Но и минусы не заставили себя ждать: внезапный громкий жалобный крик заставил ее подпрыгнуть на месте, и Тома резко обернулась, вскочив. Звук донесся из-за двери напротив, и тут же продолжился протяжным стоном, а затем раздался такой грохот, словно там кого-то убивали. Краем глаза заметив, как Ник вышел из дальней комнаты и запирает дверь, Тома метнулась к нему. Мельком глянув на выражение ее лица, он тихо засмеялся: — Не бойся. Это просто игры. Расслабься, идем. У меня для тебя маленький подарок. — Подарок? Сердце Томы забилось чаще, когда, опустив взгляд, она заметила в его руке блестящие наручники. — Да. Ты выиграла у Макса, так что это твоя игра. Твои фантазии, малыш. На секунду превратившись в соляной столб, Тома забыла как дышать и неестественно выпрямилась, пораженная приступом чудовищного стыда, как ударом молнии. — Я… я… не могу. — Еще как можешь, — хмыкнул Ник, взял ее под локоть и подтолкнул к двери, вложив в ладонь ключ, — вперед, открывай дверь сама. С этой секунды я начислю тебе по одному удару ремнем за каждый эпизод непослушания. А после десяти ударов, боюсь, придется передать твое дело в суд, и там ты получишь приговор, милая. Нервно рассмеявшись, Тома дернула ключ, но он никак не хотел проворачиваться в замке. Справившись с третьей попытки, она вынула его из замка, зажала в потной ладони и повернулась к нему с пылающими щеками: — Я правда не уверена, хочу ли… — Раздевайся, саба, ты уже заработала два удара, — перебил Ник и захлопнул дверь с такой силой, что она вздрогнула. А затем ударил рукой по выключателю, полностью погасив свет. Тома застыла в тишине и пустоте. Этого она не ожидала: занавески были задернуты, и тьма в первое мгновение показалась кромешной. — Ник? — испуганно спросила она, когда тело вдруг покрылось мурашками. Черт, что это? Она же никогда прежде не боялась темноты. — Мастер для тебя. Три удара, — прошептал он прямо на ухо, и Тома подпрыгнула на месте, вскрикнув, как безумная, от неожиданности. — Тише. Она почти услышала, как он поморщился, хотя все еще не могла различить ничего — только чувствовала, как его ладони скользнули по ее телу сверху вниз и снова вверх, рывком задрали платье. — Руки вверх, — скомандовал он негромко, но уже не шепотом. Голос звучал очень холодно, отстраненно и… безжалостно. Автоматически выполнив команду, Тома быстро осталась в одних трусиках. Платье с шелестом упало ей под ноги, и почти сразу она услышала, как за спиной что-то звякнуло… пряжка. Он расстегнул ремень? Ее рот открылся сам собой, и сильное возбуждение пришло одновременно с паникой: о нет, эту фантазию она не планировала осуществлять всерьез. Удары ремнем довольно болезненные, а она же не мазохистка. И как ей теперь сказать об этом? Он будет зол и разочарован… Новое прикосновение его пальцев заставило вздрогнуть — но это был не удар, а нежная ласка. Невесомые прикосновения кончиков пальцев, скользящие вниз по позвоночнику — от шеи до края трусиков, и, лишь немного замедлившись, это движение продолжилось вниз. — Стой. Не шевелись, нижняя, — еле слышно приказал он, одним пальцем потянув ее трусики вниз сзади и стянул их до бедер, — закрой глаза. Сомкнув веки, Тома внезапно поняла, что часто дышит с открытым ртом, и закрыла его, но тут же открыла снова — когда его палец пополз вверх и скользнул на внутреннюю поверхность бедер. Ее восприятие изменилось. Теперь, когда она не пыталась всматриваться во тьму, ей оставалось всматриваться только в свое тело: торчащие от возбуждения соски, поджимающийся от страха живот, напряженную теплую промежность. Она ощутила горячую волну, исходящую от возбужденного тела Ника, когда он слегка качнулся, переступая с ноги на ногу — совсем рядом. И его шепот, коснувшийся ее уха, на этот раз был легче ветра. На секунду ей даже показалось, что она придумала эти слова, а не услышала: — Ты течешь, сучка. Течешь, потому что хочешь быть выпоротой. Хочешь, чтобы я тебя