Яркий солнечный свет заливал комнату, нестерпимо слепя глаза. Хорошо было бы их закрыть. Больше мне ничего не хотелось ни видеть, ни слышать. Ни омаров, ни лангустов, ни квадратных челюстей. – Я пойду, Михал Семёныч? – мой конвоир подтолкнул меня вперед. Тот кивнул: – Иди, Тукан… После чего мы постояли с минуту, разглядывая друг друга, и обладатель приметной челюсти Михаил Семёнович неожиданно вежливо осведомился: – Что же вы это так неласково с мужчиной обошлись, Анна Алексеевна? Мужчин беречь надо, мужчин у нас мало… – Мужчин у нас и, правда, мало, зато козлов много! – сам по себе отозвался мой язык раньше, чем я успела его прикусить. Господи, ну почему всегда так происходит? Вопреки опасениям, Михаил Семёнович не обиделся. Вероятно, на свой счет он это не принял. Поскольку, видимо, не догадывался, что именно мне, приняв за Алиску, пообещал переломать ноги. И надо было признать, что по сравнению с нашей последней телефонной беседой голос его звучал чрезвычайно любезно. – Давно нам с вами пора побеседовать, Анна Алексеевна! Вам не кажется? Конечно, мне так не казалось! О чём мне было говорить с выродками, жестоко и бессмысленно убившими двух ни в чем не повинных стариков? Людей, по сравнению с которыми все они – гнусные твари? Всё это в запале я высказала ему прямо в лицо и, не сдержавшись, добавила, что именно думаю о каждом из них и о нём лично. Моё выступление Михаил Семёнович оценил, и оно ему не понравилось. Глаза его потемнели, губы исчезли, а челюсть превратилась в настоящий кирпич. И у меня загодя заболели синяки и ссадины, которые я еще не получила, но деваться было некуда. И тут ожил лежавший на письменном столе сотовый. Михаил Семёнович даже вздрогнул от неожиданности, с трудом оторвал от меня горящие бешенством глаза и вернулся к столу. Я выдохнула. – Да? Ну? – несколько секунд он слушал, уставясь прямо перед собой, потом брови его удивленно выгнулись, и он перевел взгляд на меня. – Сломала ногу? Как это!? И что?.. Что значит – нет? Весь его вид выражал полнейшее изумление, качая головой, он дал отбой, сел за стол и вдруг спросил: – И откуда вы взялись? Что он имел в виду, и чему так удивился, я понятия не имела и только молча таращилась. Ног я не ломала, ни себе, ни кому другому, и если им заблагорассудится свалить на меня все несчастные случаи в округе, то уж дудки! – Ладно! – словно приняв какое-то решение, с силой вдруг хлопнул ладонью по столу Михаил Семенович, – подождём! Эти слова здорово обрадовали, поскольку неожиданно я поняла, что если сегодня меня ещё раз ударят по голове, огорчению моему не будет предела. – Тукан, зайди ко мне! – приказал меж тем по телефону Михаил Семёнович, и через пару минут в двери показалась уже знакомая мне носастая физиономия. – Забери её! – он кивнул в мою сторону. – Отведи к генсеку, подождем пока! И что б глаз с неё не спускал! Времени подумать, что он сказал, у меня не было, Тукан уцепил меня повыше локтя и молча поволок вон из комнаты в коридор. Помещение, куда притащил меня Тукан, оказалось полуподвальным. Не выпуская моей руки, он толкнул белую крашеную дверь и позвал: – Ты тут, Генсек? Никто не ответил, мы зашли в комнату, и сзади неслышно возник крепкий угрюмый детина в черных джинсах и ковбойке. Я вскрикнула от неожиданности, а Тукан выругался: – Генсек, мать твою! Вечно ты со своими… Детина и бровью не повел. Меня он, по-моему, вообще не заметил. Глядя на Тукана, он вопросительно качнул головой. – Шеф сказал, пусть у тебя пока сидит. Всё. Генсек обозначил моё присутствие, небрежно ткнув пальцем куда-то себе за спину. Я огляделась. Комната была длинная, узкая, беленая до самого потолка и, в отличие от комнаты Михаила Семёновича, весьма лаконично обставленная и явно нежилая. Несколько тумбочек и длинный, занимающий большую часть комнаты, дощатый стол со скамьями по обеим сторонам. В торце одно окно, возле которого в углу разлапилось какое-то странное украшение: упирающееся в потолок вертикально стоящее бревно без коры с многочисленными обрубленными толстыми сучьями. На противоположной от входа длинной стене ещё две двери. Я