Ник слегка отстранился и подал ей руку. Они медленно спускались по лестнице, и Тома изо всех сил старалась не улыбаться до ушей, идя следом и держась за его надежную ладонь. — Ну… мне было хорошо. Но ты ведь знаешь, я не люблю публичность. Наверное, это мое табу. — Не думаю, что табу, — мягко возразил он, — Ты постепенно смягчишься, но пока… обещаю тебе полный приват. Я сам не очень люблю интимные сцены у всех на виду, если только это не заранее продуманное шоу. — Серьезно? — Да. Я ретроград. Все наказания только за закрытой дверью. И ты можешь плакать сколько влезет. Что хочешь еще? Они остановились, не дойдя до зоны лаунж-бара, поскольку заметили группу активно общающихся людей, и Ник тут же развернул ее спиной к ним, приподнял пальцем подбородок. У Томы что-то сжалось внутри, когда он пронзил ее внимательным взглядом. Ее сердце колотилось как бешеное — она все еще не верила, что он предложил ей играть с ним дальше. Один из главных мастеров клуба… за что ей такое везение? — Не знаю. Я просто хочу быть собой, — выпалила она. — Не хотела бы притворяться. Но если ты мог бы научить меня… — Это мне подходит, — перебил он. — Твори все, что приходит в голову. Но учти, что наказания будут пропорциональными. Например, ты обязательно получишь при следующей встрече за то, что надела мою рубашку без разрешения. — Поставишь в угол? — фыркнула Тома. — Ага, на горох. — Серьезно? Ник хмыкнул и наклонил голову, снова улыбнувшись: — Нет. Кофе будешь? — Да. Тома скосила глаза на свои затвердевшие соски и, сообразив, что их видно под рубашкой, снова покраснела. Ник, словно не заметив ни ее возбуждения, ни смущения, невозмутимо продолжил, усевшись за барную стойку: — Я люблю очень простые вещи, без изысков… два капучино, Дим…, — попросил он, найдя глазами бармена и тут же продолжил, — например, я не использую скамейку для порки — если захочу выдрать, скорее просто разложу тебя на коленях. — Ник, пожалуйста, он же слышит, — перебила шепотом Тома, указывая на бармена глазами, округленными как два блюдца. — Дима, ты слышишь? Я сказал, что разложу ее на коленях, если захочу выдрать. Тебя это смущает? — громко спросил Ник, и Тома вскрикнула. Мужчины загоготали, когда она спрятала лицо в ладонях, и ржали до тех пор, пока Тома не взяла себя в руки и не отняла, наконец, пальцев от лица — но, увидев ее безумный взгляд, засмеялись снова. — Я бармен, меня здесь все считают за мебель, — добродушно пояснил симпатичный молоденький парень не старше лет двадцати трех на вид, которого она впервые имела возможность толком разглядеть. Он поставил перед ней кофе и сел на стул с другой стороны стойки, — меня Дима зовут, а тебя? — Тома, — шепотом выдохнула она, делая глубокий вздох, чтобы победить смущение. — Моя нижняя с сегодняшней ночи — сообщил Ник, подвинув к себе вторую чашку кофе. — Хорошо, — кивнул Дима и улыбнулся, — я не буду подслушивать. Отойду? — Иди, — кивнул Ник. — Вообще можно уже закрываться минут через пятнадцать. — Хорошо, — кивнул бармен с заметным облегчением. — Похоже, он устал после ночи, — заметила Тома, чтобы скрыть остатки смущения. Но Ник смерил ее скептическим взглядом: — Ты хочешь поговорить об этом? — Эмм… нет. Я хотела бы узнать побольше о тебе, — пробормотала она, опуская глаза. — Хорошо. Ну, что еще? Я не люблю флоггеры и паддлы, прочую лишнюю утварь... обычно использую ладонь, ремень и то, что попадет под руку. Люблю розги, но тебя еще надо к ним подготовить, чтобы это имело смысл... Могу отшлепать щеткой для волос. Возбуждает? Тома закрыла лицо рукой, и Ник засмеялся: — Вижу, что да… не смущайся, котенок, мы же просто болтаем… я не подвешиваю, не связываю — иногда использую наручники, чаще придерживаю руки или могу просто лечь на тебя. При этом Ник так сверкнул глазами, что Тома на этот раз расхохоталась. Звучало не так уж страшно — но она помнила, как это ощущалось, когда он лежал на ней, перекрывая дыхание. Ник хорошо умел пугать, если хотел… знал, как подчинять и лаской, и силой. — Я думала, ты совсем другой, — призналась она еле слышно, когда повисла слишком долгая пауза. — Знаю. Расскажи, какие у тебя впечатления. — Мне было хорошо, я думаю, ты знаешь, — очень тихо продолжила она, невольно придвигаясь к нему еще ближе, — хотя пару раз я была очень зла и напугана. — Знаю. Эти эмоциональные качели нормальны. Для того мы и играем, верно? — Да… а что чувствуешь ты? — вырвалось у нее, когда она подняла глаза и встретила его