– У вашей жены был хороший вкус, – добавил я, уже жалея о том, что использовал прошедшее время, и не зная, не забрел ли на зыбкую почву. – А вот эти, – продолжил я, глядя на три изображения в тонах сепии, запечатлевшие римский быт в начале девятнадцатого века, – похожи на работы Пинелли[7], правда? – Это и есть Пинелли, – сказал гордый отец, который, возможно, обиделся на мое замечание. А я ведь чуть было не сказал «подражают Пинелли», но вовремя осекся. – Я купил их для жены, но она ими не дорожила. Поэтому сейчас они живут со мной. Потом – кто знает. Может быть, она их заберет. У нее в Венеции своя успешная галерея. – Благодаря тебе, па. – Нет, благодаря ей и только ей. Я пытался не выдать своей осведомленности о том, что жена его бросила. Но потом он, видимо, догадался, что Миранда рассказала мне об их браке. – Мы остались друзьями, – пояснил он. – Может, даже близкими друзьями. – И у них, – добавила Миранда, протягивая нам по бокалу белого вина, – есть дочь, которую оба пытаются перетянуть на свою сторону. Я налила тебе меньше вина, чем нашему гостю, па, – сказала она, подавая ему бокал. – Понимаю, понимаю, – сказал отец, коснувшись ладонью щеки дочери, и его жест был исполнен необычайной любви. Ничего удивительного. Она внушала любовь. – А вы ее откуда знаете? – спросил он у меня. – На самом деле я ее вообще не знаю, – признался я. – Мы познакомились сегодня в поезде, в общем, меньше трех часов назад. Мне показалось, что отец несколько растерялся и неловко пытается это скрыть. – И что… – И ничего, па. Этого беднягу подвел сын, не встретил с поезда, и я так его пожалела, что решила приготовить ему рыбу и накормить его овощами (может быть, и вялый puntarelle, спаржевый цикорий, который я нашла у тебя в холодильнике, пойдет в дело), а после отправлю подобру-поздорову в отель, он ведь ждет не дождется, когда можно будет прилечь отдохнуть и умыть после нас руки. Мы все втроем расхохотались. – Она всегда такая. В ум не возьму, как только мне удалось породить такую колючую девчонку. – Я твой шедевр, старик. Но видел бы ты его лицо, когда он понял, что сын его не встретит. – Я что, так ужасно выглядел? – спросил я. – Она, как всегда, преувеличивает, – сказал отец. – Да он дулся с тех пор, как я села на поезд во Флоренции. – Я не дулся с тех пор, как ты села на поезд во Флоренции, – повторил за ней я. – Не дулся он! Как же! Ты дулся еще до того, как мы заговорили. И даже не хотел подвинуться ради моей собаки. Думаешь, я не заметила? Мы все снова рассмеялись. – Не обращайте на нее внимания. Она все время всех подкалывает. Это она так подружиться хочет. Ее глаза были прикованы ко мне. Мне понравилось, что она пытается прочитать мою реакцию на отцовские слова. Или, быть может, она просто на меня смотрела, и нравилось мне именно это. И все-таки как давно она?.. На одной из стен в гостиной в рамках висела серия черно-белых фотографий древних статуй; оттенки черного, серого, серебряного и белого удивительным образом перетекали один в другой. Когда я снова взглянул на Миранду, и она, и ее отец посмотрели на меня. – Это все Миранда. Фотографии ее. – Так, значит, этим ты занимаешься? – Этим, – произнесла она извиняющимся тоном, словно хотела сказать: «Больше я ничего не умею». Я пожалел, что так сформулировал свой вопрос. – Только черно-белые фотографии. Никаких цветных, – добавил ее отец. – Она с удовольствием путешествует по всему свету, ездит в Камбоджу, Вьетнам, а потом в Лаос и Таиланд, но своей работой всегда недовольна. Я не удержался: – А разве кто-нибудь доволен своей работой? Миранда едва заметно улыбнулась мне за то, что я пришел ей на помощь. Однако взгляд ее мог также означать другое: спасибо, но спасать меня не нужно. – Я понятия не имел, что ты фотограф. Фотографии замечательные. – Потом, увидев, что она не рада комплименту, я добавил: – Потрясающие. – Что я вам говорил? Она никогда собой не довольна. Можешь хоть голос сорвать от восторга, она все равно не обрадуется похвале. Крупное агентство сделало ей чудесное предложение… – …которое она не примет, – отрезала Миранда. – Мы это не