— А ты хотел бы? — Катерина, я не пользуюсь этой дурацкой частицей «бы»! Он невольно повысил голос так, что Катя вздрогнула. — Что было — то в прошлом. А сейчас есть ты — и это настоящее, а если ты захочешь — и будущее! Дмитрий положил руки ей на плечи и пристально посмотрел ей в глаза, но не увидел в них ничего, кроме недоверия. — Катерина, что произошло? Я тебя не узнаю. — Знаешь, я очень устала, завтра опять будет тяжелый день. Давай прощаться, — ответила она и сняла его руки со своих плеч. — Нет, не давай! Я ненавижу слово «прощай»! Оно как мерзкая клякса, уродующая настоящее, как жирная черта, перечеркивающая будущее! — Дмитрий, казалось, был разгневан не на шутку. Катя удивилась. Она никак не ожидала такой бурной реакции на произнесенное ею простое, будничное слово. — Ну тогда до свидания. — Она устало улыбнулась, замечая, как разглаживается его лицо и теплеет взгляд. Дмитрий обнял ее и, наклонившись, поцеловал в лоб: — Надеюсь, с твоим другом все будет в порядке. Если что — звони. Он приоткрыл дверь, оглянулся и добавил: — И просто звони, я хочу тебя слышать и видеть. Катя с облегчением закрыла за ним дверь. Зато она не желает видеть ни его, ни Романа, ни кого-либо еще. Слишком больно расплачиваться за минуты блаженства. Не хочется больше ни радости, ни боли. Она подошла к дочери, которая спокойно посапывала во сне, уткнувшись в добродушную морду игрушечного пса. «Вот моя единственная радость в этой жизни, другой не надо», — подумала она. Всю следующую неделю Шура провела рядом со Славиком, лишь иногда забегая домой, чтобы принять душ и переодеться. Санька ходил в детский сад, а все вечера проводил вместе с Катей и Ксюшкой. Дети, казалось, тоже ощущали трагизм ситуации — они не шумели и не капризничали. За всю неделю Шура только один раз пришла к сыну. Как только Санька увидел мать, он бросился ей на шею и горько заплакал. Он ничего не спрашивал, не жаловался и не просил. А просто плакал, не по-детски тихо, как будто делясь с ней своей болью. У Шуры глаза были сухими, но искусанные губы выдавали, в каком состоянии она находилась. — Как там? — только и спросила Катерина, когда Шура встала, отстранившись от тихонько всхлипывающего мальчика. — Не знаю, — ответила Шура, — одна надежда на Бога и на врачей. Была операция, сейчас буду договариваться о другой. За несколько дней она изменилась до неузнаваемости. Казалось, кто-то взял и легкой влажной тряпкой стер все пестро-детское, что было в ней. Катя видела перед собой волевую и решительную женщину. — Ну ладно, Катюш, мне некогда, я сейчас опять должна быть рядом со Славиком. Как ты? Управляешься с ребятами? — спросила ее Шура. Катя утвердительно кивнула, понимая по мечущемуся взгляду подруги, что мысли ее совсем не здесь, что сейчас она снова там, с любимым человеком. — Я побежала, — то ли спросила, то ли сказала Шура. Она поцеловала сына в макушку, скользнула ладонью по его отросшим темным волосам и открыла дверь. Санька в отчаянии ринулся за ней, но Шура, не оборачиваясь, метнулась вниз по лестнице, дробно стуча каблуками. Катя обхватила плачущего мальчика за плечи и увела в дом, посадила на стул и попыталась успокоить: — Твоя мама сейчас у папы, она ему помогает, она его лечит… Санька ничего не хотел слушать, только всхлипывал, и слезы потоком струились из глаз. — Попей водички сладенькой. Катя оглянулась. Рядом с ними стояла ее дочка и держала в протянутой руке кружку с плавающими рыбками. — Попей, попей, — повторила Ксюша и поднесла кружку прямо к Санькиным губам. И вдруг рыдания стихли: мальчик вопросительно смотрел в потемневшие от сострадания серьезные глаза подруги. Потом, видно что-то решив для себя, еще раз всхлипнул, взял в руки кружку и безропотно выпил. — Пойдем, умоешься холодной водичкой. Девочка взяла его за руку, отвела в ванную и ждала, пока Саня долго полоскал ладошки под струей воды. Потом, совсем как взрослая, она подала ему свое полотенце, и мальчик старательно вытер лицо и руки мягкой махровой тканью. Весь вечер Ксения не отходила от своего друга, стараясь его развлечь. Она взяла с полки любимую книжку стихов Чуковского и с выражением стала читать: Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит. Приходи к нему лечиться и корова, и волчица… Санька тихо сидел рядом с подружкой, внимательно слушал, рассматривал картинки. Девочка без маминой помощи дочитала сказку до конца и закрыла книжку. Катерина была удивлена: либо Ксюша знала сказку наизусть, либо она, мать, даже не заметила, как ее дочка научилась читать. Но это она выяснит позже, подумала Катя и позвала детей ужинать. Шура вернулась только дней через десять, поздно вечером, когда Катя уже уложила детей спать. Все то время, пока Шуры не было, Катя с Ксенией жили в ее квартире, чтобы