Филдер хотел добавить, что не доверяет Бёртону и что Джиллиан лучше держаться подальше от любовника, но не мог так откровенно делиться своими подозрениями. Тем более что у него ничего не было против Джона. – Я буду осторожна, – пообещала Джиллиан, чувствуя, что пальцы стали холодными, как лед. – Вряд ли я куда-нибудь выйду в ближайшее время. Я хочу проводить как можно больше времени с Бекки. Я ей нужна. – Боюсь, нам еще придется побеседовать с Бекки. Мы будем осторожны. Весьма возможно, что она вспомнит еще что-нибудь касающееся того вечера. Бекки была в шоке и могла неосознанно подавить кое-какие детали… Любая мелочь может иметь значение. – Конечно, – согласилась Джиллиан. Она проводила инспектора Филдера до выхода, тщательно заперла дверь, использовав страховочную цепочку, и вернулась в гостиную. Джон присел на корточки и гладил Чака, который ради этого покинул свой наблюдательный пункт на подоконнике. – Он не доверяет мне, – сказал Джон. – В смысле, детектив-инспектор Филдер. Я никогда ему не нравился, и он рад, что я вляпался. – На меня он произвел впечатление компетентного и беспристрастного следователя, – возразила Джиллиан. – Филдер не из тех, кто идет на поводу у своих эмоций. Джон поднялся. – Думаешь, я мог бы сделать это? Джиллиан с удивлением посмотрела на него. – Конечно, нет. Джон приблизился к ней и несколько смягчил тон: – Как твои дела? До сих пор у меня не было возможности расспросить об этом, потому что между нами стоял мой дорогой бывший коллега… Ты очень бледна. Джиллиан старалась держать себя в руках. Прежде всего из-за Бекки, но не только. Она боялась стать жертвой собственных эмоций – ужаса, замешательства, отчаяния или чувства вины. Но нежный голос Джона был тем, перед чем защитный барьер, который Джиллиан возвела вокруг того места в душе, где пульсировала боль, устоять не мог. Она заплакала – впервые после того, как случилось то, во что невозможно было поверить. И это были не те несколько слезинок, уроненных в подушку минувшей ночью, когда Джиллиан не смела дышать, чтобы Бекки, которая спала рядом, ничего не заметила. На этот раз слезы хлынули потоком, так что Джиллиан задрожала и не отстранилась, когда Джон захотел ее обнять. Она чувствовала его шерстяной свитер на своей щеке, его сердцебиение, дыхание и ритмичное движение груди. Это были надежные, крепкие объятия мужчины, привыкшего в любой ситуации сохранять спокойствие и ни при каких обстоятельствах не позволять себе выйти из равновесия. Такие объятия несут только утешение. То, что они не помогли, Джиллиан осознала позже, когда отстранилась от Джона и пошла в ванную высморкаться, стереть потекшую косметику и умыться. Джиллиан разглядывала себя в зеркале и ничего не понимала. Почему объятия Джона не растопили ледяную безнадежность внутри? Почему она чувствует себя все такой же одинокой? Наверное, утешения в ее горе быть просто не может. Никакого и нигде… Джиллиан снова начала плакать. Часть II Воскресенье, 3 января 2010 года 1 Особенно тяжело было по воскресеньям. Не то чтобы они чем-то отличались от понедельников или четвергов, но по воскресеньям над городом нависало свинцовое затишье – по крайней мере, над спальным районом в Кройдоне, на юге Лондона, где жила Лайза. Даже там, где видишь людей, слышишь звуки – верное доказательство того, что ты не одна на этом свете, – ощущаешь мир будто сквозь толстое ватное одеяло, которое обездвиживает, не дает свободы еще теплящимся жизненным силам. Воскресенья – мертвые дни. Когда-то Лайза читала, что большинство самоубийств происходит в воскресенье, и ни на минуту не усомнилась в достоверности этой