До этого момента Элоиза казалась мне такой сдержанной — грустной, но сдержанной. Но теперь я увидела, в какую ярость приводит ее необходимостью скрываться от мира. А еще поняла, почему в ее глазах вспыхнула ревность, когда Брайс рассказала о том, что Катерина клеилась к Финну. Элоиза ревновала не Финна… а Катерину. — Ты же не собираешься удариться в панику? — резко спросила она, вновь защищаясь. — Не боишься, что меня потянет к тебе? Я не знала, было ли это проверкой или чем-то еще, но не сомневалась, что от моего ответа будет зависеть развитие наших с ней отношений. И потому приподняла бровь и сказала: — Если я традиционной ориентации, значит ли это, что меня привлекают абсолютно все парни в мире? — Конечно, нет. Но ты не ответила. Ты боишься, что меня потянет к тебе? — Я привлекаю тебя? — спросила я тоном, который, хотелось верить, ясно показывал, что наш разговор не вызывает у меня таких опасений. Она фыркнула, вытирая последние слезы. — Ты очень красивая, но я поместила тебя в категорию родственников еще до того, как ты успела приехать. Я вспомнила слова Финна о ее страхах и о том, что к ним имела отношение ее мать. — Так твоя мама не знала об этом? Ты поняла уже после ее смерти? Ее лицо исказила боль. — Да. Но я знаю, что она никогда не приняла бы меня. Мне почему-то было сложно представить, что любящая мать — а мать Элоизы, скорее всего, очень любила ее, — может отказать своему ребенку в поддержке. — Как ты можешь быть в этом уверена? Потому что она была консервативной сторонницей традиционных семей, как твой отец? Узнав о тебе, она вполне могла поменять свои убеждения, принять тебя и любить такой, какая ты есть. — У тебя в детстве бывали события, смысл которых ты начала понимать только потом, повзрослев? — О чем ты? — Когда мне было лет шесть или семь… — Взгляд Элоизы сместился за мое плечо, и она погрузилась в воспоминания. — Однажды, когда папочка был на работе, к нам пришел мой дядя Бо. В этом не было ничего необычного. Он был маминым младшим братом. Мы не были слишком близки, потому что он много путешествовал, но с мамой у него были хорошие отношения. Однако в тот день она выставила его из нашего дома. Я не понимала, что именно они кричали тогда, и почему оба плакали. И особенно не понимала, почему в тот день Бо ушел, и я никогда его больше не видела. Но потом, осознав свои чувства к Одри, я начала вспоминать тот день… Это было поистине странно. Никто из родителей мне ничего не объяснил. Однако я вспомнила одну фразу, которую моя мама сказала ему. Она сказала, что никогда не сможет смириться с его «стилем жизни». Тогда я не поняла, что это значит, но потом…. Я начала думать, что Бо мог быть геем. В моем животе осело тяжелое чувство. — Ты не знаешь этого наверняка, так ведь? — Нет. Но это могло бы все объяснить, верно? И если мама смогла прервать отношения с родным братом из-за того, что он гей, то она и меня начала бы стыдиться. — Это всего лишь догадки. Ты боишься того, в правдивости чего даже не уверена. Отказ смириться с его стилем жизни мог означать что угодно. Он мог быть не геем, а преступником или наркоманом. И потом, их разговор состоялся десять лет назад. За столько времени мнение человека может и измениться. Допустим, ты права — хотя мы не знаем этого точно, — и твоя мама перестала разговаривать с братом из-за того, что он гей. Это не значит, что со временем она бы не передумала, или что так же отреагировала бы на родную дочь. Когда дело касается тех, кого люди отчаянно хотят защитить, они реагируют по-другому. Можно предположить, что твоя мама захотела бы защитить тебя от любой боли. — Но мы не знаем этого наверняка, — возразила она. — И никогда не узнаем, потому что она умерла. И я очень боюсь потерять еще и отца. Я не стану делать что бы то ни было, из-за чего смогу его потерять. — И никто кроме Финна не знает? — Никто. И так все и останется. — Эль, я видела, как отец ведет себя с тобой. Он поддержит тебя. Ты же знаешь, он тебя любит. — Нет. — Я видела, как паника взяла верх над ее гневом. — Ты не знаешь его. Он поддерживал кампанию против однополых браков и открыто заявлял о том, что традиционная и «правильная» американская семья — это разнополая пара. Я не могу рисковать. Это изменит его мнение обо мне. — И мнение о тебе в школе? — Именно. Уж ты-то должна понять меня, Индия. Тебе нужна популярность, чтобы чувствовать себя в безопасности — что ж, я чувствую то же самое. Я всегда была Элоизой Фейвезер. Я привилегированная, популярная, все уважают меня. Пока Элоиза Фейвезер остается аристократкой, отличницей и девушкой основателя школы, ее уважают, ей завидуют и восхищаются ею. Если же Элоиза Фейвезер окажется лесбиянкой… Ее уничтожат. — Не уничтожат. В моей старой школе в Калифорнии были открытые геи, и никто над ними не измывался. Их просто принимали такими, какие они есть. — Это не Калифорния. И даже не Бостон. Это школа Тобиаса Рочестера. Мне все еще не верилось, что ее не примут в школе. — Но в школе Тобиаса Рочестера есть открытые геи. Парень, с которым ты играешь в «Нашем Городке» — гей. Грег