— Объявить тебя своей. Он сказал это так просто и так быстро, что в первую секунду до нее не дошло. Она какое-то время еще сверлила его яростным взглядом, прежде, чем полностью изменилась в лице, округлила глаза и приоткрыла рот: — Что? — Объявить тебя своей. Это делается публично в нашем клубе. Будет немного жестко. Ник был воплощение уверенности и бесстрастности. Он говорил очень тихим, слегка хрипловатым голосом, смотрел прямо в лицо, явно чего-то ожидая. Его зеленые глаза стали почти черными, но Тома не могла понять, что же от нее требуется. И испытала полное замешательство. — Эмм… — Скажи «да», и мы начнем, саба. — Ник… — Мастер. Он невозмутимо открепил от ее ошейника цепь, отложив ее в сторону. Но почти все время продолжал смотреть ей в глаза таким спокойным уверенным взглядом, словно знал все наперед: что она скажет, и что он ей ответит. — Ник, я боюсь. — Доверься мне. Признай меня своим мастером, и я признаю тебя своей сабой. Он слегка смягчил выражение лица, чуть наклонил голову... и этого оказалось достаточно. Тома закрыла глаза и сдалась: ее плечи расслабились, лицо разгладилось, из груди вырвался глубокий вздох: — Да, мастер. — Хорошо, — выдохнул он и повернул голову, встречаясь глазами с Максом. Тот кивнул, сделал знак Диме, и музыка во всем клубе стихла. А затем Дима поставил на барную стойку небольшую колонку и включил новую композицию. Что-то очень эзотерическое, с барабанами и пением птиц. По телу Томы прошла легкая дрожь при первых же звуках — настолько глубоко эта музыка задела что-то внутри ее тела. Она снова прерывисто вздохнула и посмотрела на Ника. — Забирайся на стойку, — негромко приказал он, — сядь лицом ко мне. Чувствуя себя неуклюжей, как медведь, Тома робко залезла сначала на стул, неуверенно наступив коленом, затем на стойку. Она старалась не думать о том, как сильно задиралась при этом рубашка, и сколько зрителей уже увидели ее полностью голую задницу, но чувствовала, что все равно неудержимо краснеет. Свесив ноги в сторону зала, она робко посмотрела на Ника: — Так? — Да, так, — мягко сказал он, глядя на нее снизу вверх, — смотри на меня. — Да, мастер. Ее губы задрожали. Она послушно смотрела на него, но периферийным зрением не могла не замечать десятков жадных глаз, которые только и ждали, когда Ник снимет с нее рубашку. Неужели он это сделает? Во рту пересохло, ее бросило в жар, а громкость музыки внезапно резко увеличилась. О, боже, эта странная мелодия сводит с ума. Томе даже показалось, что весь зал начал кружиться. — Дим, завяжи ей глаза, — сказал Ник, тем временем, бармену, стоявшему за ее спиной, и на ее лицо почти сразу опустилась темная повязка. — Мастер… — Тома, у тебя очень простое задание. По моей команде ты спрыгнешь с барной стойки вниз, прямо на меня. Я тебя поймаю. — Что? — Надо просто спрыгнуть. Ты справишься. — Но у меня завязаны глаза, — растерянно прошептала она. — Верно. И я перед тобой. Я поймаю тебя. Ты мне веришь? Тома приоткрыла рот и снова закрыла. Медленно кивнула: — Верю. Задание на доверие. О, черт. Возможно, лучше бы он снял с нее рубашку. Как прыгнуть в темноту? Она никогда не прыгала со стойки бара, она вообще не мастер прыжков, и с открытыми-то глазами могла бы упасть и удариться. — Тома. Ты готова? Его слова донеслись откуда-то издалека, словно он стоял метрах в пяти. Музыка была слишком громкой, а он слишком тихо говорил. Или он правда уже не стоял рядом? О нет. Нет, она совершенно не готова прыгать в темноту. — Да, мастер, — произнесли ее губы, словно совершенно отдельно от нее. — Прыгай, — резко и громко сказал он, и все ее тело вдруг решило действовать помимо воли. Тома могла бы поклясться, что она не принимала решение повиноваться этому приказу — это просто произошло само собой. Сердце замерло на миг, когда ее ягодицы оторвались от гладкой надежной поверхности стойки, и темнота покачнулась. Но тут же она оказалась в таких крепких теплых объятиях Ника, словно он пытался ее задушить. И почти сразу осознала, что сама так же крепко и яростно держит его. — Умница, — прошептал он ей в ухо. — А теперь еще раз. — Что? — Давай, саба. Просто прыгни еще раз. Он подсадил ее на стойку, и Тома судорожно положила ладони по обе стороны, нащупывая плоскость, на которой сидела. Черт, как же тяжело быть незрячей — ощущение полной беззащитности и зависимости от всего. И кажется, что все какое-то ненадежное, и может куда-то отъехать, улететь, легко сдвинуться с места, даже такая деревянная дура весом в пару-тройку сотен килограмм. Снова чертова музыка стала громче. Тома уже готова была сорвать повязку и оторвать