выдернула руку из цепких пальцев Тукана и проследовала в указанном направлении – к скамье. Тот сказал ещё что-то Генсеку и вышел. Тут Генсек развернулся, оказался ко мне правым боком, и я увидела висящие на широченном брючном ремне здоровенные кожаные ножны, обитые медными бляшками, а в ножнах, соответственно, здоровенный нож. Не нож, а ножище, целый тесак, вроде того, что был в фильме у Рембо. Только в кино это выглядит забавно, а по соседству как-то не очень. Не обращая больше на меня никакого внимания, Генсек развернулся к дереву, одним движением выхватил из ножен тесак и метнул вперед. Глухо чмокнула древесина, зазвенело, срезонировав, стальное полотно. От неожиданности я подпрыгнула на скамейке, потом осторожно выдохнула и закрыла глаза. Кажется, я попала в ад… Сколько так прошло времени, не знаю. Осторожно прислонясь спиной к холодной беленой стенке, я сидела, не открывая глаз, стараясь не обращать внимания на головную боль и ноющее тело. Сначала от безысходности я начала на слух считать количество бросков Генсека. Десять, двадцать, пятьдесят… Со свистом рассекая воздух лезвие с точностью и монотонностью робота находило заданную цель; Генсек делал десять шагов вперед, десять назад и снова бросал… На третьей сотне я сбилась. А потом, видимо, задремала, потому что, неожиданно вздрогнув, подняла голову с лежавших на столе рук. По ту сторону стола всё так же стоял на изготовке Генсек. Короткое, почти невидимое глазу движение и нож вновь вибрировал в изрезанном бревне… Переведя взгляд на окошко, я поняла, что день уже клонится к закату. – Простите, – тихо спросила я, – можно мне… в туалет? Генсек никак на это не отреагировал, толи не захотел, толи не услышал. Я ждала довольно долго, но не происходило ровным счетом ничего нового. Тогда я решила пойти путем более сложным, но надежным: завязать беседу. – А сколько сейчас времени? – отсутствие результата тоже результат и я не сдавалась: – Простите, а как вас зовут? Генсек? А это что, имя? Или… Вы что, в партии состоите? Генеральным секретарём? На сей раз попытка увенчалась успехом. После очередного броска Генсек не шагнул вперед, а на мгновение замер и повернулся ко мне. Я по возможности приветливо улыбнулась. – Меня зовут Геной, – изумительно приятным голосом отозвался вдруг Генсек, и я помимо воли растянула рот до ушей. – А! Понятно! Здорово… Гена! – Провожая взглядом осточертевший проход Генсека к бревну, обрадовалась я и сдуру решила пошутить: – А «сек» что такое? Улыбка не успела сползти с моих губ, а Гена, вернувшийся на исходную, едва заметным движением отпрянул и коротко взмахнул рукой… Тесак, вонзившись возле моего правого запястья, пригвоздил рукав куртки к деревянной столешнице, разнеся вдребезги декоративные пуговицы. Эритроциты, тромбоциты и прочие лейкоциты побледнели, и дружной толпой, подталкивая друг друга, разом устремились вниз в направлении пяток. Я осела. Но упасть не могла, поскольку тесак удерживал куртку за рукав. – А «сек»… – всё тем же приятным голосом сообщил мне, склонившись к столу Гена, – значит «секира»… Я уже и сама догадалась. Генсек уцепил рукоятку, выдернул тесак, и мы вместе с курткой дружно рухнули между скамейкой и стенкой. Меж тем Генсек спокойно продолжил свои упражнения, а мы с курткой, немного поразмыслив, выползли из-под стола, втекли на скамью и затихли. Минут через десять Гена, не оборачиваясь, махнул рукой на дверь в углу: – Туалет там! Теперь я не была так уверена, что он мне нужен. На улице сгущались сумерки, когда в кармане у Генсека зазвонил сотовый. Он выслушал, коротко ответил «Да!», выдернул из бревна тесак и вышел, заперев дверь на два оборота. Я выдохнула и пошевелилась. Оставшись в одиночестве, я сразу почувствовала себя лучше. После выкинутой Генсеком шутки, в его присутствии не покидало обволакивающее чувство липкого ужаса. Однако ноги затекли, и я встала. Кто знает, как скоро Генсек вернётся, и сколько ещё тут просидим? «Только в туалет схожу…» – подумала я и засеменила на негнущихся конечностях по направлению к указанной двери. Через пару минут жизнь представилась мне в более