как его там… — Грег Уотерс. — Так вот, я не видела, чтобы в школе Грега гнобили за то, что он гей. — Грега — нет. Но в прошлом году Джози Фаркуар открылась семье и друзьям, и в течение нескольких часов эта новость попала во все социальные сети. На следующий день в школе все началось — грубые шутки, злые девчонки. Они могли закричать, когда она проходила мимо них в коридоре, шарахались от нее, припадочно хихикая, жаловались, что она пыталась потрогать их грудь. Они развернули целую кампанию, чтобы ее выгнали из женской раздевалки, потому что они якобы чувствовали себя некомфортно с ней рядом. Изо дня в день насмехались над ней и делали все, чтобы она чувствовала себя «другой». В итоге она ушла. Родители увезли ее в другой штат, чтобы она могла закончить школу. — Это всего лишь один пример. Те злые девчонки, скорее всего, в любом случае нашли бы, за что издеваться над ней. Тебе это не грозит. Ты Элоиза Фейвезер. — Но я им лгала. Дурачила, притворяясь той, кем не являюсь, за что мне обязательно захотят отомстить. Давай признаем: есть много людей, которые наслаждаются чьим-то падением. Я не смогу это вынести. Чего далеко ходить… Мои друзья уже демонстрировали свою плохую реакцию — Брайс не воспримет новости хорошо. — Кстати, а почему ты с ней дружишь? — Брайс была… нет, способа выразить это мягко не существовало. Брайс умела быть стервой. — Потому что мы дружим с самого детства. Иногда она умеет быть милой. Я состроила недоверчивую гримасу. Элоиза рассмеялась. — Честно. С тобой она вела себя не особенно мило, но отчасти это моя вина. — Как так? — Перед твоим приездом я не скрывала, что не хочу жить с тобой. — Она подалась вперед и поставила пустую кружку на столик. — Пойми, это не было личным. Познакомившись с Хейли, я, естественно, заволновалась, потому что хоть у отца и были романы, но до серьезных отношений дело ни разу не доходило. Я боялась, что она окажется охотницей за деньгами. Но она или совсем не такая, или является прекрасной актрисой. — Не буду отрицать, Хейли нравится обеспеченная жизнь, — сказала я, — но она любит Тео. В прошлом она встречалась с разными идиотами, но это всегда было несерьезно. С Тео она чувствует себя в безопасности. Ты должна понимать ее, как никто. — Так и есть. После знакомства с ней у меня создалось такое же впечатление, поэтому я решила их поддержать, но продолжая присматривать за интересами отца. Проблемой была… ты. — Почему? — От отца скрывать такую большую тайну легко. Мы близки, но я подросток и девушка, и он не вторгается в мою личную жизнь. Но узнав, что у нас дома появится еще одна девушка моих лет… я начала бояться, что ты каким-нибудь образом выяснишь, что я лесбиянка. — Она фыркнула. — Как оказалось, я боялась не зря. Внезапно все начало вставать на свои места. — Поэтому ты была холодна со мной? — Я пригласила тебя за наш стол лишь потому, что директор шпионил за нами и стучал на меня папе. — Она прищурилась. — Я видела, что ты нам не доверяешь. И теперь думаю, что это как-то связано с твоим отцом. — Да, — признала я. — Ты должна знать, что мой отец по-настоящему хороший человек. — Если не брать в расчет его нетерпимость к геям. Она вздрогнула. — Он же не хочет жечь их на кострах. Просто… не понимает этого. Это означает, что у него есть недостатки, а не то, что он плохой человек. Здесь ты действительно в безопасности. Я была благодарна ей за слова утешения, особенно с учетом того, что она была в полном эмоциональном раздрае из-за своих проблем. — Как и ты. Прислушайся к тому, что ты сейчас сказала. Тебе стоит подумать о том, чтобы открыться отцу. Это не означает, что о тебе должны узнать все остальные. — Нет. — Она резко встала и гневно уставилась на меня. — И ты должна пообещать, что ничего ему не расскажешь. — Я обещаю. — Я подняла руки. В конце концов, Элоиза знала своего отца лучше меня. — Обещаю. Я никогда никому не расскажу об тебе. Это не мой секрет. Ее плечи расслабились, и она медленно опустилась обратно на диван. Мы помолчали немного. — Ты когда-нибудь приходила в ужас от того, кто ты есть? — наконец проговорила она — так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы услышать ее. Наши глаза встретились, и мою грудь опалило огнем. Я подумала о том, насколько трудно мне доверять кому-то, о своей неспособности по-настоящему впустить кого-нибудь в душу. — Да. И я боюсь, что из-за этого до конца жизни буду одна. Ее рот задрожал от эмоций. — Я тоже. От ее признания, от понимания внутри меня что-то оттаяло. — Думаешь, это должно быть так сложно? — Не знаю. — Элоиза тяжело вздохнула. — Каждый день трудный, и запутанный, и сложный, и я грущу чаще, чем мне бы хотелось, и злюсь на все и всех. Но каждый день я встаю и преодолеваю его. Напоминаю себе, что у меня есть то, чего нет у других, — в моей жизни есть любовь, а самое главное, у меня есть надежда, Индия. Надежда на то, что после школы для меня все изменится. Что я стану сильнее, что ужасный страх потерять папу как-то пройдет, и я смогу быть собой. Действительно быть собой. Вот, что помогает мне не сойти с ума в школе.