информации. В то, что люди предпочитают лишать себя жизни в канун Нового года, она тоже сразу поверила. Рождество в этом отношении ничем не отличается от самых обычных дней, и это понятно. Рождество – тихий праздник, который легко пережить человеку на грани отчаяния. Другое дело – навязчивое новогоднее веселье с хлопающими пробками, фейерверками и грохочущей музыкой. Оно придает любой боли очертания реального кошмара, после чего ее уже не получается ни вытеснить, ни забыть. А потом приходит первое января, с бледно-зимним, режущим глаза светом, и новый год начинается так же мрачно, как закончился старый, и закончится, в свою очередь, так же. Уж лучше покончить со всем и сразу. Но Лайза преодолела все пики – и Рождество, и новогоднюю ночь, и первое января. Она не собиралась расставаться с жизнью в этот пустой, мертвый воскресный день. Она поклялась его перетерпеть. Где-то внизу играло фортепиано. Музыка показалась Лайзе знакомой, но вспомнить, что это, она так и не смогла. Один короткий пассаж – пианист играл его снова и снова. Ошибался – и начинал сначала. Вот уже два часа. Для этого нужно иметь ангельское терпение – или же быть непроходимо тупым. В остальном дом был погружен в тишину. Большинство семей отправились на прогулку. На улице было морозно, искрился на солнце снег. В такой день люди долго гуляют, а потом отогреваются бокалом глинтвейна в теплой гостиной и готовят ужин. Последнее было тем, что она вполне могла сделать, – приготовить себе что-нибудь вкусненькое. Лайза посмотрела на часы – скоро четыре. Об ужине думать рановато. Тем не менее она прошла на кухню и заглянула в холодильник, где обнаружились мясо, картошка и морковь. Можно приготовить ирландское рагу. При этой мысли ее затошнило. Лайза захлопнула холодильник и села. Голод и радостное предвкушение еды улетучились моментально. Лайза вышла из кухни, поняв, что все равно ничего не съест. Больше двух месяцев прошло с той ночи, когда она упала в обморок в туалете гостиницы «Кенсингтон». С тех пор ее жизнь изменилась. Если, конечно, это вообще можно назвать жизнью. Лайза никуда не выходила. Бродила из угла в угол, как зверь в клетке, в безликой квартире, в такой же безликой многоэтажке. Она сильно похудела, хотя, казалось бы, некуда. Так оно повторялось каждый раз. Лайза чувствовала голод и желание что-нибудь приготовить. А потом всплывали какие-то воспоминания – образы, ситуации – и подступала тошнота, напрочь отбивавшая аппетит, после чего сил Лайзы едва хватало на то, чтобы растворить в воде таблетку аспирина. Лучше сделать это заранее. Потому что дальше – она знала – невыносимая головная боль заставит ее на долгие часы запереться в темной комнате. Иногда ей удавалось вовремя от этого защититься. И вот она идет в ванную, берет из зеркального шкафчика таблетку, бросает в стакан для зубной щетки и набирает воды. Из зеркала смотрит существо с желтоватой кожей и серыми губами. Она поворачивает голову, чтобы разглядеть себя с разных сторон. Выглядит как развалина, но у нее все еще красивые волосы – длинные, светло-русые и слегка волнистые. Иногда ей кажется, что не все потеряно и она еще сможет стать нормальным человеком – как это понимает большинство людей. Но для этого нужно хотя бы выбраться из квартиры. Она отдала бы все, чтобы сделать это в такой день, как сегодня, когда снег искрится на солнце и мороз щиплет щеки. Просто пройтись по парку, прислушиваясь к хрусту снега под ногами, посмотреть, как дети лепят снеговика и собаки гоняются друг за другом между деревьями… Но выходить из квартиры только ради этого неблагоразумно. Она выбирается в магазин два