бесстрастный взгляд — в который раз за ночь. — А этого, — снисходительно улыбнулся он и внезапно щелкнул ее по носу, — ты никогда не узнаешь, малыш. — Что? — ошеломленно спросила она, невольно моргнув и резко отстранившись. — У меня такая роль, солнышко. Доминант всегда скрывает эмоции, — сказал Ник с улыбкой и подмигнул. — Пей кофе, малыш, скоро поедем домой. Глава 15 Долгий крепкий сон без задних ног пошел ему на пользу. Дома с каждым днем становилось все уютнее — одеяло и подушка выглядели тем привлекательнее, чем сильнее падала температура за окном, чем больше сырости было на улице. Только не так уж часто выпадала возможность дрыхнуть всласть, не ограничивая себя звонком будильника. Макс не отсыпался так неделями — возможно, потому, что стал слишком часто тревожиться о работе в последнее время. А если еще честнее, он переживал не только о работе. Даже во сне он привык чутко контролировать ритм дыхания Лизы — влезал бы и в ее сны, если бы только мог. Что занимало ее мысли целыми днями? О чем она мечтала? На кухонном столе валялся блокнот с ее зарисовками — он не удержался от соблазна, пролистал, позевывая. Лиза училась уже много месяцев, и даже по карандашным наброскам был заметен впечатляющий прогресс — ее рисунки стали глубже, трехмернее, детальнее. И трогательнее — как будто душевнее и реалистичнее. Бабушка у подъезда, кот, горшок с цветами, чашка кофе… неинтересно, неинтересно… сабы в «Сабспейсе», неизвестный доминант, еще один неизвестный, кто-то, похожий на Ника… и наконец-то он. Ну, надо же, на двух листах блокнота Лиза снизошла до него, с горечью осознал Макс. Всего на двух против других людей — на пятнадцати. Зато она нарисовала его лицо — на обоих набросках он спал. Черт, он и не знал, что она рисует его, пока он спит. Почему же ни разу не просила позировать наяву, как других завсегдатаев клуба? Максу все время казалось, что он упускает что-то важное в ней. Нечто самое главное — хотя он неустанно учился уже почти десять лет, чтобы стать особенным психологом и буквально читать мысли людей. Он не стремился к славе и к именитым клиентам — ему нравилось заниматься с людьми в клубе. Многие из завсегдатаев «Сабспейса» ходили к нему на терапию, он знал про них так много, что даже вывел определенную статистику — о проблемах в семье, о специфике травм, которые приводили садистов к тому, чтобы наслаждаться чужой болью, а мазохистов — к тому, чтобы стремиться к ней. Он знал, что многие девочки-сабы в клубе подвергались унижениям и насилию в детстве, в том числе сексуальному. Чем больше Макс работал психологом, тем меньше верил в существование людей, которые никогда не подвергались насилию и никогда его не совершали. Он не встречал ни одного и ни одной. Кого-то били, кого-то силой лишили девственности, кого-то преследовали или издевались. Кто-то делал это сам со своими детьми или партнершами. Многие были одновременно и жертвами, и преследователями — не только мужчины. Образ хрупкой девушки-сабы не мешал многим женщинам стать первоклассными пси-садистками, ежедневно по чуть-чуть ломающим психику своим мужьям, родителям и детям. Тем извращеннее, чем медленнее и незаметнее они это делали. Макс почти слышал этот голос, когда они жаловались ему на своих родственников. Этот классический тон матери-тирана: «послал бог сыночка, горюшко ты мое. Вот Сашенька-Машенька-Колечка, смотри, какие детки хорошие, а ты у меня в кого такой уродился?» Иногда отлавливая в этих мыслях отзвук собственного детства, Макс усилием воли возвращал себя в реальность. Мама давно прощена и давно уже не тот человек, каким была в молодости. Ее ошибки остались в прошлом, он смог перерасти этот опыт и помочь как себе, так и ей. А теперь он мог помочь другим мужчинам и женщинам найти выход из лабиринта боли и бесконечной цепочки садомазохизма: от отцов — к дочерям, от дочерей — к сыновьям. От мужей — к женам, и наоборот. «Вовремя выпоротая мать — благословение семье», — часто шутил он на курсах терапии с парами из клуба, и это, как водится, было шуткой лишь наполовину. Хотя иногда в этих парах пороли и отцов. Мужчин-мазохистов Макс недолюбливал, испытывая к ним инстинктивное отвращение. В роли психолога он работал со всеми, но в клубе предпочитал дозировать число таких пар и не пускал их в близкий круг своего общения. Как-то раз задумавшись о собственных мотивах, он с удивлением обнаружил внутри легкое опасение: а вдруг Лизе понравится эта идея? Вчера он понял, что