трахнул. — Да, мастер, — послушно, словно марионетка, ответила она, невольно поворачивая к нему голову с приоткрытым ртом — и почти сразу ощутила на губах его дыхание: — Вот так. Только «да, мастер». Это все, что я хочу от тебя слышать. Особенно когда тебе будет больно. Тома невольно приоткрыла рот еще шире, и тогда он впился в ее губы — таким нетерпеливым безжалостным поцелуем, словно был вампиром. Снова привкус крови во рту — и затем нежные ласки языка. Фирменный поцелуй Ника? Похоже, что да… и ей, черт возьми, нравилось. Почти мгновенно потеряв контроль над собой, Тома потянулась к нему: развернулась, подняла руки, чтобы обнять за шею… и тут же жестоко поплатилась. Поцелуй мгновенно прервался. Перехватив одну ее руку, затем другую, Ник довольно жестко завел их за спину, собрал в левую ладонь, а правой отвесил расчетливую пощечину, точно по центру щеки: — Саба, ты охренела. Охренела, да? Он ударил ее по второй щеке, а затем третий раз. Зажмурив глаза, Тома сжалась всем телом, попыталась отстраниться, но он лишь прижал ее крепче и встряхнул: — Тихо. Не смей сопротивляться. Не смей… сучка… распускать руки. Потеряв ритм дыхания от неожиданно грубых выражений, обжигающих щеки пощечин и сотрясающего все тело возбуждения, Тома заплакала. Черт... черт… он достал ее… она безумно хочет его, именно так. Она была так беспомощна и так открыта. Так беззащитна перед ним в эту секунду. Ник резко развернул ее спиной, звякнул наручниками и, немного повозившись, защелкнул их на ее запястьях за спиной, а затем потянул их вверх, вынуждая наклониться: — Вот так. Стоять. Ноги раздвинь. Ее трусики сползли ниже, болтаясь у колен и мешая расставить ноги, и Тома попыталась их сбросить, но Ник уже отвел ее ногу в сторону, и ткань растянулась, немного впиваясь в кожу. — Стоять. Упаси тебя бог шевельнуться, саба, — прошептал он и отошел в сторону. Тома сглотнула. Ей казалось, что она вот-вот потеряет равновесие, но каким-то чудом держалась, пока он шелестел чем-то в темноте. Одеждой? Он раздевается? В комнате словно стало светлее — глаза постепенно привыкали, и она уже хорошо видела его у прикроватной тумбочки. Ник копался в своей черной сумке, которую на этот раз прихватил снизу, а потом яркой вспышкой сверкнул экран смартфона, и тут же донеслась тихая музыка. Ожидая услышать нечто вроде этники, под которую вечером делали сцену Макс и Лиза или трансовых треков, которые всегда играли фоном в клубе, Тома едва не поперхнулась, опознав первые ноты старой советской песни. Ничего общего с сексом — ни одной мысленной связи. Ничего из того, что когда-либо могло бы с ним ассоциироваться, в любой из десятков параллельных вселенных. Может, это ошибка? Но Ник не сбросил трек, а невозмутимо отошел от тумбочки, возвращаясь к ней. «Наша служба и опасна и трудна...», — тем временем бодро запел исполнитель, фамилии которого она не помнила, но голос знала с детства — по концертам на день милиции, которые любила смотреть бабушка. После первой же мысли о бабушке возбуждение мгновенно спало, на смену пришло раздражение: Ник что, спятил? Это не смешно. Тома начала выпрямляться с горячим намерением высказать ему все, что думает, за свой мгновенно испорченный настрой, но его рука поймала ее за волосы на полпути и снова нагнула: — Не нравится музыка, солнышко? А если так? Ее слух, обострившийся в темноте, различил какой-то новый звук — тихое жужжание — и, прежде, чем Тома поняла, что происходит, к ее клитору прижалось нечто твердое и вибрирующее. И все мышцы в теле мгновенно ослабели — она бы упала, если бы Ник ее не держал, жестко прижимая вибратор к клитору. — А. А-ааааа! — Проверим, сколько ты можешь кончать под эту музыку, маленькая сучка? — спросил ее дом, крепко удерживая в крайне неудобной позиции… особенно неудобной сейчас, когда все тело сотрясалось от неукротимого оргазма. Тома редко пользовалась вибраторами, поэтому они всегда оказывали на нее почти