— Знает, но есть некоторые трудности: он, например, не смог прочитать такие простые и, можно сказать, родные слова «участковый инспектор». — Это не беда, — не расстроился Францев, опуская детей на диван и усаживаясь рядом. — Скоро я научу его писать и заявления, и протоколы. Он посмотрел на жену. — Что-нибудь прояснилось с убийствами? — поинтересовалась Лена. Францев кивнул, но ответил не сразу. Она ждала, а он пытался сформулировать. — На стол накрывать? — спросила Лена. Он задумался, посмотрел на потолок и поднялся. — Надо еще кое-что выяснить, — сказал он, — но это ненадолго, это у нас в поселке. Полчаса максимум. «Нива» повернула на Центральную улицу, и Францев увидел, что навстречу катит красный «Мерседес» Беаты Курицыной. Поморгал фарами и остановился. Вдова Оборванцева тоже притормозила. Николай вышел и подошел к «мерсу». Вдова смотрела на него, но окно все же медленно поползло вниз. — Что же вы сами? — удивился участковый. — Позвонили бы мне, я бы для вас и в магазин, да и куда скажете. Есть курьерская служба, и в конце концов есть Валентин. Он бы с радостью. — Его телефон не отвечает, — зло ответила Беата, — я даже на автобазу позвонила, и мне ответили, что он на работу сегодня не вышел. — Завтра выйдет, в чем проблема? Кстати, у меня к вам вопросы. Дело в том, что от коллег, проводящих расследование этого страшного преступления… — Францев вздохнул, — этого ужасного преступления… Появились вопросы. Дело в том, что вашему мужу кто-то присылал эсэмэс-сообщения с грязными намеками, чуть ли не угрозами, с шантажом даже… Вы не знаете, кто мог так нагло и бесцеремонно вторгаться в его служебную и личную жизнь? — Понятия не имею, — ответила Курицына со спокойным лицом. — Сеня мне ничего такого не рассказывал, наверное, чтобы не расстраивать меня. Но я точно знаю: недоброжелателей у него было очень много, огромное количество негодяев завидовали ему, распускали про него гнусные сплетни. Они не могли взять в толк, все эти мелкие людишки, почему, занимая такой ответственный пост, он не пользуется своим положением, остается таким же честным и кристально чистым человеком, каким был всю жизнь. Многие еще завидовали нашему семейному счастью, нашей любви, которую Сенечка пронес в своем сердце до самого конца, до своей трагической гибели. — Мои соболезнования, — произнес Францев и отступил в сторону, давая проехать красному «Мерседесу». Он вернулся в «Ниву» и продолжил свой путь. У ворот участка Дробышева остановил машину и вышел. Снял куртку и оставил ее в машине. Нажал кнопку переговорного устройства. — Ну что вам еще надо? — спросил голос Елизаветы. — Я все, что знала, уже рассказала. — Вы ответили на все заданные вам вопросы, но сейчас появились другие. Впустите! Щелкнула задвижка. Николай зашел на территорию, и сразу к нему подскочила собачка, крутя хвостиком и подпрыгивая. Он наклонился и погладил ее, а когда выпрямился, увидел вышедшую на крыльцо Елизавету. — Давайте здесь поговорим, — предложила она, — у меня в доме совсем не прибрано. — Хорошо, — согласился участковый, — здесь так здесь, если вам так удобнее. У меня несколько вопросов. Первый: почему все-таки у вас регистрации нет? — Как нет? То есть возможно, что моя регистрация устарела, я просто не знала… Францев спокойно кивнул. — Как может регистрация устареть? Ваша семья лишилась квартиры, вас всех выселили. Говорите правду! Вы же не Елизавета Романова, вы — Света Петрова. — Так я и говорю вам правду, и даже не знаю, о какой Свете вы говорите, — начиная злиться, ответила Лиза. — Правда вся в том, что в нашей стране правды нет. У меня нет регистрации, потому что у меня нет своего жилья. Квартира, в которой мы жили когда-то, была коллективной собственностью: ею владели отец, бабушка, мама и я. Отец ушел к другой. Потом он умер. Его доля была разделена по суду на две части — одна восьмая записана на меня, а остальное на его новую жену, с которой он прожил в браке меньше года. И вот потом эта жена стала требовать от нас деньги за пользование ее долей, потом сказала, что свою долю продает, и предложила цену, за которую можно было бы купить хорошую однокомнатную. Мы отказались. И вскоре пришли смотреть квартиру какие-то бомжи. Мы сходили в отдел милиции, там ответили, что надо подать заявление участковому. Тот хоть и принял нас, но сказал, что закон не на нашей стороне, и посоветовал обратиться в частную