Тисса не знала. Но зимний бал недаром проводят в самую длинную ночь, и сегодняшняя все продолжалась и продолжалась… Их поздравляли. Леди Изольда и их светлость – искренне. Остальные – из вежливости, но тоже было приятно. Потом был темный коридор и лестница, которую Урфин не смог пропустить, потому что репутацию надо оправдывать… и другой коридор. Его прежняя комната, в которой появилась новая кровать. Вино. Камин. Клубника как маленькое чудо зимой. И шпильки, одна за другой выскальзывающие из волос. – Если ты передумала, я уйду. – Нет. Тисса не передумала. Ей немного не по себе, но… это ведь пройдет. А у него на груди новые шрамы, мелкие, что рисовые зерна, они складывались в знакомый рисунок. Синий щит и белый паладин. Шрамы только-только зажили, и Тисса прикасается к ним осторожно. От кожи неуловимо пахнет розами. Платье опускается на пол. И сорочка отправляется следом. Зима опускает флаги. – Ты очень красивая. Не надо бояться. Ее изучают. Шершавыми подушечками пальцев. Губами. Языком. Убивая остатки стыда. Загоняя сердце влет. До вздоха, до всхлипа, до стона, который не получается удержать в себе. Разве должно быть вот так? Выходит, что да… и почти не больно. Разве что неудобно самую малость. Глава 25 ЗАТИШЬЕ Даже если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят. Жизненное наблюдение Их светлость явились, когда солнце не только взошло, но и крепко оседлало небосвод. Хотя в кои-то веки я презрела сие обстоятельство, оставшись в постели. Во-первых, спать я легла поздно. Во-вторых… выходной у меня. Будет. Надеюсь. Эх, где он, трудовой кодекс, хотя бы для избранных, чтобы там законное воскресенье, и отпуск, и социальные гарантии. Мечты, мечты… Вчерашний бал для меня завершился перед рассветом. И закрывала я его в гордом одиночестве, ибо Кайя отправился раздавать дружеские долги согласно местным обычаям. Сержант тоже исчез, и душевный, а с ним и телесный покой нашей светлости выпало охранять десятку стражников под мудрым руководством Лаашьи. Как ни странно, оцепление получилось в высшей степени эффективным. Желающих общаться со мной резко поубавилось, и ночь прошла спокойно, что было довольно-таки подозрительно. А утром вернулся Кайя и рухнул в кровать как был, в одежде и сапогах. И руки у него были леденющими… Вот зачем такими руками за ноги хвататься! – Изыди! Изыдет, конечно. Ждите больше. Сгреб меня в охапку, прижал к себе и пробормотал: – Теплая. Моя. Кому ж еще этакое счастье надо-то? – Пил? – Я прижала ладони к его щекам. Где ж он так вымерз? – Грелся, – признался Кайя. – Немножечко. Я трезвый… честно. Верю. – Так и будем лежать? – Будем. Нет, мне в принципе удобно, только пуговицы здорово мешают. Пуговицы здесь делают солидными, из золота или серебра, инкрустируя костью, расписывая эмалью или простенько, со вкусом, вставляя драгоценные камни. И вот теперь я животом всю эту красоту ощущаю. – Сержант сказал, что женится. Дурной пример заразителен? – На ком? – Зовут Меррон. Из Хейдервудских. Странная, честно говоря, девушка. – Пальцы Кайя путешествуют по моему позвоночнику. – На балу познакомился. И сразу жениться? Решительный он человек. Просто до одурения. Или это ночной согрев так на мыслительные процессы повлиял? – Сказал, что хуже все равно не будет. Отличная мотивация. Для фаталиста – в самый раз. А вот на ягодице мне мишень рисовать не надо! – Это не мишень. Это цветочек. Что ж, цветочек существенно меняет дело. – Раздевайся. – Я расстегнула воротник. – Зачем? И вот к чему эти провокационные вопросы? – Ты раздевайся. Потом придумаем. Вообще я решила, что у нас сегодня выходной. – Это как? – Это как будто нас здесь нет. Ни для кого. Гости или спят, или похмельем маются. Дела ждут. И один день для двоих – это же немного. – Хорошо. – Кайя блаженно зажмурился. – Ванна. Еда. Жена. Спать. И опять есть… много. Я прожорливый. Очаровательное признание. Наша светлость заметила. А план хорош. Ванна. Есть. Спать. Есть… и снова спать. А если станет скучно, что-нибудь придумаем. Нет, Меррон, естественно, любила тетю. Очень любила, потому что не любить милейшую Бетти было решительным образом невозможно. Но все-таки порой эта любовь подвергалась испытанию. Если бы тетушка злилась, Меррон было бы легче. Она бы тоже разозлилась и высказала все, что думает по поводу этих неудачных попыток выдать Меррон замуж. Но Бетти категорически не умела злиться! Она всегда пребывала в настроении хорошем или же очень хорошем, иногда, как вот сейчас, слегка опечаленном. – Где ты была? – В огромных голубых глазах виделся упрек, и Меррон отвела взгляд. – Я… пряталась. – А я тебе говорила, что не следует надевать это платье! Ты выглядела вызывающе… …она выглядела именно так, как хотела выглядеть. И сделала то, что хотела сделать! И не важно, что по этому поводу думает тетушка Бетти. Ее взгляды давным-давно устарели, а Меррон категорически не желает пополнять ряды старых дев. Кошек разводить? Не для нее! – …и оно тебе не очень идет, – стыдливым шепотом призналась тетушка. Ей-то к лицу были любые наряды. В тридцать пять тетушка выглядела много моложе. Ее светлая – безо всяких кремов светлая! – кожа была гладка, черты лица – приятны, а фигура и вовсе имела идеальные, с точки зрения Меррон, очертания. Сама-то она на доску похожа… и надо иметь смелость, чтобы признаться в этом. Меррон призналась еще тогда, когда поняла, что замуж ей не выйти: то небольшое приданое, которое удалось собрать, не искупало некрасивости Меррон, как и дурного, с общей точки зрения, характера. – Не расстраивайся, дорогая. – Бетти не умела укорять подолгу, и от этого становилось вдвойне совестно, как будто бы Меррон тетушку обманывала. Но она же не врала!