– Конечно, сейчас. – Потом, видимо, стараясь смягчить свой резкий тон, она добавила: – Потому что знаю: если не буду за тобой приглядывать и следовать по городу, то больше никогда тебя не увижу. – Ты мне не доверяешь. – Пока не решила. Потом, повернувшись к отцу, который пришел и сел в гостиной, она сказала: – Па, я пойду на его лекцию. Тот удивился и, вероятно, расстроился, что она так скоро уходит. – Но ты же только пришла. Ты разве не собиралась мне почитать?.. – Почитаю завтра. Обещаю. Она имела обыкновение читать ему отрывки из «Мемуаров» Шатобриана. Сказала, что, когда ей было лет тринадцать, эту книгу ей читал отец; теперь настала ее очередь. – Твой отец не очень-то доволен, – заметил я, когда мы собрались уходить. Она заперла французские окна. В комнате немедленно потемнело, и эта внезапная темнота создала мрачную атмосферу, которая отражала приближающийся конец осени и настроение ее отца. – Недоволен. Но это не имеет значения. Он только говорит, что будет работать, а на самом деле теперь подолгу спит после обеда. В любом случае, пока он спит, я обычно хожу за покупками – пополняю холодильник его любимыми продуктами. Я это завтра сделаю. Всем остальным занимается патронажная служба. Сегодня днем придет сиделка: выгуляет собаку, приготовит еду, посмотрит с ним телевизор и уложит его спать. Когда мы спустились и вышли на набережную Тибра, Миранда вдруг остановилась и глубоко-глубоко вобрала в грудь свежий воздух, который бывает только в конце октября. Я удивился. – Чего это ты? – спросил я, очевидно имея в виду звук, подобный скорбному вздоху, который вырвался из ее легких. – Я так каждый раз вздыхаю, когда ухожу. Неимоверное облегчение. Как будто там я задыхалась от спертого воздуха. Знаю, однажды – скоро – мне будет не хватать этих визитов. Надеюсь только, я не буду чувствовать вины и не забуду, почему мне так хотелось уйти и закрыть за собой дверь. – Иногда я задаюсь вопросом, не чувствует ли мой сын того же каждый раз, когда расстается со мной. Она промолчала. Просто продолжала идти. – Вот чего я хочу, так это чашечку кофе. – Ты же только что пила кофе. – Кофе без кофеина, – сказала она. – Я покупаю ему кофе без кофеина и выдаю за обычный кофе. – И тебе удается его одурачить? – Вполне. Разве что только он сам ходит за настоящим кофе, а мне не говорит. Но я в этом сомневаюсь. Как я уже сказала, я провожу здесь каждые выходные. А иногда, если выпадает свободный денек, прыгаю в поезд, провожу здесь ночь и часов в одиннадцать утра возвращаюсь обратно. – Ты любишь приезжать домой? – Раньше любила. А затем я вдруг задал вопрос, который никогда раньше не осмелился бы задать: – Его? – Сейчас уже трудно сказать. – И все же ты прекрасная дочь. Я видел это собственными глазами. Она не ответила. На ее лице мелькнула улыбка, развеивающая заблуждения и словно говорящая: «Ты совсем ничего об этом не знаешь». – Думаю, любовь, которую я когда-то к нему испытывала, прошла. Осталась только любовь-плацебо, а ее легко принять за чистую монету. Наверное, виной тому старение, болезнь, начинающаяся деменция. Я забочусь о нем, беспокоюсь о нем, все время звоню ему, когда меня нет, проверяю, чтобы у него все было, – и все это так меня вымотало, что мне больше нечего ему дать. Любовью ты это не назовешь. Никто не назовет. И сам он тоже. – А потом она, уже по обыкновению, резко себя оборвала: – Девушке нужен кофе! – И вдруг ускорила шаг. – Я знаю хорошее местечко поблизости. Пока мы шли в кафе, я спросил, не против ли она совсем ненадолго перейти мост. – Я хочу тебя кое-куда отвести. Она не спросила зачем или куда и последовала за мной. – Уверен, что у тебя есть время? Тебе же нужно бросить сумку, помыть руки, просмотреть записи, бог знает что еще, – сказала она с явным смешком в голосе. – Время у меня есть. Возможно, до этого я немного преувеличил. – Да что ты говоришь! Так я и знала, что ты врунишка. Мы рассмеялись. А потом ни с того ни с сего: – Знаешь, он очень болен. И хуже всего, что он в курсе, пускай и не хочет об этом говорить. Только я никак не могу понять: потому ли он не поднимает этот вопрос, что слишком напуган, или он таким образом пытается не пугать меня. Мы оба оправдываемся тем, что хотим защитить другого, но, кажется, просто не нашли способа обсуждать эту тему и предпочитаем откладывать разговор до тех пор, пока, вероятно, не станет слишком поздно. Поэтому мы относимся к этому вопросу очень легкомысленно и все время шутим. «Торт принесла?» – «Принесла». – «Нальешь