мгновенный эффект — а уж теперь, когда она была так разогрета, это было просто неизбежно. И это длилось… длилось… и длилось, пока не стало больно. А самая антисексуальная песня в мире все продолжалась. — Пусти… пусти… — прохрипела она, пытаясь уворачиваться изо всех сил, когда ощущения стали приносить дискомфорт. Колени подогнулись, и Ник, осторожно поддерживая, позволил ей опуститься на них, убирая, наконец, мерзкий вибратор. Тома выпрямилась, чтобы не потерять равновесие из-за наручников, все еще сковывающих ее руки за спиной. Она стиснула зубы, приходя в себя и мучительно дожидаясь конца дурацкого бодрого проигрыша. Когда музыка остановилась, из ее груди вырвался вздох облегчения — но в следующую секунду песня началась снова. Мерзавец зациклил трек. Резко вскинув голову, чтобы прожечь его взглядом, полным ярости, Тома встретила смеющийся взгляд: — Это еще не все, солнышко, — прошептал он ей на ухо и засмеялся в голос, когда Тома побледнела, снова меняясь в лице — и тяжело задышала от бессильного гнева. Забывшись, она дернула по-прежнему крепко скованные руки и издала жалобный стон боли. — Не надо, не дергай. Тебе больно сейчас? — спросил Ник, обходя ее спереди. Ответом ему были лишь дрожащие от гнева крылья ее носа и взгляд, которым она бы убила — если бы только могла. «Если кто-то кое где у нас порой...», — снова завел голос из телефона, и Тома поняла, что готова зарычать. — Мастер. Выключите это. Пожалуйста, — процедила она, сама не понимая, почему простая песенка вызывает у нее такое бешенство. Как же слаба ее выдержка, если до состояния невменяемости может довести всего лишь простой трек, включенный не в том месте и не в то время. — Нет, малыш, — цокнул языком Ник, покачав головой, — Ты не можешь таким тоном разговаривать с мастером. Особенно когда он занят претворением в реальность твоей мечты. Ты же хотела наручники и полицейский флер? Он стоял перед ней, расставив ноги, полностью одетый, очень самодовольный и смотрел снизу вверх — во всех смыслах. Тома, сидящая у его ног на коленях, тихо ненавидела и обдумывала варианты. Что она могла сделать со скованными руками? Разве что укусить его. Но если она потеряет равновесие, то окажется в весьма глупой позе, и к тому же стукнется носом об пол. Оставалось только трястись от злости и обдумывать месть на будущее. — Обдумываешь план отмщения? — рассмеялся Ник тут же, смерив ее взглядом с головы до ног, — Хорошо. А пока ты это делаешь… Обернувшись, он взял с кровати ремень, уже приготовленный и сложенный вдвое, и Тома широко раскрыла глаза: — Нет. — Да, милая. Я тебе еще за прошлые разы задолжал наказаний. Вставай, — Ник потянул за ошейник и подхватил под мышки, поставив ее на ноги, а затем указал на кровать: — Забирайся. На колени, ложись грудью на подушку и прогнись. — Нет. Белый. — Да, малыш, — он мягко провел левой рукой по волосам, отбрасывая их на одно плечо, — я дам тебе пару секунд. Быстро обогнув кровать, Ник, наконец, выключил бесившую ее песню, и наступившая тишина оглушила звоном в ушах — и тут же они наполнились сладостными звуками какой-то фоновой композиции со звуками флейты и синтезатора. Вся красная от злости Тома подняла на него глаза. Она совершенно не готова была позволить ему пороть себя. Ее попа все еще в синяках и… Их глаза встретились. Его взгляд прожег до самых внутренностей, до низа живота, до каких-то вовсе неосязаемых глубин. — Ты признала меня своим верхом, саба. Так подчиняйся, — хлестнул он громким шепотом так, как не хлестал ее даже пощечиной. И Тома, вздрогнув всем телом, молча легла так, как он сказал. Закрыв глаза, она тихо всхлипнула, не понимая, что с ней такое. Зачем она делает то, что ей совсем не по нраву? Ведь он обещал, что это будет ее игра. Что это вроде как… — О-о-о. Когда его пальцы, погладив ягодицы, быстро проникли в ее теплую мокрую киску сзади, Тома издала такой глубокий стон, какого даже не ожидала. О, черт… о, дьявол.