привлекательном свете. Я прислушалась возле входной двери, ничего не услышала. Прошлась вдоль комнаты до бревна. Некогда могучее создание природы было вдоль и поперек искромсано чудовищным тесаком. Однако сколько я не разглядывала, следов от ножа не было ни на стене, ни на оконной раме рядом. К моему счастью, Генсек был на редкость точным метателем. Неожиданно со стороны окна донесся странный звук. Словно кто-то чихал. Я мигом убралась за стол и прислушалась. Свет в комнате не горел, поэтому небольшое полуподвальное окно хорошо просматривалось на фоне тускнеющего неба. Довольно долго ничего не происходило. Потом снова раздалось нечто похожее на старческое бормотание. «Ну что же это такое? – с раздраженным любопытством гадала я. – Ёжики, что ли?» Ноги мои меня сами подняли и подвели к окну. Пару раз оглянувшись на дверь, я влезла коленками на подоконник. Но здесь этого явно было недостаточно, поскольку окно хоть и имело полноценную раму, большая его часть было закрыта бетонным вентиляционным карманом, а выглянуть на улицу можно было только сверху и то сантиметров сорок, не больше. Ещё раз оглянувшись на дверь, я влезла на подоконник с ногами. Если сейчас войдет Генсек, то так и пришпилит меня к раме… Нос мой оказался на пару сантиметров ниже уровня земли, небо исчезло из виду, однако я смогла разглядеть, что окно выходит то ли в сад, то ли в парк, торчала веселенькая зеленая травка, а чуть поодаль виднелись кусты. «Мы за городом что ли?» – растерянно подумала я. – М-мняф!.. – раздалось вдруг над самым ухом, я присела и едва не свалилась с подоконника. Кто-то снова чихнул, зевнул, по оконному стеклу мелькнула тень, на землю возле окна упало что-то тяжелое, и садовая пыль брызнула на стекло. «Господи, да что там?» – я осталась на месте, поскольку любопытство пересилило страх. Наверху снова произошло движение, и на краю бетонного кармана неожиданно показалась… здоровенная рыжая лапа с когтями и черными подушками пальцев. Не успела я изумиться, как рядом с лапой появился обширный черный кожаный нос, а следом за ним – брылястая рыжая собачья морда размером с баскетбольный мяч. Мы встретились глазами, и её взгляд явно оживился. – Мамочки… – прошептала я, не понимая, пугаться или радоваться. Если этот рыжий теленок решит провалиться ко мне в подвал, вполне вероятно Генсек покажется мне мальчишкой вроде Тома Сойера с зубочисткой. Меж тем черный собачий нос шевельнулся, дрогнули брыли и могучие челюсти коротко разомкнулись: – М-мняф!.. – пес шумно выдохнул и в окно снова полетел мелкий мусор. Не сводя с меня взгляда своих блестящих карих глаз, добавил: – У-уф! – Ну и дела! – я даже в затылке почесала. – Теперь понятно почему Генсек ушел нимало не заботясь, что я сбегу в окошко… Хотя конечно он мог решить, что я в него не пролезу… – Я повертелась, оглядывая свои бока, и победно посмотрела на пса. – А я пролезу! Поняв, что я обращаюсь к нему, тот активизировался, выдал ещё один свой «мняф» и перевалился на бок, продемонстрировав вторую лапу. Потом вывалил широченный как лопата, розовый язык, облизал нос и, приоткрыв пасть, часто задышал, демонстрируя великолепные белые зубы. «Ба, парень, да ты же ещё совсем мальчишка!» – неожиданно сообразила я, сумев, наконец, абстрагироваться от размеров животного. Словно в подтверждение моих слов пес вскочил на ноги. Я поняла, что передо мной великолепный юный экземпляр азиатской овчарки. В одну секунду он исчез из виду, а в следующую уже стоял перед окном, потряхивая головой, с палкой в зубах, вопросительно глядя на меня сверху вниз. Потом скаканул козлом, припал на передние лапы и, азартно кроша деревяшку зубами, снова призывно укнул. Такой напор молодости и веселья заставил меня улыбнуться. Ну что с ним было делать? По крайней мере, хотя бы одному из нас было хорошо! – Уж извини, брат, не могу тебе помочь! – развела я руками. Но щенок продолжал настаивать. Он прыгал, словно заводной, падал, грыз палку, вертел головой так, что в один момент едва не высадил этой палкой стекло. – Эй!.. – предупреждающе начала я, но тут осеклась… «А какого чёрта, в конце концов?»