структуру, которая разберется и с покупателями-бомжами, и с продавщицей нашей квартиры. Тогда мама с бабушкой вспомнили, что офис фирмы «Форвард» охраняет частная охранная структура, и мы отправились туда. — Откуда они знали про фирму «Форвард»? — спросил Николай. — Бабушка вложила туда свои накопления, — объяснила Елизавета, — кто-то из ее подруг надоумил. Будто бы инфляция съест все накопления, а «Форвард» сохранит и преумножит. Они отправились туда, и им пообещали решить вопрос, но за все надо платить, а эта услуга дорогая, и тогда директор охранной фирмы… — Оборванцев Семен? Он же Мамочка и он же Беспризорник. Лиза подумала, посмотрела в сторону и кивнула. И продолжила рассказ. — Именно он предложил заключить договор купли-продажи на наши доли в квартире, мол, небольшую часть выручки получит фирма за обеспечение нашей безопасности, а остальные деньги можно вложить в акции «Форварда» и через полгода вернуть их со стопроцентной прибылью. Мама с бабушкой даже обрадовались такому решению. Остались мы жить в своей квартире, но теперь уже платили «Форварду» квартирную плату, как за съемную. Жена отца и в самом деле перестала нас доставать, и мы все успокоились, ожидая, когда пройдет год и наша квартира к нам вернется. Но через полгода группы компаний «Форвард» уже не было, и все мечты о возврате нашей жилплощади улетучились. Мама с бабушкой написали заявление в полицию, заявление приняли, но сказали, что шансов нет, потому что продавать квартиру нас никто не принуждал. Они ходили в прокуратуру и в органы опеки, у которых надо было получать разрешение на продажу, а это сделано не было. В органах опеки маму с бабушкой послали подальше с резолюцией, мол, пить надо меньше. Еще раз придете, лишим родительских прав и дочку в детский дом отправим. К этому времени мы жили на одну бабушкину пенсию. Мамина фирма развалилась, были случайные заработки — вроде того, что печатать что-то на машинке. Но потом машинописные листы ушли в прошлое, потому что появились компьютеры… И мама сломалась. Ей же тогда тридцать два года было, и она была очень симпатичной. Вдруг она стала ярко краситься, носить короткие юбки и лосины. Домой приходила поздно, если вообще приходила. Бабушка плакала, молилась перед иконами. А потом мама исчезла. Прибежали какие-то отморозки из «Форварда», орали, рылись в наших пожитках в поисках чего-нибудь ценного. Забрали бабушкины иконы и ушли. — Дальше можно не рассказывать, — попытался остановить ее Николай. Но Лиза покачала головой. — А я расскажу! Что вы можете знать про таких, как я, как моя мама, как моя бабушка! На следующий день я возвращалась домой, вошла во двор, а там уже стояла иномарка. Из машины вышел парень из «Форварда» и сказал, что если я хочу помочь бабушке и маме, то можно заработать немного денег, а главное — очень быстро. Я согласилась, я даже обрадовалась такому предложению, мне всего двенадцать лет было. — Кто это был? Оборванцев? Лиза кивнула. — Я села к нему в машину на заднее сиденье, а на переднем был еще один парень. — Синица? Романова еще раз кивнула. Помолчала. Посмотрела на дом Диденко и шагнула к входной двери. — Давайте и в самом деле поговорим дома. Францев вошел и удивился: внутри была идеальная чистота. Спросил: — В комнату пройти можно? Лиза кивнула. Николай придвинул к себе стул, опустился на него, а Лиза села на диван. — Очень скоро меня привезли в какое-то полуподвальное помещение. Это была баня. Предложили выпить, но я отказалась. Тогда Синица повалил меня на диван, разжал рот, и Оборванцев вылил туда полстакана какого-то пойла. Возможно, это был портвейн. Я до того не пробовала никакого алкоголя. Пыталась отплеваться, хотела убежать, но дверь была закрыта. Они снова притащили меня к дивану, подвинули стол. Пообещали больше ничего со мной не делать. Налили колы. А потом появилась девочка, которую я уже видела прежде в офисе финансовой компании. Она опустилась в кресло и приказала: «Начинайте!» Лиза отвернулась к окну и, глядя туда, продолжила: — Они набросились на меня, сорвали одежду… Я кричала, мне зажимали рот. А та девочка сидела и смотрела, очевидно, получая удовольствие. Она не скрывала своей радости от моих мучений: ей уже тогда хотелось быть над всеми людьми, никому не подчиняться, приказывать всем… Она и кричала тогда мне: «Будет так, как я хочу, как я прикажу…» Лиза замолчала, посмотрела на