руки тому, кто там подкручивал колонки, чтобы пугать ее больше. Второй раз легче… второй раз должен быть легче, пронеслось в голове. Но это было также страшно. — Прыгай, — снова сказал Ник. И она снова прыгнула, умирая от страха. И он снова поймал, сжимая едва ли не крепче, чем в первый раз. Горячий… так вкусно пахнущий. — Хорошо, — шепнул он ей в ухо. Тома едва не застонала, когда Ник снова посадил ее на стойку. Она совсем не хотела прыгать в третий раз, но после небольшой внутренней борьбы смирилась. Напряженно ожидая его команды, она вздрогнула, когда вместо этого почувствовала прикосновение ладони чуть выше колена. — Расстегни рубашку, — не терпящим возражений тоном приказал он. Ее ладони словно вросли в гладкую плоскость. О, нет. Лучше она все-таки прыгнет. Пожалуйста, можно ей вместо этого прыгнуть? Ну, пожалуйста, мастер. — Тома, — нетерпеливо повторил он, и она ощутила, как Ник отодвигается — стало чуть прохладнее, и ладонь почти соскользнула с колена. Музыка сменилась — все та же этника, но чуть другая мелодия. — Да, мастер, — выдавила она. Каждая ладонь ощущалась весом в кирпич, но она все же подняла их и взялась за первую пуговицу непослушными пальцами. — Быстрее, — резко бросил он. Странно, но голос сейчас Ника ощущался иначе, когда ее глаза закрывала повязка: нежность — нежнее, резкость — резче. Это «быстрее» прозвучало как удар хлыста, и Тома вздрогнула, кое-как ускоряя свои движения. От нервозности слишком сильно дернула вторую пуговицу, и она оторвалась. — Распахни ее, — хриплым голосом сказал Ник. Тома вскрикнула: его голос оказался совсем рядом — он сел на барную стойку справа от нее. Зрители засмеялись, и Ник тоже хмыкнул, наклонившись к ее уху: — Чувствуешь себя беспомощной, сабочка? — Да. Она повернулась к нему, ища хоть какой-то поддержки, пусть даже насмешливой, и послушно развела в стороны полы рубашки, обнажая грудь. И замерла, когда почувствовала, как он касается ее — сначала сбоку, только костяшками пальцев. Потом медленно ласкает открытой ладонью. — Моя очередь, — очень тихо сказал он, и Тома инстинктивно замерла. В первую секунду, когда груди стало горячо, она даже не поняла, что он целует ее… захватывает ртом сосок и посасывает, лаская языком… а потом другую. — Расслабься, — негромко подсказал ей на ухо другой голос, текучий, как мед. «Макс», — дошло до нее через секунду, как раз когда он продолжил тем же сладким шепотом: — Расслабься, Тома, и ты сможешь насладиться этим моментом нежности. Их будет не так уж много. Твой дом признает тебя своей. Он делает для тебя то, что больше не будет делать с другими сабами, даже если захочет с кем-то еще поиграть. Отдай ему свое доверие и тогда ты сможешь принять его. И пообещать никогда не пренебрегать этим. И… ты отклоняешься назад... Не сразу сообразив, что слышит команду, Тома под легким гипнозом подчинилась прежде, чем поняла, что делает и почему — и Макс поддержал ее сзади, позволяя ей сидеть полулежа. Он неожиданно снял повязку, и она, с трудом открыв глаза, смогла посмотреть на то, как Ник ласкает ее грудь. И тепло одной мощной волной растеклось по всему телу, накрыло ее — так, что она застонала. Когда Ник спрыгнул со стойки, по ее губам скользнула блаженная улыбка: это было прекрасно. Это было… — Ник, ты что! Если бы Макс не зафиксировал ее быстрым ловким движением, Тома бы села. Но он словно ждал этого момента и крепко удерживал одной рукой за ошейник, а другой обхватил ее грудь, в то время как Ник развел ей колени и подтянул бедра к краю стойки, чтобы коснуться губами ее киски. У всех на виду. О, боже. Нет, она не могла такого позволить у всех на виду... Ее давление вмиг подскочило, в висках застучало, а в глазах потемнело. Тома изогнулась всем телом, пытаясь сопротивляться, но мужчины вдвоем крепко держали ее, а язык Ника жадно и настойчиво ласкал, пока она не утратила волю к сопротивлению полностью — всего через несколько секунд. Ее глаза наполнились слезами беспомощности. Тело предавало. — Тише, милая, тише. Все хорошо. Кончай, сейча-ас-с-с-с, — снова прошептал на ухо Макс, и ее оргазм непостижимым образом совпал с последним словом, и из горла вырвался стон, а потом — только всхлипывания и тишина. И опять музыка — тихая, словно успокаивающая ее после всего. Опять пение птиц и нечто, похожее на флейту. Быстро и ловко усадив ее в вертикальное положение, Макс как заботливая нянька запахнул на ней рубашку. Едва соображая, Тома откуда-то издалека услышала слово «порка» и тут же пришла в себя, как от пощечины. Нет. Только не сейчас. Она же только что кончила — это не по правилам.