Саньке не было так одиноко и чтобы он не чувствовал себя неуютно в другом месте. К тому же у Шуры был телефон, и она каждый вечер звонила сыну. Разговоры обычно бывали короткими, но Саня всегда ждал этих звонков и мог заснуть только после того, как слышал голос матери. Разувшись и скинув пальто, Шура прошла на кухню и тяжело опустилась на стул. — Катюш, — попросила она, — принеси кулек из прихожей, сил нет. Катерина подняла валявшийся у порога пакет с изображением красотки, принесла на кухню и поставила на стул. — Что есть в печи — на стол мечи, — попыталась пошутить Шура, но губы так и не сложились в улыбку. Катя с удивлением извлекла из пакета плоскую бутылку бренди, пластиковую упаковку селедки, плитку шоколада и пачку печенья. Шура, ни слова не говоря, развернула шоколад, поломала его на кусочки, отвинтила крышку бутылки и вопрошающе посмотрела на Катю. — Чего застыла — давай рюмки, — приказала она. Катя открыла створки буфета, но рюмок не нашла. Тогда она достала два стеклянных стакана с рисунками диснеевских персонажей и поставила на стол. Шура решительным движением налила темную жидкость в стаканы, одним махом выпила содержимое своего и опять налила: — Давай, подруга, поддержи. Катя сжала пальцами тонкие стенки стакана и нерешительно взглянула в напряженное лицо Шуры: оно было по-прежнему бледным. Шура дождалась, пока Катерина поднесла к своим губам стакан, и только тогда взяла свой: — Выпьем, Катюшка! Она опять залпом проглотила жгучую жидкость, поперхнулась и закашлялась. Ее кашель резко перешел в рыдания, слезы градом покатились по щекам. Катя смотрела и не узнавала подругу. За неполный месяц та повзрослела больше чем на десять лет. Ее глаза утратили яркость бирюзы, губы потрескались, лицо осунулось. Только кожа осталась по-прежнему гладкой и чистой, бархатно-матовой. Страдание привнесло в ее облик что-то неуловимо притягательное, то, что отличает настоящую красавицу в толпе искусственных красоток. Катя поставила на стол стакан и обняла подругу. Шура почувствовала ее тепло и участие и, казалось, полностью отдалась своему горю. «Славика больше нет» — эта догадка обожгла Катерину, и ей захотелось, так же как и Шуре, напиться, чтобы хоть как-то притупить острую боль. — Все, Катюха, все закончилось, — как будто услышав ее мысли, подтвердила рыдающая женщина. — Ничего, дорогая, надо жить дальше, — стараясь держаться, с трудом проговорила Катя, но и ее рыдания, подстегиваемые воспоминаниями, вырвались наружу. Так и сидели они обнявшись — две одинокие молодые женщины. Постепенно рыдания стихли, слезы иссякли, и они еще долго сидели в тишине, тесно прижавшись друг к другу, слегка подрагивая от холода. — У Славика пальчики шевелятся, — вдруг тихо прошептала Шура, горько улыбнулась, и слезы опять полились из ее покрасневших глаз. — Какие пальчики? — Катя так резко встала, что Шура, покачнувшись, чуть не упала. — На ножках пальчики шевелятся… Шура достала из кармана большой мужской носовой платок, шумно высморкалась, подняла голову и широко улыбнулась. Ее глаза, опухшие от слез, покрасневшие, со слипшимися ресницами, опять излучали радость. — Катюш, у тебя картошка есть? — вдруг спросила она и добавила, словно сама удивляясь своему голоду: — Страсть как есть охота! Разогрев в микроволновке вчерашнее пюре, Катя выложила его горкой на тарелку. Шура тем временем вскрыла ножом селедку и, не вставая с места, выдвинула ящик стола и достала вилку. Катя поставила перед ней тарелку и, подперев щеку кулачком, с удивлением смотрела на обратное превращение Шуры-женщины в Шуру-ребенка, жадно, со вкусом поглощающего простенькую пищу. Потом они ели приторно-сладкое кокосовое печенье, запивая его крепким чаем. Лицо Шуры порозовело, а щеки хоть и остались впалыми, но опять на них появился легкий румянец. И она стала рассказывать. Слезы свои она уже выплакала, а теперь решила выплеснуть и слова, тяготившие ее по-детски не защищенную душу. Слова, налетая друг на друга, казалось, мешали ей, но она пробиралась, как сквозь чащу, раня себя, но постепенно выходя на свет из темноты отчаяния. — Представляешь, я захожу, а у него руки трясутся, я опять в палату к мужикам. Что делать? Не хочу, чтобы он оперировал Славика. Ведь сделает что-нибудь не так своими трясучками. — Шурочка, — остановила ее Катя, — давай по порядку, а то я ничего не понимаю. Славику сделали операцию? — Да, сделали. И сейчас пальчики на ногах зашевелились, — значит, жить будет, ходить будет, любить будет… — А какая травма у него была? — опять заставила ее сделать паузу Катерина. — Я точно и не знаю… — Шура вздохнула. — На нем живого места не было. И сотрясение мозга, и ребра поломаны, и самое главное — позвоночник порушен. — Значит, операция прошла удачно? — Слава Богу!