Францева, проверяя его реакцию, а он сидел, сжав зубы. Лиза вдохнула и немного успокоилась. — Меня насиловали, — рассказывала она, — а эта сучка сидела и смотрела. Курила, пускала дым, смеялась и просила сделать то, сделать се. Я сначала умоляла, чтоб меня отпустили, потом плакала, пыталась сопротивляться, но меня ударили пару раз кулаком по лицу, и я стала ожидать только одного — смерти. Потом эта девочка подошла, наклонилась и спросила: «Чего ты не орешь? Ори! Громче ори. Потому что мне по кайфу, когда тебе больно». И она прижгла о мою грудь сигарету… Потом, когда все закончилось, кто-то из парней сказал: «Иди умойся!» Я пошла, встала под душ, потом увидела бассейн, решила утопиться, но не получилось: начинала захлебываться и всплывала… Вылезла, пошла по коридору и увидела моток провода, взяла его, привязала к трубке душа и обмотала шею… Или что-то сделала неправильно, или они меня успели вытащить, но я очнулась на том же самом диване. Села, попросила налить вина, потому что уже было все равно, но двое этих подонков все равно испугались. Оборванцев сказал, что сейчас за мной приедет машина и меня отвезут. И чтобы я никому не смела рассказывать о том, что случилось. Еще он сказал, что у них в ментовской все схвачено, только бабушка пострадает, которую они за мой длинный язык живой в землю закопают. И в самом деле, скоро приехал парень, которого я прежде не видела. Подонки приказали ему отвезти меня и удалились. Тот, кто приехал, сразу понял, что произошло. Он стал меня успокаивать, сказал: «Ты жива, а это уже хорошо». И тогда я начала плакать на его плече, а парень меня успокаивал. Гладил по голове и уверял, что все скоро пройдет и все забудется, главное, что жива. Он меня отвез домой. Даже дал денег немного. Больше я его не встречала… То есть очень долго не встречала, а увидела совсем недавно, когда пришла устраиваться на работу в транспортную компанию. Он меня не узнал, конечно: столько лет прошло. Тогда двенадцать лет мне было — тощая, плоская была… Когда он меня привез, то дома уже была мама: если бы я после школы пришла домой, то мы бы встретились, и ничего бы со мной не случилось. На следующий день мы втроем, собрав то, что можно унести, сбежали. Лиза закончила рассказ, посмотрела на гостя. — А вообще вы правы. Я — не Лиза Романова, я и в самом деле Света Петрова. А Лиза — моя двоюродная сестра, которая приехала поступать в техникум, у нас остановилась, как раз в разгар бандитских визитов. Она один раз присутствовала при этом, и тут же в страхе убежала, уехала в тот же день домой в Вологду, впопыхах оставив свой паспорт. Вот я по нему и стала жить, чтобы бандиты не нашли. — Но здесь они могли вас увидеть, — произнес Францев. — Они и видели. Но не узнали. Когда Эдик дом продавал, я увидела покупателя. Узнала Синицу сразу. Потом еще через пару недель заскочила в кафе «Мама Рома», хотела купить суши и роллы. И туда ввалилась Беата за тем же самым. Когда узнала, что надо часок подождать, потому что готовых нет, продиктовала телефон водителя, который приедет и заберет заказ. Я записала номер телефона водителя. Когда дом продали, Эдуард радовался — все-таки тридцать миллионов. Но потом узнал, что Синице он обошелся в тридцать пять миллионов. Только пять миллионов достались Беате. Эдик негодовал, он даже встречу ей назначил. Пытался убедить, что он просил у Какаду тридцать пять лямов, и тот согласился, и она никакого отношения к сделке не имеет. Ну как он мог убедить ее? Злобную лютую извращенную стерву. Что добрый и мягкий Эдик мог ей сказать? Побойся бога, Беаточка! Конечно, у него ничего не вышло, и тогда он сказал, что отомстит, потому что много знает про нее, про ее бизнес, про дела ее мужа. Зачем-то ляпнул, что имеет подлинные документы, которые получил от бывшего сотрудника департамента… Никаких документов у него, конечно же, не было и ни с какими сотрудниками департамента он знаком не был: он в запальчивости так сказал, пытаясь ее напугать. Не надо было так говорить. А вообще Эдуард знал многое: и про любовницу-секретаршу, и про то, что у Беаты роман с водителем Семена Ильича. Даже я видела, как они целовались в машине. Высокий крепкий парень. Он к ней приезжал, когда Оборванцев ездил в командировки. Я думаю, что это Беата приказала своему любовнику убить Эдика. До этого водитель уже подъезжал к нашему офису и на улице подошел к Дробышеву и предупредил, чтобы