– Нет. – Она медленно и с каким-то непонятным смирением покачала головой. – Сейчас уже по-настоящему. Именно поэтому Ричард и приехал за мной. Мой дядя окончательно оформил договор. Полагаю, скоро огласят имена. Все решено. Грегори не мог скрыть изумления. – Понятно, – сказал он, придя в себя. В голове уже вовсю шла работа. Работа шла и шла, но ни к чему не приводила. – Желаю вам всего наилучшего, – проговорил он, потому что больше нечего было сказать. Леди Люсинда кивнула и указала рукой на просторную зеленую лужайку перед домом. – Наверное, я прогуляюсь. Мне предстоит долгая дорога. – Разумеется, – сказал Грегори, вежливо кланяясь ей. Итак, ей не нужно его общество. Даже словами было бы трудно выразиться яснее. – Я была рада познакомиться с вами, – сказала она. Она поймала его взгляд, и впервые за все время разговора Грегори заглянул ей в душу. Он увидел ее всю, измотанную и побитую. А еще он понял, что она прощается. – Я сожалею… – Она замолчала и посмотрела в сторону, на каменную стену. – Я сожалею, что получилось не так, как вы надеялись. «А я нет», – подумал Грегори и вдруг осознал, что это именно так. На мгновение он представил свою семейную жизнь с Гермионой Уотсон, и ему стало… Скучно. Господи, как же получилось, что он понял это только сейчас? Они с мисс Уотсон совсем не подходят друг другу. Если быть честным, он едва избежал опасности. Маловероятно, что в следующий раз, когда речь вновь зайдет о делах сердечных, он будет доверять своему здравому смыслу, но все равно такое положение предпочтительнее скучной семейной жизни. Грегори подумал, что надо бы поблагодарить за это леди Люсинду, хотя не смог объяснить себе зачем. Ведь она не помешала его браку с мисс Уотсон, напротив: воодушевляла его на каждом шагу. Однако почему-то ответственность за то, что он в итоге образумился, лежит на ней. Если сегодня утром ему и предстояло познать истину, то истина заключается именно в этом. Люси указала рукой на лужайку. – Я все же прогуляюсь. Грегори поклонился ей и стал молча смотреть вслед. Ее светло-русые волосы, собранные в тугой пучок, казалось, притягивали к себе солнечный свет, как мед и масло. Грегори стоял так довольно долго: не потому, что ждал, что она оглянется, или надеялся на это, – просто так, на всякий случай, потому что она могла оглянуться. Она могла обернуться, она могла что-то сказать ему, а он мог бы ответить, и она могла бы… Но она не оглянулась. Она продолжала идти прочь. Она не обернулась, не посмотрела назад, поэтому последние минуты Грегори провел, глядя на ее затылок. И в его голове крутилась единственная мысль… «Что-то не в порядке». Но, хоть убей, он не мог понять, что именно. Глава 13, в которой нашей героине удается заглянуть в свое будущее Месяц спустя Еда была изысканной, убранство стола – пышным, обстановка вокруг – роскошной. А Люси чувствовала себя несчастной. Лорд Хейзелби и его отец, лорд Давенпорт, прибыли на ужин в лондонский особняк Феннсуортов. Идея пригласить их принадлежала Люси, и сейчас она с мукой видела в этом особую иронию. Свадьба состоится через неделю, а она только сегодня увидела своего будущего мужа – впервые с того мгновения, когда ее свадьба из событий вероятных перешла в разряд неминуемых. Они с дядей приехали в Лондон двумя неделями раньше. Так как в течение одиннадцати дней после приезда от ее суженого не было ни слуху ни духу, она решилась предложить дяде устроить что-то вроде небольшого приема. В первое мгновение дядя возмутился. Хотя нет, поправила себя Люси, он разозлился, но не потому, что счел идею глупой. Причиной возмущенного выражения на его лице было исключительно ее появление. Она встала перед ним, и он был вынужден поднять на нее глаза. А дядя Роберт не любил, когда его прерывали. Без сомнения, он увидел здравый смысл в том, чтобы дать возможность жениху и невесте перемолвиться словечком, прежде чем они встретятся в церкви, поэтому лишь сухо бросил ей, что отдаст распоряжения. Окрыленная своей крохотной победой, Люси также спросила, может ли посетить одно из светских мероприятий, которые устраивались практически в двух шагах от дома. В Лондоне уже начался светский сезон, и каждый вечер Люси из окна наблюдала, как мимо проезжают элегантные кареты. Однажды прием устраивали в особняке, расположенном напротив Феннсуорт-Хауса, на другой стороне Сент-Джеймс-сквер. Очередь из карет вилась по всей площади, и Люси погасила все свечи в своей комнате, чтобы с улицы не был виден ее силуэт у окна. Некоторые гости, устав томиться в ожидании, не выдерживали и, так как погода была теплой, выбирались из карет и шли к дому пешком. Люси убеждала себя, что хочет взглянуть на туалеты, но в глубине души знала правду. Она выглядывала, надеясь увидеть мистера Бриджертона. Она не знала, что сделала бы, если бы увидела его. Метнулась бы за штору, наверное. Ведь он знает, что это ее дом. Пусть ее присутствие в Лондоне и не является общеизвестным фактом, но он наверняка поддался бы любопытству и бросил взгляд на фасад. Однако на тот прием он не приехал, а если и приехал, то карета подвезла его к парадной лестнице. А может, его вообще не было в Лондоне. У Люси не имелось возможности выяснить это. Она сидела взаперти с дядей и пожилой, слегка глуховатой теткой Харриет, которую привезли сюда ради соблюдения правил приличия. Люси покидала дом только для того, чтобы сходить к портнихе или