«Меняет тему. Логично», – подумал я. – Нет, никогда. – Почему нет? – Не знаю. – Мисс Маргутта причинила тебе такую боль? – Не думаю. Этот дом очень мало с ней связан. Но сюда приходили другие девушки. – Они тебе нравились? – Весьма. В особенности мне запомнился день, когда я из-за гриппа отменил все занятия. Это одно из моих самых счастливых здешних воспоминаний. Тогда моя студентка, узнав, что я заболел, принесла мне три апельсина и немного со мной посидела. В конце концов мы принялись целоваться, а потом она ушла. Немного погодя другая девушка принесла мне куриный суп, после заскочила третья и приготовила для нас троих горячий пунш, причем налила туда столько бренди, что, кажется, я был самым счастливым больным на свете. Одна из этих двух девушек потом некоторое время со мной жила. – И все же здесь и сейчас рядом с тобой стою я. Мог ты себе такое представить? Голос у нее был необычайно сдавленный, но я не понимал почему. Мне казалось, я вверяю ей свое прошлое, как мы делали это с самой нашей встречи в поезде. Потом я хихикнул, но мой смешок прозвучал несколько вымученно. – Что смешного? – Ничего смешного, просто, когда я здесь жил, ты еще даже не появилась на свет. Никто из нас не задался вопросом, какое это имеет значение. Миранда достала из сумки маленький фотоаппарат. – Сейчас я попрошу вон тех людей сфотографировать нас вдвоем. Так ты будешь знать, что я существовала, а я не буду сведена до мимолетного воспоминания, как та девушка с тремя апельсинами, чьи имя и фамилию ты сейчас, хоть убей, не вспомнишь. Это что, безумное женское тщеславие? Она же не такая. Миранда остановила пару американских туристов, выходивших из магазина, и, протянув блондинке фотоаппарат, попросила ее сфотографировать нас перед домом. – Не так, – сказала она, – обними меня за талию. И дай мне другую руку, я не кусаюсь. Она попросила девушку сделать еще одну фотографию – на всякий пожарный. Девушка щелкнула нас несколько раз. Миранда поблагодарила ее и забрала фотоаппарат. – Я сразу пришлю тебе фотографии, чтобы ты не забыл Миранду. Обещаешь не забыть? Я пообещал. – А что, Миранде это так важно? – Ты по-прежнему не понимаешь, да? Когда ты в последний раз гулял с девушкой моего возраста, которая не слишком дурна собой и отчаянно пытается сказать тебе то, что сейчас уже должно быть совершенно очевидно? Я подозревал, что она скажет нечто подобное, – но почему-то все равно перепугался и понадеялся, что неправильно все истолковал. Скажи простыми словами, Миранда, или повтори. А что, было недостаточно просто? Тогда повтори. Мы говорили так туманно, что вообще-то не должны были понять ни сами себя, ни собеседника, и все же каждый мгновенно ухватил намек другого, причем именно потому, что он не был озвучен. В голову мне тут же пришла великолепная идея; я достал мобильный телефон и спросил у Миранды, свободна ли она в ближайшие два-три часа. – Свободна, – ответила она. – Но разве тебе не нужно заняться своими делами: просмотреть записи, повесить одежду и вымыть наконец руки? У меня не было времени объяснять, и я тут же позвонил другу – известному в Риме археологу. Когда он поднял трубку, я сказал: – Мне нужна твоя помощь, и именно сегодня. – У меня все прекрасно, спасибо, что спросил, – ответил он со своим обычным юморком. – Чем могу тебе помочь? – Мне нужен пропуск на двоих на Виллу Альбани. Он чуть замешкался. Потом спросил: – Она красивая? – Само совершенство. – Я никогда не была на Вилле Альбани, – сказала Миранда. – Туда никого не пускают. – Пустят, вот увидишь. – Дожидаясь, пока друг мне перезвонит, я начал рассказывать: – Кардинал Альбани построил виллу в восемнадцатом веке и стараниями Винкельмана[8] собрал огромную коллекцию римских статуй. Я хочу, чтобы ты их увидела. – Почему? – Ну, ты накормила меня рыбой и грецкими орехами и любишь статуи, так что я покажу тебе барельеф, красивее которого ты в жизни не увидишь. На нем изображен Антиной, возлюбленный императора Адриана. Потом я покажу тебе свою любимую статую – Аполлона, убивающего ящерицу, – которую приписывают Праксителю, возможно, величайшему скульптору всех времен. – А как же кофе? – У нас полно времени. Зазвонил мой телефон. Мы сможем сейчас же подъехать на виллу? На посещение будет не больше часа, потому что смотрителю нужно уйти пораньше. – Сегодня же пятница, – пояснил мой друг. Мы сели в такси, стоявшее возле моста, и через несколько секунд уже мчались на виллу. В машине Миранда повернулась ко мне. – Почему ты это делаешь? – Так я показываю, как рад, что тебя послушался. – Несмотря на то что все время ворчишь? – Несмотря на то что все время ворчу. Она ничего больше не сказала и, недолго поглядев в окошко, снова повернулась ко мне. – Ты меня удивляешь. – Почему? – Я не ожидала, что ты из тех, кто поступает импульсивно, перескакивая с одного на другое. – Почему? – Потому что ты такой вдумчивый, успокаивающий, уравновешенный. – Хочешь сказать – скучный? – Вовсе нет. Возможно, люди тебе доверяют и открываются именно потому, что им нравится то, какими они становятся рядом с тобой, – как я сейчас в этом такси. Я взял ее за руку, потом отпустил. Меньше чем через двадцать минут мы оказались на месте. Смотрителя предупредили о нашем приезде; он ждал нас за воротами, сложив руки на груди, и выглядел властно и едва ли не враждебно. Потом он узнал меня, и его отношение, поначалу недоверчивое, сменилось сдержанным уважением. Мы зашли на саму виллу, поднялись наверх и, миновав вереницу залов, оказались перед статуей Аполлона. – Это Аполлон Сауроктон, убивающий ящерицу. Мы пройдем по галерее и, если останется время, посмотрим этрусские экспонаты, – объяснил смотритель. Миранда оглядела статую и сказала, что, кажется, видела ее копию. После мы пронеслись по остальным залам и оказались перед Антиноем. Она была поражена красотой барельефа. – Это потрясающе. – А я что говорил? – Sono senza parole, у меня нет слов, – сказала она. Я и сам лишился дара речи. Миранда обняла меня за талию, немного постояла перед барельефом, погладила меня по спине. Потом мы друг от друга отстранились. Чуть погодя я повернулся к ней, показал небольшой бюст горбуна и прошептал на ухо, что попытаюсь отвлечь смотрителя и тогда она сможет украдкой сделать несколько фотографий, поскольку фотографировать здесь запрещено. Я помнил, что смотритель как-то рассказывал мне о своей больной матери, а потому отвел его в сторонку и спросил, как она перенесла операцию. Вопрос предполагал delicatezza, деликатность, и я задал его вполголоса, якобы чтобы Миранда не услышала. Он оценил мое стремление не привлекать к себе внимания и объяснил, что purtroppo era mancata, к сожалению, ее больше нет. Я выразил ему соболезнования и, чтобы он еще немного постоял спиной к Миранде, рассказал, что моя мать тоже умерла. – Да, мама у каждого одна, – вздохнул он. Мы оба кивнули, сочувствуя друг другу.