обсуждаем, па. – Почему? – спросил он. – Потому что Миранда любит Флоренцию, – сказала она. – Мы оба знаем, что причина ее отказа нисколько не связана с Флоренцией, – заметил отец, поддерживая шутливый тон, но при этом многозначительно глядя сначала на дочь, а потом на меня. – Она связана с ее отцом. – Ты такой упрямец, па. Упрямец, убежденный, что он – центр Вселенной и что без его благословления все звездочки в небе погаснут и обратятся в пепел. – Ну, этому упрямцу нужно еще немного вина, прежде чем он обратится в пепел. Кстати, не забывай, Мира, что в завещании я попросил именно об этом. – Разбежался, – сказала она, отодвигая открытую бутылку, чтобы отец до нее не дотянулся. – Чего она не понимает – думаю, в силу возраста, – так это того, что после определенного момента диета и умеренность в еде… – …или питье… – …совершенно бесполезны и скорее могут навредить, чем принести пользу. Я думаю, людям нашего возраста должно быть позволено дожить жизнь так, как нам угодно. Лишать нас того, чего мы хотим на пороге смерти, кажется бессмысленным, а может, и вовсе вредным, вы не согласны? – Мне кажется, всегда нужно делать то, что хочешь, – сказал я, сожалея, что волей-неволей оказался в лагере ее отца. – Говорит человек, который точно знает, чего хочет, – последовала ироническая атака от дочери, не забывшей нашего разговора в поезде. – Откуда тебе знать, знаю я, чего хочу или нет? – парировал я. Она не ответила. Она просто смотрела на меня, не опуская глаз. Она не собиралась играть со мной в кошки-мышки. – Потому что я такая же, – в конце концов сказала она. Она видела меня насквозь. И знала, что я об этом знаю. Правда, она, возможно, не догадывалась, что мне нравится наш игривый спарринг и ее неготовность спустить мне хоть что-нибудь с рук. Я почувствовал себя необычайно важным, как будто мы сто лет друг друга знали, и ершистость Миранды никоим образом не уменьшала нашего взаимного уважения. Мне хотелось приласкать ее, обхватить руками. – Современная молодежь слишком умна для таких, как мы, – встрял ее отец. – Да вы оба ни черта не смыслите в современной молодежи, – мгновенно ответила девушка. Меня что, снова отправили в дом престарелых вместе с ее отцом, пускай по возрасту мне туда было рано? – Ну тогда вот тебе еще один бокал вина, па. Потому что я тебя люблю. И еще один для вас, мистер Эс. – Там, куда я направляюсь, любимая моя дочь, не подают вина, ни белого, ни красного, ни даже розового, и, честно говоря, прежде чем укатят мою каталку, я хочу выдуть его как можно больше. А потом спрячу бутылку-другую под простыней и, когда наконец встречусь с Господом, скажу ему: «Эй, посмотри-ка, что я принес с заблудшей планеты Земля». Она не ответила и вернулась на кухню, чтобы вынести обед в столовую. Но потом передумала и сказала, что сейчас достаточно тепло и мы втроем можем пообедать на веранде. Мы взяли бокалы и приборы и направились на террасу. А Миранда тем временем разделала branzini, сибасов, поджаренных в чугунной сковороде, вытащила косточки и на отдельном блюде подала шпинат и подвядший puntarelle, который, когда мы уселись, она сбрызнула маслом и посыпала только что натертым пармезаном. – Ну, расскажите нам, чем вы занимаетесь, – сказал ее отец, повернувшись ко мне. Я объяснил, что только что закончил работу над книгой и скоро поеду обратно в Лигурию, где и живу. Я очень бегло обрисовал свою карьеру преподавателя классической филологии и мой текущий проект, посвященный трагическому падению Константинополя в 1453 году. Потом обмолвился о своей жизни, о бывшей жене, которая теперь живет в Милане, о сыне-пианисте, восходящей звезде, а потом поведал, как скучаю по пробуждениям под плеск морских волн, когда уезжаю из дому. Ее отца заинтересовало падение Константинополя. – А жители Константинополя знали, что город обречен? – спросил он. – Знали. – Тогда почему так мало людей бежало до его осады и разграбления? – Спросите немецких евреев! Мы ненадолго замолчали. – Вы предлагаете спросить моих родителей, и бабушек, и дедушек, и почти всех моих теть и дядь, с которыми я скоро встречусь у райских врат?