосте небольшой колонны. Командование отдало приказ идти на Елец. Уж не знаю, чем они там думают и на что рассчитывают (что немец побежит, увидев танки? так у них свои есть!), но 5 танков и столько же полуторок с мотопехотой двигают по дороге в город. 1021-й наступает следом, но красноармейцы прут пёхом, так что городской бой придётся принимать лишь своими силами, а их не так и много. Окраина города, как часто бывает в таких случаях, показалась внезапно. Комбат просигнализировал флажками остановку, колонна замерла. — Значит, так, немцев на окраине вроде не видно, оборону здесь они не наладили. Возможно, ждут на улицах, там танки сжечь удобнее. Так что, командиры машин, будьте внимательны. В город входим все вместе, затем замыкающие танки с отделением пехоты каждый уходят на развилки улиц. Первая задача — занять высоту у Чёрной слободы; далее действуем по ситуации. Пехоту сажаем на броню. Есть вопросы? Вопросов нет. Подбегаю к своей коробочке: — Отделение мотострелков, ко мне! Бойцы с ближней машины строятся перед танком. Ручного пулемёта у них нет, хреново. Вперёд выходит командир: — Сержант Харьков. — Лейтенант Кобзев, Иван. — Сергей. Рукопожатие у сухопарого мотострелка крепкое, взгляд серьёзный. Вроде надёжный парень: — Значит, так, Сергей, сейчас со всеми ко мне на броню, как только выйдем на развилку улиц, я скорость сброшу, там слезаете и держитесь позади. «Тэшка» — наша главная ударная сила, мы и пулемётный расчёт на раз подавим, и пехоту рассеем, а ваша задача — держать тыл и фланги от гранатомётчиков и сапёров с минами или огнемётом, если такие покажутся. Одного бойца оставьте на броне, если вдруг с тыла кто нарисуется, пусть что есть силы по башне бьёт. Я имею в виду бронетехнику какую или артиллеристов. Вопросы? — Никак нет. Товарищ лейтенант, мы не подведём. — Добро. Обоюдная улыбка и ещё одно крепкое рукопожатие. Этот сержант мне нравится. — Да, Сергей! Что у вас с гранатами? — Да есть чуток, но не много. — «Колотушками» пользоваться умеете? — Конечно! — Володь! — бью ладонью по броне. — Давай сюда гранаты! Пехоте нужнее будут! …Первая развилка встречается практически на въезде в город. Делать нечего, заворачиваю танк направо. По небольшому проулку выезжаем на длинную улицу, следующую параллельно движению колоны. Высовываюсь из люка: — Царица полей! Одного на башне оставляете, пяток вперёд на сто метров, что заметите, сразу сигналить! Остальным держать тыл. Метров 400 мы проходим с черепашьей скоростью, но довольно спокойно: противник по-прежнему не встречается. Хотя слева впереди идёт жаркий бой: бухают выстрелы пушек, стучат пулемётные очереди и винтовочные выстрелы — видно, 148-я в бой пошла. А здесь тишина… Немцы что, действительно наших танков зассали, или те, кто дорогу держал, своих не предупредили? Нет, это просто невозможно. Значит, фрицы готовят засаду где-то впереди. — Пехота, обзор на 360 градусов, они где-то рядом! Сержант на мои слова лишь поднимает руку, мол, «всё знаем, помним, ждём». Люди и так находятся в напряжении, и их, между прочим, не защищает хоть и противопульная, но броня. По дороге три поворота. Один налево, на главную улицу, мы даже успеваем увидеть хвост нашей колонны. Второй и третий — направо. Я пускаю вперёд трёх разведчиков, приказав ещё двоим занять оборону в проулке. «Тэшку» вперёд пока не выкатываю, мало ли. Справа раздаётся предупреждающий вскрик, и тут же пулемётная очередь. Звук стрельбы рычащий, да и так понятно, что фрицы: у наших-то ДП не было. — Лёнька, давай вперёд! С тонкой бронёй вперёд лезть опасно, но и своих бросать нельзя. Механ уже заворачивает танк в проулок, как впереди раздаётся звук двигателя крупной машины. Из следующего поворота на скорости выныривает бронеавтомобиль «хорьх». Машина разведки, маленькая, и броня у него всего миллиметров 10, хоть и наклонная. Только у этой модификация бронеавтомобиля из башни торчит не пулемёт, а 20-миллиметровая автоматическая пушка… Счёт идёт на секунды. Бешено ору механу: «Разворачивай!», пока сам доворачиваю башню и одновременно навожу орудие. В перекрестье прицела вижу, что опаздываю: немец готовился атаковать заранее, разворот его башни опережает нас… В последний миг нас спасает Леонид, бросив машину вперёд — автоматическая очередь 20-мм снарядов бьёт не в лоб корпуса, а вскользь по левому борту; лёгкий танк содрогается от удара и замертво становится на месте. Секунда — довернуть маховик горизонтальной наводки. Выстрел! Удар снаряда приходится в корму броневика. Бронебойный разорвал бы «хорьх» на куски, но зарядили-то мы как раз осколочный, в расчёте на пулемётчиков…