– Сейчас я просто хочу уйти домой, – сказала я, пытаясь совладать с чувством потерянности. Саймон выпрямился, мгновение смотрел на меня, затем кивнул. – Хорошо, – согласился он с глубоким вздохом. – Позвони мне, ладно? Я кивнула, чувствуя жалость к нему. Он этого не заслуживал, он не заслуживал иметь дело с кем-то вроде меня. Чувствуя себя виноватой, я подошла к нему и поцеловала в щеку, схватила свою сумку и ушла, не оглядываясь. Николас – десять очков, Ноа – минус пять. 32 Ник Я не пошел за ней, когда она выбежала из зала совещаний, это был не лучший момент, я знал, что она только сильнее разозлится. Я вел себя как настоящий ублюдок. Но мысль о том, что Ноа сделает с кем-то другим то, что делала со мной, разозлила меня так сильно, что мысли путались в голове. Я знал, что сам подтолкнул ее к тому, чтобы перевернуть страницу, и что теперь мне придется позволить ей устроить свою жизнь с кем-то другим, но с тех пор, как я увидел ее с Саймоном, все время задавался вопросом, не совершает ли она ошибку. Я провел ночь, размышляя над этим, а на следующий день с нетерпением ждал момента, чтобы поговорить с ней наедине. К моему удивлению, Ноа сама решила заявиться в мой кабинет. Она даже не постучала в дверь, что только усилило мое желание ее поцеловать. Я оглядел ее с ног до головы. Брюки были словно второй кожей, а рубашка, хотя и элегантная, слишком облегала красивые изгибы, которые я так хорошо знал. Ее щеки раскраснелись, а губы были слегка припухшими. Мне хватило всего лишь одного взгляда, чтобы понять, что она провела ночь в слезах. В ее руке был лист бумаги. Она подошла и оставила его на моем столе. – Мое заявление об увольнении. Поскольку я стажер, мне не нужно давать две недели, чтобы найти кого-то на замену. Саймон может справиться сам, пока ты не найдешь кого-то другого, если, конечно, будет нужно, – сказала она, не глядя мне в глаза. «Черт!» Я встал, и, когда подошел к ней, она повернулась с явным намерением убежать. Я протянул руку и потянул за запястье к себе. – Подожди, черт возьми, – приказал я. Прислонился к столу, чтобы не наклоняться и не встречаться с ней взглядом. Она поджала губы, выдергивая руку и скрестив их на груди. – Не бросай эту работу, Ноа. Я не хочу, чтобы ты это делала. – А я хочу бросить… Мне нужно бросить, – сказала она, глядя на меня. – Почему? Почему ты хочешь оставить работу, которая приносит больше дохода, чем любая другая, которую ты сможешь найти? Ты действительно предпочтешь остаться без хорошей зарплаты из-за такого идиота, как Саймон? Я помню, что ты была умнее. – Это из-за тебя, Николас. Я не хочу тебя больше видеть, поэтому ухожу. – Подожди, подожди секунду, – сказал я, торопясь схватить ее за руку и не дать уйти. На мгновение я взглянул в ее прекрасные медовые глаза и стал мысленно пересчитывать веснушки на носу, хотя уже знал, сколько у нее их было: всего двадцать восемь веснушек… Я не хотел переставать видеть эти веснушки. Не хотел с ними расставаться. – Наверное, мы не слишком хорошо справились, да? Ноа секунду смотрела в пол, а затем снова сосредоточилась на мне. – Мы умеем только причинять друг другу боль… и… я… – ее глаза увлажнились, и я увидел, как она сильно закусила губу. Ей не хотелось расплакаться передо мной, но я знал ее так хорошо, что готов был сказать, через сколько секунд она в конечном итоге потеряет контроль. Нам нужно преодолеть это. Она говорила шепотом, который мог отчетливо слышать только я, так как стоял прямо перед ней. Я инстинктивно обнял ее. Уткнулся лицом в ее шею и вдохнул клубничный аромат, исходивший от ее кожи… – Я так скучаю по тебе… – призналась она, уткнувшись мне в грудь, и ее слова были как нож в мою душу. Ничего не говоря, я схватил ее за волосы, потянул назад и заполучил поцелуй, который был мне несказанно нужен, поцелуй, который я должен был дать ей, прежде чем сказать то, что должен был сказать. Это не был глубокий поцелуй, это был поцелуй, говоривший о привязанности, любви и тоске. Мои губы прижались к ее губам и будто скрепили обещание. – Мы ничего не можем сделать, чтобы изменить то, что произошло, – сказал я, любуясь ее лицом, рассматривая каждый сантиметр кожи. – Я правда хочу верить, что ярость внутри меня исчезнет. Надеюсь, что так и будет, Ноа, когда-нибудь, но сейчас это кажется невозможным. Она внимательно вслушивалась в мои слова. – Ты никогда не простишь меня за то, что я сделала, да? – спросила она дрожащим голосом. – Из всего, что ты могла сделать… измена была единственным, что могло положить конец нашим отношениям. До сих пор, после стольких лет, одна только мысль об этом причиняла мне невыносимую боль. – Я знаю… – согласилась она, вытирая щеку пальцами. Мы погрузились в странную тишину, которая не была неловкой, но казалась прелюдией к важному решению. Было что-то, в чем я нуждался. Что-то, что давно было в моей голове и что я не мог забыть. – Ноа… то, что случилось в доме отца… Ноа быстро прервала меня. – Извини, я знаю, тебе не нужно об этом говорить. – Я не жалею об этом, наоборот, думаю, что