Я хотела увидеться с Финном. Я хотела узнать, что все это значит. Но еще сильнее я хотела откровенно поговорить с Элоизой. Все это было слишком значительным, чтобы оставаться в подвешенном состоянии. Мы, может, и не дружили, но это не означало, что я не переживала за нее. Мне нужно было удостовериться, что она верит, что я сохраню ее тайну. Я не хотела, чтобы она мучилась от страха, что я выдам ее. Отдаленный звук, похожий на стук закрывшейся двери, заставил меня приподняться с подушки. Я соскочила с кровати, побежала к окну и отодвинула штору. При виде Элоизы, которая брела вдоль бассейна, у меня внутри все задрожало от вышеупомянутых нервов. На ней были джинсы и школьное худи. Слишком повседневно для нее. Когда она скрылась на теннисном корте, я оглянулась на часы. Видимо, ей тоже было сложно уснуть. Что ж… Если мы обе не спим… Я бросилась в гардеробную и схватила первые попавшиеся джинсы и кофту. Потом почистила зубы, надела кроссовки и выбежала в прохладный утренний воздух. Когда я нашла Элоизу, она сидела в центре корта со скрещенными ногами. Мои шаги испугали ее, и она резко оглянулась. Ее кожа на контрасте с рыжими волосами казалась белой, как мел, а под глазами темнели круги. Я впервые видела ее настолько растрепанной, что было неудивительно. Наверняка она страдала от ужасной похмельной хандры. О, и конечно еще была такая мелочь, как ее выплывший наружу секрет. — Что ты здесь делаешь? — устало спросила она. — Не могла уснуть. — Я села рядом, вытянула ноги и, скрестив лодыжки, откинулась на руках, надеясь своей расслабленной позой немного уменьшить напряжение между нами. — Увидела, как ты пошла сюда. — Я пошла сюда, чтобы побыть в одиночестве. — Окей. Но теперь я здесь. Поговорим? Она нахмурилась. — Чего ты хочешь? Шантажировать меня? Я вздрогнула. — Похоже, ты слишком долго жила в своем мире. — Или просто понимаю людей и их мотивы. Я не дурочка, Индия. Я могу разглядеть амбициозного человека и знаю, что больше всего ты хочешь быть популярной, поэтому я особенно не хотела, чтобы обо мне стало известно тебе. — Ее нижняя губа задрожала, и она прикусила ее. — Ты права, — согласилась я. — Я хочу стать популярной. В прошлом году я была самой популярной девушкой у себя в школе. Мне это нравилось. Жизнь была лучше, когда я была популярна. Она сузила глаза. — Жизнь была лучше? Что это значит? Это как-то связано с тем, что ты не зовешь Хейли мамой? Я судорожно выдохнула. — Не у одной тебя есть секреты. Со мной кое-что происходило несколько лет назад. Мой отец… Скажем так, он был плохим человеком. — О. — Ее воинственность частично растворилась в неуверенности. — Сочувствую. — Всякое случается, верно? — Я с фальшивой небрежностью махнула рукой. — Впрочем, это сделало меня сильнее. Придало мне решимость. — Стать популярной? — Элоиза внимательно разглядывала меня. — Потому что ты думаешь, что никто не сможет причинить тебе боль, если ты на вершине. У тебя есть власть. Есть контроль. Есть те, кто заметит, если с тобой что-то случится. Я неловко покраснела. Потому что отчасти она была права. — Да, поэтому. Она продолжала смотреть на меня, словно, узнав часть правды обо мне, захотела узнать еще больше. — Я бы никогда не смогла растоптать человека, чтобы вновь стать популярной. Я всякой бываю, но только не подлой, — произнесла я. Мы немного помолчали, пока я не набралась храбрости, чтобы спросить: — Почему ты боишься рассказать людям правду? Элоиза впилась в меня взглядом, и я решила, что она не ответит. Однако потом она оглянулась и медленно поднялась. — Не здесь. — В домик у бассейна? — На меня снизошло облегчение от того, что она согласилась поговорить. Она кивнула, и я тоже встала. Домик все еще был не заперт, так что мы проскользнули внутрь. Я включила свет и пошла на кухню. — Чай? Кофе? — Там оставался зеленый чай. Заваривая его, я то и дело оглядывалась, чтобы убедиться, что она все еще на диване. Она сидела, глядя на свои руки. — Хотелось бы мне знать, какие слова смогут убедить тебя, что мне можно доверять. — Я подала