или три раза в неделю. По крайней мере, это имеет смысл. А иногда может прогуляться и туда, где жила раньше, в прошлую жизнь. Чтобы увидеть Финли – хотя бы на мгновение. Иначе она не смогла бы этого вынести. Просто села бы в угол и умерла. Лайза берет стакан и выпивает воду с растворенной таблеткой маленькими глотками. Главное – держать под контролем мысли, которые могут ввергнуть в панику. Потому что все это совершенно бесперспективно, и в этом весь ужас. Сколько она еще просидит взаперти, без какой-либо цели и надежды? Лет пять? Может, десять? Почему бы и не пятнадцать, в конце концов… Она ставит стакан и выходит в гостиную, где опускает жалюзи на большом окне, выходящем на юг. Потому что больше не выносит солнца. 2 Когда в дверь снова постучали, сердце его упало. После появления в отеле Бартека Самсон Сигал боялся, что тот выдаст его полиции. Бартек опасался оказаться втянутым в неприятную историю, и Самсон почти физически чувствовал его ужас. Кроме того, приятель говорил о своей невесте, что никогда не видел ее такой разъяренной. Можно представить, как Элен обрабатывает его. «Иди в полицию! Расскажи им, что знаешь! Тебе все равно не выйти сухим из воды. Только сумасшедший может посадить себе на шею этого идиота. Откуда ты знаешь, виновен он или нет?» Самсон с минуты на минуту ожидал визита полиции. Он знал, что самым правильным было бы сменить место жительства и не сообщать Бартеку новый адрес. Но сил на это не осталось. Он сдастся, теперь это вопрос времени. Деньги закончились. Скоро ему не останется ничего другого, как только самому дойти до ближайшего полицейского участка. Тем не менее Самсона бросало в дрожь, когда в дверь его номера стучали. Потому что одно дело – самому решать за себя, и совсем другое – полицейские, которые наденут на тебя наручники и уведут в известном направлении. – Кто там? – с дрожью в голосе спросил Самсон. – Джон Бёртон, – ответил мужчина из-за двери. – Я друг Джиллиан. Можете меня впустить? Друг Джиллиан? Откуда, черт возьми, Джиллиан узнала, где он? Совершенно сбитый с толку, Самсон открыл дверь. Стоящий перед ним мужчина показался смутно знакомым, но вспомнить, кто он, Самсон так и не смог. – Можно? Самсон кивнул и отошел в сторону. Быстро запер дверь за незваным гостем и в свою очередь спросил: – Кто вы такой? – Боже мой, как у вас холодно… – воскликнул вместо ответа Джон Бёртон, который, похоже, собирался снять куртку, но передумал. В этот момент Самсон вспомнил, где его видел, – в «Доме на полдороги», вместе с Джиллиан Уорд. – То есть вы – друг Джиллиан… – неуверенно начал он. – Да, как я только что сказал, – подтвердил Джон Бёртон и без приглашения устроился в кресле. – Вам, наверное, интересно знать, как я вас нашел. Я разговаривал с Милли Сигал, а она направила меня к вашему другу Бартеку. У него уже побывали полицейские. Милли, конечно. Растаяла, как снег на солнце, при виде красавца Бёртона. И готова была из кожи вылезти, только бы ему угодить… – Бартек и сообщил мне ваш новый адрес. Вот как! Выходит, Бартек выдал его с головой первому встречному… Почему бы ему просто не пропечатать адрес отеля в газете? – На вашем месте, – как ни в чем не бывало продолжал Джон, – я убрался бы отсюда, и как можно скорее. Этот поляк до смерти боится депортации, а его невеста бьется в истерике. Они выдадут вас следующему полицейскому, который переступит порог их квартиры. Готов спорить. – Куда же мне идти? – шепотом спросил Самсон. Джон внимательно посмотрел на него. – Вы в сложной ситуации. Неужели у вас нет более-менее надежного алиби на момент убийства Томаса Уорда? – Когда это произошло?