это был хороший способ закончить, не так ли? Я хотел поговорить с тобой и спросить, все ли у тебя в порядке, но ты пропала и не отвечала на мои звонки… В конце концов, я понял, что так даже лучше. Свет из окна отражался в ее глазах, когда она смотрела на меня. Я хотел бы видеть в них что-то другое, не ту боль, которая казалась такой же глубокой, как моя. Как мы могли так страдать, будучи вместе и в то же время врозь? – Я уезжаю сегодня днем… и не знаю, когда вернусь. Можешь быть уверена, что я больше никогда не прикоснусь к тебе, Ноа. Ноа сделала глубокий вдох, словно пытаясь набрать воздуха в легкие, чтобы убежать от того, что ясно читалось в ее глазах. – Хуже всего то, что, несмотря на то, что случилось, я не хочу, чтобы ты уезжал, – сказала она, пытаясь взять себя в руки. Моя рука снова действовала сама по себе, и вот мои пальцы уже ласкали ее щеку. Ее глаза закрылись на секунду, а затем остановились на моем запястье. Прежде чем я успел что-либо сделать, она взяла мою руку и повернула так, что обнажилась татуировка, которую я сделал полтора года назад. Она посмотрела на меня, и мы вместе перенеслись в ту ночь… когда Ноа написала признание на моей коже. «Ты мой», – написала она, и я побежал делать татуировку, будто эти слова, навсегда выгравированные на моей коже, сделались реальностью. Без предупреждения Ноа приложила свои губы прямо к татуировке, и я задрожал, будто меня ударило током. Хуже всего то, что я это заметил. Заметил, как стена начала рушиться, и я стал бояться снова упасть, снова совершить ту же ошибку. Боялся снова быть незащищенным. «Ты пожалеешь, что сделал ее, я знаю. Ты пожалеешь и возненавидишь меня, потому что она будет напоминать тебе обо мне, даже если ты этого не хочешь». Слова, которые Ноа сказала мне после того, как узнала, что я сделал татуировку, прозвучали в моей голове, как будто были сказаны вчера. Уже тогда казалось, что она знала, что сказанное в конечном итоге окажется правдой. – Мне пора. Мне захотелось убежать, выйти за эту дверь и не возвращаться до тех пор, пока в этом не будет крайней необходимости, но Ноа, казалось, запаниковала, и ее руки вцепились в мои руки. – Нет, нет, нет, нет, – начала повторять она. Слезы мешали ей видеть, глаза так опухли, что медовый цвет превратился в жидкий растаявший эликсир, которым она изо всех сил пыталась предотвратить невозможное. – Пожалуйста… пожалуйста, давай попробуем еще раз. Давай попробуем еще раз, Николас, – умоляла она, впиваясь ногтями в мою кожу. Я крепко сжал челюсти. Я не хотел этого. Черт, зачем она все усложняет? – Нечего и пытаться, Ноа, все кончено. – Я знаю, ты можешь снова полюбить меня… Я знаю, ты не любишь Софию, ты любишь меня, только меня, помнишь? Ты сказал, что всегда будешь любить меня, что бы ни случилось. Я не просила тебя, потому что надеялась, что время исцелит нас, но этого не случилось. Теперь я прошу дать нам еще один шанс. – Не проси меня о том, чего я не могу тебе дать, – перебил я, хватая ее за запястья и отодвигая от себя. Я крепко держал ее руки и пристально смотрел на нее, чтобы она поняла меня лучше. – Я не могу любить… Этот корабль уже уплыл, понимаешь? Тогда я открылся тебе, понимая, что иду против всех своих привычек. Я пытался, действительно пытался, но я не создан для любви, и я не тот, кого можно любить, и ты ясно дала это понять. – Я люблю тебя, – прошептала она, глядя мне в глаза. Я не хотел думать о том, какими мы оба могли бы казаться со стороны, полными неудачного опыта и разочарования. Мы не знали, что такое любить, ни один из нас не знал, потому что мы были травмированы в детстве, и теперь мы делали то же самое с теми, кто пытался стать ближе. – Ты не любишь меня, Ноа… Ты взяла единственное оружие, способное победить меня, и нажала на курок. – Я здесь! Я все еще здесь, и ты тоже! Ты всегда хочешь быть со мной рядом. Это что-то значит, это должно что-то значить! Мы все еще ищем друг друга… Ты действительно хочешь, чтобы я была с кем-то другим? Подумай об этом, Николас, потому что если ты уйдешь, если ты снова уйдешь, оставив меня, то, когда вернешься, меня может не быть! – Это угроза? Одно упоминание, что Ноа будет с другим, сводило меня с ума. – Я ждала тебя, ждала тебя с тех пор, как мы расстались. Прошло почти полтора года, и я все еще жду, когда ты вернешься ко мне, и ты вернешься, но пока ты на полпути. Я не могу этого вынести, сейчас или никогда, Николас. Потому что, если ты уйдешь и оставишь меня, мы расстанемся навсегда. В кабинете воцарилась тишина, и я увидел недоверие и разочарование в ее глазах. Я сделал глубокий вдох, прежде чем заговорить. – Прощай, Ноа, – сказал я, чувствуя ужасную боль в груди. Ноа отстранилась от меня, словно мои слова обожгли ее. Она знала, чего лишится, если выпустит меня за эту дверь, но я не мог дать ей то, что она хотела. Она сделала шаг назад, и печаль уступила место чему-то другому, чему-то более темному, трудно поддающемуся расшифровке. – Прощай, Николас. Она ушла, не оглядываясь, и я поступил так же.