ей чай и села в кресло напротив. Ее ладони обняли чашку. Я ждала. Долго ждала. Наконец Элоиза посмотрела на меня. В ее глазах блестели слезы. — Иногда я чувствую, что схожу с ума. Я очень надеялась, что она не примет сочувствие у меня на лице за жалость, но, кажется, она все поняла верно, поскольку продолжила: — Я не знала, что мне сегодня делать. Игнорировать тебя? Поговорить? Возненавидеть? — Она скованно улыбнулась. — Но, видимо, я просто устала притворяться. — Знаю, ты наверняка не поверишь мне, но я понимаю тебя больше, чем ты можешь представить. — Нет, я верю тебе, Индия. Я всегда замечала в тебе что-то такое… Просто неправильно это интерпретировала. Теперь я знаю. — Она пожала плечами. — Ты тоже ущербная. Я поморщилась. — Не лучшее слово. — Зато правдивое. — Почему ты ущербная, Элоиза? Зачем тебе быть такой? Почему ты боишься рассказать всем правду? — Ты знаешь, что, когда мне было тринадцать, я потеряла маму? — Да. — Смерть самого близкого человека наносит ущерб, Индия. Такая потеря оставляет за собой обломки. А мы с мамой были близки. Я знала, что мне повезло. Мои родители очень любили друг друга, и я даже не представляла, что папа сможет оправиться. — Она расслабилась на диване, глядя куда-то в пространство перед собой. — Для меня же все было иначе. Я помню, какую боль ощутила, как неожиданно осознала, что все в жизни временно. Чем старше я становилась, тем более обманутой чувствовала себя. Мои ровесники… Они не знали, что значит скорбеть. Чувствовать такую сильную боль. Смотреть на друзей и не понимать их, потому что важные в их представлении вещи кажутся тебе глупыми и незначительными, ведь ты знаешь, что именно по-настоящему важно. По ее щекам текли слезы, и она поспешно стирала их. — Хотя был еще Финн. Он понимал меня. И папочка понимал. Он мой лучший друг, знаешь? Мой отец — мой лучший друг, мой герой и весь мой мир. Если я потеряю его, то не знаю, смогу ли оправиться. А если я потеряю его из-за того, что предпочла бы влюбиться в Анджелину, нежели в Брэда, то никогда не прощу себя. Только не за этот выбор. — А это выбор, Элоиза? — Я наклонилась вперед, желая лучше понять ее. — Ты ничего не можешь поделать с тем, к кому тебя влечет. Ее губы горько скривились. — Да, не могу. Поверь, мне бы хотелось. Хотеть Финна по-настоящему. Я рассматривала чашку, пытаясь набраться смелости, чтобы спросить. — А как… Как ты узнала, что лесбиянка? Когда? — Мне было почти пятнадцать. Какое-то время я уже знала, что что-то не так. Мы взрослели, мои подруги начали встречаться с парнями, а я никогда не влюблялась в мальчиков. Я пыталась убедить себя, что это связано с созреванием, что у меня все еще впереди. Я целовалась с парнями на вечеринках, но чувствовала один дискомфорт, а иногда — и отторжение. Однажды Брайс говорила об одном мальчике из нашего класса. О том, какой он красивый, и что, когда он ей улыбается, она ощущает трепет внутри. И тогда я осознала, что тоже ощущала все это… — Еще больше слез потекло по ее щекам. — Но к своему репетитору по французскому. — К девушке, — прошептала я, чувствуя боль в груди за нее. Элоиза кивнула. — Ее звали Одри. Она была француженкой, училась на первом курсе Бостонского университета. Маленькая четырнадцатилетняя я трепетала и таяла от ее улыбок и случайных прикосновений. Остро чувствовала малейшее ее движение. Подробно анализировала каждое ее слово. И проплакала всю ночь напролет, когда после урока со мной за ней приехал ее парень. В конце концов я сказала папочке, что больше не нуждаюсь в ней. Чтобы не разбираться со своими чувствами. Но они оказались будто бы разблокированы. Вскоре у меня развилась влюбленность в Катерину Кельтер. Я разинула рот. Элоиза горько хохотнула. — Знаю. Я полна сюрпризов. Но я довольно сильно сохну по ней с девятого класса. А она никогда не заметит меня. Я никогда не смогу подойти к ней, пригласить на свидание, взять за руку или поцеловать. Разве это справедливо? Почему мне приходится скрывать, с кем я хочу быть? — В ее глазах вспыхнуло негодование.