Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, удивленная и совершенно несогласная. – Ноа, ты должна сказать ему, – заявила она, игнорируя мои слова. Черт, я хотела встать и уйти, хотела побыть одна и подумать, но каждый раз, когда я планировала побег, увиденное в кабинете возвращалось ко мне. Прежде чем я успела сказать «нет», дверь открылась, и в комнату вошел доктор. – У меня хорошие новости, мисс Морган, – объявил он с папкой в руке. Он посмотрел на документы, снял очки и снова сосредоточился на мне. – Никаких заболеваний, связанных с беременностью, у вас нет. Сердцебиение ребенка стабильное и нормальное, – продолжил он, я почувствовала тепло внутри. – Вы уже вошли во второй триместр, и именно сейчас врачи рекомендуют сообщить семье, что у вас осложненная беременность, хотя это не означает, что что-то пойдет не так. В течение двух–трех недель вы сможете узнать пол, и, если заметите какое-либо движение в матке, это значит, что ребенок уже может двигаться. Дженна посмотрела на доктора так, будто он сказал, что у меня в животе пришелец, но у меня опять началось головокружение… Я просто лишилась дара речи. Увидев, что я не могу говорить, он подошел к столу и продолжил как ни в чем не бывало. – Кровотечение, с которым вы поступили в полночь, прекратилось, и это хорошо. Но в ближайшие недели желательно сделать замеры шейки матки. Я введу вам прогестерон, потому что анализы показали, что он очень низкий. Очень важно, чтобы вы следовали всем инструкциям из списка, который вам выдадут. Я кивнула, немного ошеломленная таким количеством информации. – Абсолютный постельный режим, мисс Морган. «Абсолютный» означает, что я хочу, чтобы вы вставали только для походов в туалет, понимаете? Я кивнула, думая, как, черт возьми, объясню свое отсутствие в университете, не раскрывая беременность? – Увидимся через две недели. В случае повторного кровотечения следует немедленно вернуться в больницу. Если кровотечение будет коричневого цвета, это хорошо: значит, гематома сходит, ясно? Я снова кивнула, хотя в глубине души знала, что должна спросить его о тысяче вещей. – Вы говорили с отцом? – спросил он. Дженна поджала губы, когда я ответила отрицательно. Какого черта доктор спрашивает об этом? Это не его дело! – Было бы хорошо, если бы у вас была его поддержка, хотя бы в эти недели, когда вы вряд ли сможете передвигаться. Я хотела ответить, но подруга перебила меня: – Мы с мужем позаботимся о ней. Не беспокойтесь, доктор. В этот момент я почувствовала бесконечную благодарность к Дженне и пожалела, что так грубо говорила с ней несколько минут назад. Дженна – единственная, кто сможет помочь мне, если сохранит это в секрете. Потому что это моя тайна… и ничья больше. Когда я вернулась домой, у меня не было другого выбора, кроме как расположиться в комнате для гостей. Я делала каждый шаг очень осторожно, стараясь не навредить плоду. Наконец добралась до кровати, села и смогла вздохнуть спокойно. Лайон вернется только через три дня, так что нам с Дженной придется справляться самим. Подруга, казалось, очень тщательно обдумывала свои фразы, когда приходила ко мне или спрашивала, не нужно ли что-нибудь. Первые несколько дней мы почти не поднимали эту тему. Я больше не говорила о причине, которая приковала меня к постели. Дженна уважала мое молчание, хотя я понимала, чего ей стоит не говорить об этом. Хотя первые несколько дней я абсолютно не понимала, что происходит, но делала все, что сказал врач, принимала лекарства и старалась не перенапрягаться. Много спала и пила много жидкости. Только когда Дженна оставляла меня, я могла попытаться найти решение. Я бы солгала, если бы сказала, что не думала об аборте как о самом простом варианте, который позволил бы мне продолжать жить такой жизнью, какой я жила раньше. Это вариант, который избавит меня от необходимости