опасение, оказывается, было не легким — жаль, что одновременно это поняла и его саба. Что ж, сам виноват. Не обращать внимания на собственные негативные эмоции так же чревато, как обращать на них чрезмерное внимание. Едва взглянув на часы и обнаружив, что день уже в самом разгаре, Макс понял: Лиза испугалась и зависла где-то у подружек. По крайней мере, она хоть немного еще побаивалась его… впрочем, не настолько, чтобы не развеяться попутно с подружкой. Насколько он ее знал, его нижняя вечером явится домой, жизнерадостная и спокойная после веселой пьянки. Придется, конечно, наказать от души с криками, соплями и мокрыми пятнами по всей кровати и… размечтавшись, Макс едва не опрокинул банку с кофе и чертыхнулся, когда крепкий стояк натянул брюки. Нет, эти фантазии больше похожи на вознаграждение, чем наказание. Ведь она будет только рада долгому страстному сексу и потом возьмет за правило не слушаться и чуть что сбегать. Нет, нужно придумать нечто пожестче. Нужно замучить так, как ей не захочется часто повторять, даже если понравится. Уперев обе ладони в гладкую поверхность зоны приготовления продуктов, Макс в легком трансе уставился на собственное отражение в темном стекле посудного шкафа. В его взгляде отражалось пламя затаенного гнева, и в то же время крайняя степень сосредоточенности и интереса, лицо закаменело: это было его обычное выражение, когда он придумывал новые извращенные наказания, с которыми нижняя еще не знакома. *** Воскресенье всегда казалось очень коротким — вне зависимости от того, где она его проводила. Позднее утро после долгой пьяной ночи и последующего отсыпания. Обычно это был день спокойного отдыха и сна перед рабочей неделей — но этот вечер спокойствия не сулил. Едва выбравшись от подруги, Лиза зависла в кафе одна, чтобы поработать над домашним заданием из художки. На этот раз всего пару скетчей угольным карандашом, благо, все необходимое было с собой в сумке. Она обожала работать днем в новых местах — летом в парках, зимой или осенью, как сейчас, в уютных кафе. Но с похмелья тепло и уют приносили мало радости, и даже свежей выпечкой с кофе угощаться не тянуло. Она взяла бутылку лимонада и ждала, пока головная боль отпустит, но потом сдалась и выпила таблетку. Ее также немного напрягало, что Макс ни разу не написал. Вчера вечером — понятно, но утром уже должен был. Он не так поздно встает, как она и обожает контролировать, когда она уезжает из дома. А в этот раз — ничего. Ни одного сообщения в мессенджер, ни одного звонка — абсолютно нетипичное для ее дома поведение. Может, она недооценила степень его возможного гнева по поводу побега? «Да не бросит он тебя, дурочка, — сказала она самой себе полчаса спустя, когда скетчи были закончены, а сердце снова сжалось. — Просто заставляет волноваться, как обычно». Чтобы немного успокоиться, Лиза вспомнила день рождения. Тогда он тоже злился — но все закончилось хорошо, он просто обвел ее вокруг пальца и трахал во все дырки до изнеможения, при этом наверняка ухмыляясь про себя, что она опять повелась. И все же, когда она садилась в машину, намереваясь ехать домой, нервы уже были напряжены до предела. Лиза сама не знала, чего больше боится: что Макс будет ждать ее дома, чтобы наказать, или что молча уедет в клуб без нее. По дороге ее раздирали противоречивые ощущения. Хотелось свернуть на заправку, чтобы потянуть время, но в то же время что-то изнутри подгоняло: «Скорее, скорей, а то он уедет в клуб и бросит тебя». Затем Лиза малодушно встала в правый ряд перед поворотом к торговому центру, но в последней момент дернулась влево под возмущенное гудение сразу нескольких автомобилей сзади. Через десять минут она уже парковалась: дороги в воскресенье днем всегда относительно свободны. В лифте сердце ускорило сердцебиение. Она чувствовала, что Макс дома, и точно злой. Ключ, как назло, застрял в ячейке, хотя такого прежде не случалось никогда. Несколько раз дернув, Лиза чертыхнулась, сообразив, что Макс просто закрыл изнутри. И, медленно выдохнув, поднесла руку к звонку, но тут он и сам открыл. — Привет, — испуганно сказала она в ответ на нейтральный взгляд прямо в глаза. Но это спокойствие не могло ее обмануть — она слишком хорошо уже знала своего дома. Сейчас, судя по ничего не выражающему лицу, он был настроен играть, прямо с порога. Все, что ему было нужно — убедиться, что она не против. И, мазнув по ней взглядом, Макс удовлетворенно хмыкнул: — Привет. На колени.