— Хуан!!! Тахо!!! — в отчаянии закричал крестоносец. — Уходи, Гаспар! — взмолил его Эстебан. Мышцы гладиатора вздулись, глаза налились кровью, а голос задрожал. — Я не смогу тебя бросить, — захрипел крестоносец, из последних сил вжимаясь плечами в давящий гранит. — Я сказал, уходи!!! — заревел Эстебан, вложив в последний крик всю свою нечеловеческую силу и непререкаемую волю. — Прочь!!! Словно оцепенев, Гаспар отшатнулся и рухнул на пол. С трудом поднявшись, хрипя и воя, шатаясь и падая, он всё же добрался до выхода и с криком отчаяния ввалился в тёмный проём. Холодный гранит за спиной крестоносца со скрежетом опустился. Звенящая тишина повисла в кромешной темноте, выедая Гаспара изнутри. Пульсирующее безумие охватило крестоносца, в отчаянии царапающего ногтями каменные ступени. Очередной виток его проклятой судьбы хладнокровно вычеркнул из жизни Гаспара следующую значимую фигуру, брезгливо оставив в душе лишь горечь потери с терпким послевкусием неизбежного предательства. Обезумевший от горя крестоносец непременно бы пожертвовал собой ради спасения любого из своих близких. Дарима, Годо, Валейтудо, Барт один за одним уходили, опустошая и без того истерзанную душу Гаспара. Будучи всегда рядом, он каждый раз лишь беспомощно созерцал их агонию. И вот теперь, когда на окровавленном алтаре пресловутого «Всевидящего» оказалась новая жертва, крестоносец, казалось, омертвел внутри окончательно. Гаспара переполнял гнев. Если действительно существует человек, кто играючи вырвал их из привычной жизни и, бросив сюда, столь изощрённо истязает, то он непременно бы хотел до него добраться и растерзать. — Гаспар! Эстебан! — послышался приглушённый голос Тахо. Собравшись с духом и силами, крестоносец поднялся и, опираясь на стену, на ощупь направился вверх по ступеням. Выйдя на свет, Гаспар зажмурился и, тяжело выдохнув, опустился на землю, прислонившись спиной к холодной стене пирамиды. — Где Эстебан? — с тревогой заглядывая во тьму прохода, спросил Веласкес. — Его больше нет, — потупив в землю всё ещё потрясённый и уставший взгляд, сказал Гаспар. — Проклятье! Проклятье!!! — закричал Веласкес и в сердцах несколько раз пнул поросшую лианами стену пирамиды. — Мы все здесь подохнем! Где этот чёртов Гипогей?! Я хочу взглянуть в глаза этому… шаману… демону… дьяволу! «Всевидящему», чёрт его раздери! Я хочу домой! К жене! К дочери! Я не хочу здесь сдохнуть по чьей-то колдовской прихоти! Я не хочу!!! — прорычал конкистадор, выпучив в небо обезумевшие от ярости глаза. — Эстебан окончил свой путь. Мы ещё нет, нам нужно двигаться дальше, — спокойно произнёс Тахо и, набросив на плечо лук, колчан и кожаный мешок с походным скарбом, не спеша пошёл в джунгли. Взглянув на индейца, Гаспар с трудом поднялся и со вздохом, хлопнув по спине Веласкеса, направился вслед за краснокожим товарищем. Глава 36 — Стоять, суки!!! Всём стоять! — в один голос орали на бегущих в разные стороны солдат Барзола и Кобылин. — Собраться! Пристрелю, собаки! — завопил на остановившихся и тяжело дышавших военных, комиссар. — Капитан Барзола! Один из разведчиков вернулся! — раздался голос одного из солдат. — Что, один?! — сведя брови, спросил Барзола. — Так точно! Один! — отрапортовал подчинённый. — Почему один? Ко мне его! Живо! — брызгая слюной, заорал Барзола. — Он умер, капитан! Потерял много крови. Его шея насквозь пробита стрелой. Скончался, едва добравшись. — Да что тут творится, чёрт побери?! — прошипел, обнажив свои лошадиные зубы, Барзола. — Сомкнуть ряды! Смотреть в оба! Арбалеты наготове! Стрелять во всё, что движется и не отзывается! — Есть! Есть! — послышались крики солдат и сержантов. — А всё-таки, что мы тут ищем? А, Кобылин? — взглянув на перепрыгивающую с ветки на ветку обезьяну, спросил Барзола. — Возможность спасти свою шкуру, — громко хрюкнув и сплюнув на землю, произнёс Кобылин. — Мне слабо верится, что на этом вонючем острове среди непролазных джунглей и скачущих по ним обезьян есть скрипучая дверь в дивный мир, откуда ты к нам явился. — У тебя есть другие варианты? — бросив косой взгляд на капитана, спросил Кобылин. — Ты можешь валить обратно на берег и, уцепившись за варёную рыбину, грести к Ракше. Скривив омерзительную гримасу, Барзола, ничего