он забыл про Беату и ее мужа: все очень серьезно и наверняка кончится очень плохо. Эдик его послал и сказал, что уже пишет заяву на Оборванцевых: на казнокрада мужа и жену-мошенницу. Он мне сам об этом рассказал, а через день его убили. Тогда я позвонила водителю Оборванцева с чужой симки и сообщила, что Беата решила остаться с мужем, а любовника сдать за убийство. Уж не знаю, на что рассчитывал дурачок водитель, то ли он действительно был влюблен в Беату, то ли надеялся, что женится на красавице миллионерше — вдове, разумеется, станет богатым и уважаемым в высшем свете. И поспешил, как мне кажется, сделать Курицыну вдовой. — Я уверен, что он сделал это не по вашему указанию, — попытался переубедить ее Францев. — Вчера, после того как вы с писателем ушли, Беата почти сразу по переговорному сказала мне, что специально пришла — нужно поговорить. Я удивилась и ее впустила. Но она с порога накинулась на меня… Я отбежала… Я бы ей врезала как полагается: у меня опыт большой в этом деле. Ведь когда моя мама исчезла так же внезапно, как и появилась, мы с бабушкой оказались брошенными. Чтобы нам как-то прожить, я собирала макулатуру, пивные банки и бутылки, даже кабель с медной жилой сжигала на кострах, чтобы медь продать. Конкурентов было много, приходилось отбиваться от опустившихся мужиков, и потому я всегда носила с собой метровый пруток арматуры, который сразу пускала в ход. Бродяжья жизнь, она ж такая. Потом меня выловили у метро и отправили в приемник-распределитель, оттуда в специнтернат, если знаете, что это такое. — Знаю, — сказал Францев. — Там хуже, чем на улице. Там приходилось одной против толпы озверевших сверстниц стоять. Но там я окончила девять классов. Меня выпустили, и я вернулась к бабушке, которая была там же, где я ее и оставила: снимала у дворничихи комнатку в подвале на Петроградской… Там же она и умерла вскоре. Но это все лирика. А вчера я отошла в угол комнаты и совсем забыла, то есть я даже не представляла, что на барной стойке лежит нож. А Курицына увидела его, схватила и, размахивая ножом, бросилась на меня. Убила бы, если бы не Лушка, которая вцепилась в ее руку… Нож выпал, собака висела на ее руке, но я ее оторвала и сказала Курицыной, чтобы она проваливала, иначе я отправлю ее вслед за мужем. Как ни странно, но это успокоило ее немного. Она взяла со стойки новое кухонное полотенце. Начала вытирать кровь с руки, но я сказала: «Положи на место чужую вещь!» Лушка зарычала, и Беата выскочила из дома. — С ножом? — Естественно. Когда я приказала положить на место чужую вещь, я имела в виду нож, а не окровавленное кухонное полотенце. — Где оно сейчас? — В ванной лежит, приготовлено для стирки. Но я его лучше выброшу. — Не надо выбрасывать. Я заберу его у вас сейчас. Потом заеду, и мы акт составим, вы передали, а я принял в качестве вещественного доказательства кухонное полотенце, приобретенное вами… Где вы его приобрели? — Пару недель назад купила на рынке в Ветрогорске. Вернее, в магазине «Тысяча мелочей». У меня даже чек сохранился. Хозяйка сходила в туалетную комнату, вернулась из нее с полиэтиленовым пакетиком и протянула его участковому. Францев заглянул в пакетик и увидел окровавленную ткань. — Замечательно, — обрадовался он. — Короче, сделаем так. Светлана, сидите дома, никого не впускайте, будут ломиться — звоните сразу мне, но думаю, что ломиться к вам некому. А чтобы не было скучно, возьмите лист бумаги и опишите все, что вчера здесь произошло. С того момента, как к вам зашел участковый вместе с писателем Карсавиным. Карсавин показал участковому приобретенный недавно нож, после чего положил его на барную стойку и забыл там. После чего в дом ворвалась… — Я знаю, что написать, — сказала Света. — Приятно иметь дело с грамотными людьми, — ответил Николай и поспешил. Он вышел за ворота. Теперь уже стемнело окончательно, он открыл дверцу «Нивы», но не стал доставать свою форменную куртку. Набрал номер следователя Егорова. — Освободился? — Уф, — выдохнул подполковник юстиции, — только сейчас с Павлом Андреевичем вышли от Евдокимова, все обсудили, составили план действий. — Все отменяется, — сказал Николай, — давай встречаться прямо сейчас: я назову тебе имя убийц господина Синицы и передам неопровержимое доказательство этого. Через двадцать пять минут я перееду виадук на кольцевой и сверну на первом же перекрестке, подлетай туда…