мне еще немного вина?» – «Да, но только капельку, па». Скоро он уже не сможет дышать, так что, если его не прикончит рак, он умрет от пневмонии. И это если не брать в расчет морфий, который он начал принимать и который со временем вызывает другие проблемы, – да что об этом говорить. Мне, возможно, придется переехать к нему, если ни брат, ни сестра этого не сделают. Мы все говорим, что будем приезжать к нему по очереди, но кто знает, какие оправдания каждый найдет, когда придет время. По дороге мы сделали небольшой крюк и зашли в мой отель. У стойки регистрации я сказал, что заскочу в номер оставить сумку. Сотрудник, который смотрел телевизор, ответил, что попросит одного из коридорных занести ее в мой номер. Миранда в лобби не зашла, но заглянула в часовенку при отеле. Выйдя на улицу, я увидел, как она носком ботинка пытается поддеть расшатавшийся камень мостовой, который ее, похоже, заинтересовал. – Две минуты, и ты увидишь то, что я хотел тебе показать, – произнес я, чувствуя ее нетерпение. Я хотел сказать что-нибудь о ее отце или по крайней мере закончить разговор словами, приносящими утешение, однако не мог придумать ничего, кроме банальностей, и был рад, что она больше не поднимает эту тему. – Надеюсь, оно того стоит, – сказала Миранда. – Для меня да. Через несколько минут мы подошли к зданию на углу улицы. Я молча встал перед ним. – Да неужели – вигилия! – Она не забыла. – Где? – Наверху. Третий этаж, большие окна. – Счастливые воспоминания? – Да не особо. Просто я здесь жил. – И? – Приезжая в Рим, я каждый раз останавливаюсь в одном и том же отеле только лишь потому, что он находится в нескольких шагах отсюда, – сказал я, показывая на окна верхнего этажа, которые явно не мыли и не меняли уже несколько десятилетий. – Я люблю сюда приходить. Кажется, что я все еще наверху, все еще читаю на древнегреческом и оцениваю студенческие работы. В этом доме я научился готовить. Я даже пришивать пуговицы научился здесь. Научился сам делать йогурт, сам печь хлеб. Изучил «Книгу Перемен». Впервые завел домашнее животное, потому что старая француженка, которая жила подо мной, больше не хотела держать кошку, а я этой кошке нравился. Теперь я завидую тому молодому человеку с верхнего этажа, хотя он был здесь не особенно счастлив. Мне нравится приходить сюда попозже, когда на улице темнеет, и следить за квартирой. Тогда, если в моих старых окнах зажигается свет, сердце у меня просто разрывается на куски. – Почему? – Потому что часть меня, возможно, еще не перестала хотеть повернуть время вспять. Или не вполне приняла то, что я стал другим, – если я и в самом деле стал другим. Возможно, все, чего я на самом деле хочу, – это вновь обрести связь с человеком, которым когда-то был и следы которого потерял (а может, я просто отвернулся от него, переехав в другое место). Наверное, я и не жажду быть тем, кем был раньше, – мне бы только снова увидеть того человека, хотя бы на минутку, и выяснить, кем он был, когда еще не оставил жену – даже не встретил ее, – когда понятия не имел, что однажды станет отцом. Молодой человек на верхнем этаже ничего об этом не знает, и какая-то часть меня хочет ввести его в курс дела и сообщить, что я все еще жив, что я не изменился и что прямо сейчас стою перед его домом… – …со мной, – прервала меня она. – Вероятно, мы можем подняться наверх и поздороваться с ним. Мне до смерти хочется с ним познакомиться. Я не мог понять, переводит ли она шутку на следующий уровень или ведет себя до странности серьезно. – Уверен, ему ничего бы не хотелось больше, чем открыть дверь и увидеть, что на лестничной площадке его ждешь ты, – сказал я. – А ты бы меня впустил? – спросила она. – Ты знаешь ответ! Она подождала, рассчитывая, что я что-нибудь добавлю, может быть, поясню, что имею в виду. Но я этого не сделал. – Так я и думала. – А ты бы вошла? – наконец спросил я. Она немного подумала. – Нет, – ответила она. – Почему нет? – Ты больше нравишься мне взрослым. Между нами внезапно повисло молчание. – Знаешь ответ получше? – спросила она, сжав мою руку. Этот жест вполне мог означать, что, несмотря на все подшучивания, мы по-настоящему откровенны и доверяем друг другу. – Я намного старше тебя, Миранда, – сказал я. – Возраст – это только цифра, – ответила она, прежде чем я договорил свою реплику. – Заметано? – Заметано. Я улыбнулся. Никогда раньше я не использовал этого слова в таком значении. – Так что, ты когда-нибудь заходил в дом или поднимался наверх?