не ответив, зашагал дальше. — Пирамида! Впереди пирамида, капитан! — раздался голос сержанта. — Кажись, чего-то нашли, — хмыкнул под нос Барзола и ускорил шаг. Подойдя к пирамиде, густо заросшей лианами и потемневшей от сырости и времени, Кобылин, растолкав солдат, жадно окинул её взглядом. — Взгляни-ка, это похоже на вход, — указав саблей на замурованный проём, произнёс Барзола. — А здесь какие-то каракули… — срубив лозу, добавил он. — А ну, отойди! — пихнув Барзолу в плечо, воскликнул Кобылин. — Каракули — это твоя морда, — шмыгнув носом, добавил он. — А здесь надпись. Причём на русском. — И что там? — нетерпеливо заглядывая за плечо Кобылина, спросил Барзола. — Какая-то чушь, — недовольно ответил комиссар. — Клинок покой свой обретёт средь ножен каменной гробницы. — А это что за херня?! — тыкая пальцем в прорезь в камне рядом с надписью, произнёс Барзола. — Откуда я знаю?! — нервно огрызнулся Кобылин. — Дырка какая-то. — Средь ножен каменной гробницы, — повторил Барзола. — Вставь-ка туда свою железяку, — кивнув на нож Кобылина, сказал капитан. — Ну ты и идиот! — покачивая головой, произнёс Кобылин, однако нехотя вставил лезвие ножа в прорезь. Под землёй что-то загрохотало. Раздался низкий скрежет трущихся камней, и гранитная плита, преграждающая вход в пирамиду, медленно опустилась. — Я чёртов гений! — восторженно заорал Барзола, оскалив в пугающей улыбке свои конские зубы. — Заткнись, капитан! — зашипел на него Кобылин и прислушался. — Эй вы! Зажигайте факелы и шагайте внутрь, — зыркнув на двоих отдельно стоящих солдат, скомандовал комиссар. Солдаты нехотя и недовольно подчинились. Запалив факелы, вооружённая процессия двинулась внутрь. Последними в пирамиду вошли командиры. Вспотевшая от волнения рука Кобылина нервно легла на кобуру. Откуда-то снизу морозом по коже доносилось чьё-то негромкое пение. Странные звуки всколыхнули в комиссаре далёкие картинки из детства: старую сельскую церковь и поповское отпевание покойного. А затем наружу полезли и совсем недавние воспоминания. Вспомнил он своё последнее посещение храма. В тот день после боя остатки раненых и обречённых белогвардейцев стояли на коленях и молились рядом с поющим псалмы священником. Кобылин по-хозяйски вошёл внутрь и, вскинув наган, выстрелил священнику в живот. Раненых прямо в церкви, по отмашке комиссара, бойцы закололи штыками. Глава 37 Стеклянный купол «Белого дворца» под лучами полуденного солнца заливал просторные залы теплом и светом. Щурясь от солнечного зайчика, Карим улыбнулся и прикрыл глаза рукой. — Зажмурился? — подпрыгнув от радости, по-детски засмеялась Читана, убирая за спину маленькое зеркало. — Это не от солнца, — покачивая головой, произнёс Карим. — А от чего? — спросила девушка и приблизилась к Кариму, порхая, как маленький мотылёк. — От твоей улыбки, — обхватив Читану рукой и отрывая её от земли, произнёс Карим. — Поставь меня сейчас же! — засмеялась девушка. — Ну уж нет, — ответил Карим и, закинув её на плечо, направился к окну. Посадив девушку на широкий каменный подоконник, ассасин выглянул во двор. Снующие внизу белые воины занимались ремонтом лестниц и укрепляли пострадавшие при осаде замка ворота. — Здесь столько дверей, — осматривая огромный круглый зал, произнёс Карим. — Что за ними скрывается? — Ну, за многими ты уже бывал, а за теми, что не был, порой встречаются странные вещи. Например, за одной из них есть темнота — такая тёмная, что ни огонь, ни лучи солнца не могут её осветить. А за другой — тишина и бесконечный сизый туман. Войдя в неё, ты больше не слышишь звуков внешнего мира, только бесконечную звенящую тишину. Многих этих комнат я боюсь и никогда туда не хожу. Я люблю только сад. Только там всегда поют птицы, светит солнце и всюду цветы, — шмыгнув носом, ответила она. — Какая же ты хорошая, — умилённо поцеловав её в макушку, с улыбкой сказал Карим. — Не отдавай меня никому! — вдруг прижавшись к его груди, с тревогой воскликнула Читана. — Что ты такое говоришь? — заглядывая ей в глаза, спросил ассасин. — Не отдавай, — покачивая головой и глядя ему в глаза, взволнованно повторила она. — Ты моя жизнь, ты всё, что у меня есть, глупая, — уткнувшись в неё лбом, произнёс Карим. — Разве я могу тебя кому-то отдать?