снова видеть Ника, но сам факт того, что я могу причинить вред моему сыну… Я не могла выбрать этот путь. Все мои мечты рухнули. Все, что, как мне казалось, я знала, во что верила или поддерживала, стало бессмысленным в тот самый момент, когда я увидела изображение плода на экране. То, что я до сих пор не называла его «мой малыш», было мелочью, но прогресс был очевиден. Сначала я посвятила себя возвращению в прошлое, к моменту зачатия и моменту, когда я совершила самую большую ошибку в своей жизни. Раньше я винила Ника в своей печали, обиде, гневе… а теперь могла винить его еще и в этом. Он не простил меня за то, что я сделала, но он будет помнить тот момент, когда решил обойтись без презерватива каждый день своей гребаной жизни. Но это, конечно, если я ему расскажу, чего я делать не планировала. После этого я подумала о том, «что не смогу делать с этого момента». Например, что делать с университетом? Что сказать маме? Той самой маме, которая забеременела мной в восемнадцать и постоянно читала лекции о ранней беременности. Той самой маме, которая считала, что забеременеть в таком юном возрасте было самой большой ошибкой ее жизни, вытекающей из безответственности и глупости… Конечно, она всегда твердила, что безумно любит меня. Мне было «запрещено» беременеть до двадцати пяти. «Учись, Ноа, стань лучшей в том, что выберешь, найди работу и стань независимой. И тогда, если захочется, думай о детях, но лучше сделать это после того, как у тебя будет банковский счет в Швейцарии». Очевидно, у меня не было банковского счета в Швейцарии… Как раз наоборот: мой капитал сократился до двух с половиной тысяч долларов. Потом я задумалась о месте, где буду жить. Чердак, который я только что арендовала на год, не был идеальным местом для воспитания ребенка. Боже мой, растить ребенка! Я ведь буду воспитывать человека! Мне придется работать как проклятой, чтобы покупать детские вещи. В один прекрасный день, бродя по интернету, я увидела, сколько стоит коляска… Всех моих сбережений едва хватит только на коляску… О, какая печаль! Придется клянчить деньги у мамы. На четвертый день после того, как Лайон согласился с нашей версией о защемлении поясницы, Дженна вошла в мою комнату и посмотрела на меня, как человек, который слишком много о чем-то думал и наконец пришел к какому-то выводу. – Ты должна рассказать ему, – выпалила она. Если бы я могла встать, я бы ушла в другую комнату, но так как я не могла, то просто проигнорировала ее и продолжила читать книгу, которую держала в руках. – Ноа, мы поговорим об этом или так и будем продолжать не замечать, что ты вынашиваешь ребенка в своей утробе? Я отложила книгу и уставилась на нее. – Нам не о чем говорить. Я со всем справлюсь сама. Дженна горько рассмеялась. – Да? Как? – спросила она, указывая на меня. – Ты даже не можешь самостоятельно сходить в туалет. Я посмотрела на нее. – Это всего на несколько дней… Через неделю пойду к врачу, и он мне скажет, что все в порядке. Тогда все это безумие закончится, и я смогу жить своей жизнью. У этого плана было несколько слабых мест, но я не хотела об этом думать. – Ты слышишь себя? – сказала Дженна, повысив голос. – Рано или поздно, Ноа, беременность начнет проявляться! Она уже заметна, если приглядеться. Мы обе посмотрели на мой живот… который едва заметно выпирал. – Я читала о женщинах, которые скрывали беременность чуть ли не до восьмого месяца… Придется покупать оверсайз-одежду, но… Дженна покачала головой и подняла к потолку глаза, словно ища там слова откровения, которые вразумят меня. – Я не понимаю. Мы говорим о вашем сыне! Почему ты не хочешь сказать Нику. Почему?! Я почувствовала жар внутри, который не предвещал ничего хорошего. Я превратилась в ходячую бомбу замедленного действия, во всех смыслах этого слова. Но я не хотела вымещать гнев на Дженне. Тем не менее