И я знала, что это правда. Как бы ни повернулась жизнь, как бы ни сложились наши отношения на расстоянии и куда бы мы ни пришли в будущем — я знала, что никогда не забуду парня, который изменил мою жизнь. И меня тоже. Глава 25 — Все взяла? — спросила тетя Лидия, когда я закрыла багажник. Я кивнула. — Здесь все, что я брала с собой. Летнее солнце все еще ярко светило над головой, но я уже чувствовала неуловимые изменения в воздухе, как бывало всякий раз, когда август постепенно перетекал в сентябрь. Лето подходило к концу, и мне предстоял обратный путь до Уиллоубрука. Даже не верилось, что я провела в Эшвилле целых два месяца. — Погоди-ка, — сказала тетя Лидия. Подняв вверх палец, она бросилась обратно в дом. Я взглянула на Кейт и Эштон. — И как это понимать? Кейт пожала плечами, а вот Эштон выглядела так, будто что-то об этом знала. Прежде, чем я начала выпытывать из нее подробности, она стиснула меня в объятиях. Ее висячие серьги запутались в моих волосах, и Кейт пришлось помогать ей выпутаться. — Я буду по тебе скучать! — воскликнула Эштон. Кейт обняла меня с другой стороны, и мы стояли, слившись в групповом объятии, пока я не рассмеялась. — Не могу дышать! — пошутила я. Подруги выпустили меня и отступили назад. Подруги. От этой мысли лицо озарялось улыбкой. — Пиши нам каждый день, — наказала Эштон. — Обо всем, — добавила Кейт. — Буду, — пообещала я. — У меня для тебя кое-что есть, — сказала Эштон. Она залезла в тканевую сумку, перекинутую через плечо, и достала небольшую вещицу, завернутую в газету. Я аккуратно развернула бумагу и увидела красно-сине-зеленое стекло. То самое, что мы наши в центре переработки, только теперь оно было обрамлено замысловатой проволочной рамкой. Приглядевшись, я обнаружила, что она складывается в надпись: Эштон, Кейт и Ханна. Я широко улыбнулась, взглянув на Эштон. — Спасибо, — сказала я. — Мне очень нравится. — Правда? У меня ушла целая вечность на то, чтобы сделать рамку как надо. — Правда, — заверила я ее. — Очень красиво. Так и было. Глядя на творение Эштон, я вспоминала о том, сколько красоты в несовершенстве. В искусстве нет традиционных подходов, а в жизни — традиционных путей. Вернулась тетя Лидия, прижимая к груди квадратный холст. — Я следующая. Прощальный подарок, — сказала она, вручая мне полотно. Взглянув на картину, я шумно втянула ртом воздух. На ней были изображены Эшвилл и Уиллоубрук. Два города сплелись в одной картине так, что казались единым целым, но я все равно могла видеть отличительные черты каждого. — Когда ты успела это нарисовать? — спросила я. Тетя Лидия просияла. — За последние несколько недель, — ответила она. — С тех пор, как мы вернулись из Парижа, застой прошел. И мне хочется рисовать. Я обняла ее и поцеловала в щеку. — Спасибо. Она прекрасна. Взгляд тети Лидии странно остекленел, когда она улыбнулась мне. — Помни, что ты можешь вернуться в любое время или звонить мне. Даже посреди ночи. Я всегда отвечу. Я аккуратно устроила картину и разноцветное стекло на пассажирском сидении своей машины. Пять часов — не близкий путь, и мне не хотелось, чтобы с ними что-то произошло. Обняв в последний раз присутствующих, я забралась в машину и закрыла дверь. Мотор приятно тарахтел, пока я выезжала с подъездной дорожки. Тетя Лидия, Эштон и Кейт стояли на лужайке, махая мне на прощание. Я взглянула в зеркало заднего вида, чтобы посмотреть на них в последний раз и сосредоточилась на дороге впереди. Я была готова вернуться домой. *** В доме было тихо, и когда я зашла в фойе, мои шаги эхом отозвались от стен большого помещения. Я надеялась застать дома маму, но она, по-видимому, решила остаться в Париже до конца. Чувствуя разочарование, я поднялась по лестнице в свою комнату. Противостояние матери не привело ни к чему хорошему. Ничего не изменило, хотя вообще непонятно на какие изменения я рассчитывала. — Вернулась, — раздался голос позади меня. В проходе стояла мама, прислонившись к дверному косяку. Сцепив за спиной руки, она покусывала нижнюю губу. — Я думала, тебя не будет дома еще неделю, — сказала я. Мама пожала плечами, входя в комнату и присаживаясь на кровать. — Я осмотрела все, что можно было осмотреть в Париже, и слегка заскучала. Она говорила тем небрежным тоном Мэрилин Коэн, который использовала, когда пыталась от чего-то отмахнуться. Я вернулась к чемодану, который поставила на другой край кровати. Мама молчала, но, похоже, уходить не собиралась. Я расстегнула молнию и стала распаковываться, стоя к ней спиной. Повернувшись же обратно, я увидела на маминых щеках слезы. — Ханна, — тихо произнесла она, — прости. Я не хочу, чтобы ты злилась или разочаровывалась во мне. Я просто старалась дать тебе то, чего была лишена сама. — Мне нужна мама, — сказала ей я. — Только и всего. Мама вытерла щеки тыльной стороной ладони и кивнула. — Я говорила с твоим отцом. Он сказал, что… центр помогает. Впервые за все время, она не назвала это место курортом. Прогресс на лицо. — Я думаю… мы думаем, что будет лучше, если я схожу на пару сеансов к местному специалисту. У меня отвисла челюсть. — Ты поедешь в реабилитационный центр? — спросила я. Мама поморщилась. — Не так, как твой отец. Я буду проходить амбулаторное лечение. У меня все еще много забот, да и за тобой надо приглядывать… — Ее голос оборвался, и она закусила губу. — Прости. Полагаю, приглядывать за тобой больше не требуется? Я села рядом с ней и взяла ее за руки. — Не так много, как раньше, но чуть-чуть нужно. Мама улыбнулась и погладила меня по волосам. — Иногда так сложно поверить в то, что ты почти выросла. А иногда кажется, что ты уже совсем взрослая. Еще год и ты будешь сама распоряжаться своей жизнью. Я взглянула на нее, расправив плечи. — То, что я сказала в Париже — правда. Я не хочу поступать в Йель. Мама кивнула.