прогуляться по парку. Все остальное время она проводила в одиночестве – дядя не желал разговаривать, а тетка ничего не слышала. Поэтому до Люси не доходили никакие сплетни о Грегори Бриджертоне или о ком-то другом. А при случайных встречах со знакомыми она, естественно, не могла расспрашивать о нем. Люди подумали бы, что она им интересуется. Она им действительно интересовалась, но никто – ни один человек – не должен был об этом знать. Ведь она выходит замуж за другого. Через неделю. Только это было не главным. Главное заключалось в том, что Грегори Бриджертон не проявил своего намерения занять место Хейзелби. Когда он целовал ее и когда на следующее утро они стояли в неловком молчании на подъездной аллее, он считал, что целует девушку, не связанную обязательствами, непомолвленную. Когда она рассказала ему о помолвке, он отнесся к этому абсолютно спокойно. И в его лице она увидела – а она искала, о, как она искала! – всего лишь… ничего. Ничего, что показало бы, что ее помолвка что-то значит для него. Вместо этого он сказал: «Желаю вам всего наилучшего». Эти слова прозвучали как окончательный приговор. Она стояла и смотрела, как сундуки грузят в карету, и ее сердце разрывалось на куски. Она чувствовала это. И ощущала боль в груди. Когда же она ушла, стало еще хуже. Грудь сдавило так, что она едва могла дышать. Она ускорила шаг – насколько было возможно, чтобы походка не показалась неестественной, – и наконец повернула за угол. Там она рухнула на скамью и спрятала лицо в ладонях. И молила Господа о том, чтобы никто ее не увидел. Она очень хотела оглянуться. Ей очень хотелось бросить последний взгляд на него и запомнить его таким – в странной позе со сложенными за спиной руками и слегка расставленными ногами. Люси знала, что в такой позе стоят сотни мужчин, но почему-то у него она выглядела другой. Он мог бы находиться во многих ярдах от нее, но она все равно узнала бы его по этой позе. И походка у него была другая – свободная и легкая, как будто где-то в глубине души он оставался семилетним мальчишкой. Это проявлялось и в развороте плеч, и в движении бедер – в тех деталях, которые обычно не замечают, но на которые Люси всегда обращала внимание. Однако она не оглянулась. Это только ухудшило бы дело. Ей не хотелось, чтобы он видел ее лицо. Во время беседы ей удавалось держать себя в руках, но как только она отвернулась, все изменилось. Ее губы приоткрылись, она судорожно втягивала воздух, но ощущение внутренней пустоты не проходило. Это было ужасно. И ей не хотелось, чтобы он это видел. Но ведь здесь, в Лондоне, ей очень хотелось увидеть его. Конечно, это было глупостью. Это было бы неблагоразумно, но ей все равно хотелось. Ей даже не придется говорить с ним. Вообще-то ей не следовало бы говорить с ним. Но хоть одним глазком… Взгляд украдкой никому не причинит вреда. Когда она попросила у дяди разрешения побывать на приеме, он отказал ей, заявив, что нет смысла впустую тратить время или деньги на светскую жизнь, если она уже имеет то, ради чего открываются сезоны, – предложение о браке. Более того, он сообщил ей, что лорд Давенпорт намерен представить ее обществу как леди Хейзелби, а не как леди Люсинду Абернети. Люси не понимала, почему это так важно, особенно если учесть, что многие в свете уже знали ее как леди Люсинду Абернети – кто со школы, кто с того момента, когда они с Гермионой весной принялись «наводить лоск». Но дядя Роберт дал ей понять (в своей неподражаемой манере, то есть без единого слова), что беседа окончена, и все свое внимание сосредоточил на бумагах, лежавших на столе. Поэтому она лишь кивнула и вышла из комнаты. И вот сейчас она присутствует на ужине, который сама же и инициировала, и жалеет – безумно – о том, что тогда не промолчала. Хейзелби довольно приятный, даже милый. Но вот его отец… Люси молила о том, чтобы ей не пришлось жить у Давенпортов. «Пожалуйста, Господи, пусть у Хейзелби будет свой дом в Уэльсе. Или, возможно, во Франции». Выразив свое недовольство всем на свете: погодой – за то, что дождливая, палатой общин – за то, что полным-полна плохо воспитанных идиотов, и оперой – боже, даже не на английском! – лорд Давенпорт обратил свой критический взгляд на Люси. Люси потребовалась вся сила духа, чтобы не отпрянуть, когда он навис над ней. Пучеглазый, с толстыми мясистыми губами, он очень напоминал грузную рыбу. Честно говоря, Люси не удивилась бы, если бы он сорвал сорочку и обнажил жабры и чешую. А потом (брр… ее передернуло от воспоминания) он подошел ближе, причем настолько, что она кожей лица ощутила его горячее смрадное дыхание. Она прямо держала спину, сохраняя идеальную осанку. Он велел ей показать зубы. Это было унизительно. Лорд Давенпорт изучал ее как племенную кобылу. Он дошел до того, что, положив руки ей на бедра, проверил, насколько ее таз подходит для деторождения! Люси ахнула и кинула безумный взгляд на дядю, моля о помощи, но тот хранил каменное выражение лица и пялился куда-то в сторону, совсем не на нее. А теперь, когда они сели за стол… Боже милостивый! Лорд Давенпорт принялся допрашивать ее. Он задавал вопросы о ее здоровье и затрагивал темы, которые, по мнению Люси, обсуждаются только в женском обществе. Потом, когда она уже думала, что худшее позади… – Вы знаете таблицу? Люси ошеломленно заморгала. – Прошу прощения? – Таблицу, – нетерпеливо повторил он. – По шестерке, семерке.