я не могла остановить следующие слова, вылетевшие из моего рта. – Потому что я умоляла его вернуться ко мне, а он отказался! – закричала я, пытаясь сдержать слезы. – Он сказал, что не сможет простить меня, сказал, что то, что я сделала, покончило с нами навсегда. Я поставила ему ультиматум, но ему было все равно. Он ушел! Глаза Дженны расширились от удивления, которое через несколько секунд сменилось возмущением. – Я сказала, что люблю его, Дженн, но ему было все равно. Я просила его остаться, но он не остался, – продолжила я, захлебываясь от слез. – Хочешь, я сейчас пойду и скажу ему, что жду от него ребенка? И что? Силой привяжу его ко мне, несмотря на то, что он ясно дал понять, что больше не хочет меня видеть? – Но я уверена, как только она узнает о ребенке… – И он станет заботиться о нем? Захочет заботиться обо мне, взять к себе домой, дать все, что у него есть, и даже больше? Думаешь, я не знаю? Но я не хочу, чтобы он был рядом только потому, что я беременна. Не хочу, чтобы он был со мной только потому, что должен. Дженна вздохнула, покачав головой, не зная, что сказать. – Николас любит тебя, – заявила она после минутного молчания. – Я знаю, он безумно влюблен в тебя, и знаю, что когда он узнает о ребенке, то станет самым счастливым человеком на Земле, Ноа. То, что произошло между вами, ужасно, но подумай, возможно, этот ребенок – это то, что вам необходимо, чтобы забыть о разногласиях и попробовать еще раз? Я не вижу лучшей причины. Я увидела картину, которую она хотела создать в моей голове: Ник и я, снова вместе. У нас прекрасный ребенок, о котором нужно заботиться. Мы вместе живем той жизнью, которую я хотела, а ребенку уже восемь… Это было то, чего я хотела: жить с Ником. Я выдохнула и покачала головой. – Не хочу больше говорить ни о беременности, ни о Нике, ни о ребенке. Пожалуйста, дай мне хотя бы самой до конца это усвоить, прежде чем вынуждать меня столкнуться со всем этим, с ним, с нашим… Дженна нежно посмотрела на меня и подошла, чтобы обнять. – Ты будешь прекрасной матерью, Ноа, а этот малыш будет самым красивым ребенком в мире. Я несколько раз моргнула, сдерживая вновь подступившие слезы, в голове возник образ крошечного ребенка с чертами лица Ника. Дженна отстранилась и впервые положила руку мне на живот. – Я буду его любимой тетей. – Эта фраза рассмешила нас. Дженна ушла посмотреть, что делает Лайон, а я воспользовалась случаем, чтобы укрыться одеялами и попытаться уснуть, хотя страх перед необходимостью рассказать Николасу о том, что нас ждет, не позволял этого сделать. Эти две недели были самыми длинными в моей жизни, они позволили мне о многом подумать: во-первых, я уже могла называть ребенка «мой малыш», что было большим шагом. Во-вторых, я уже позволяла себе читать в интернете информацию о развитии плода и знала, что мой малыш, которого я назвала Мини-Я (мини + я), – независимо от того, мальчик это или девочка, мне было все равно, – мой и будет похож на меня, поэтому прозвище Мини-Я подходило ему как нельзя лучше. Теперь он мог двигать ногами и руками, был чувствителен к свету, восприимчив к раздражителям, а значит, слышал и меня. Когда я говорила с ним, он слегка шевелился. У него уже была сформирована голова, и начали расти ногти. Размером он, судя по информации в интернете, был с авокадо, и нам снова пришлось соврать Лайону, который смотрел на нас так, будто мы что-то замышляли, когда Дженна взяла на себя смелость снова отвести меня к врачу. Когда я одевалась в то утро, волновалась, потому что, проведя последние несколько недель в пижаме, я не осознавала, что ребенок все еще растет, и я с ним. Я сняла штаны и надела эластичную расклешенную юбку и футболку «Рамоунз»… да, я определенно была лучшей матерью. На этот раз мы пошли в родильное отделение, а не в отделение скорой помощи, и я боялась, что нас там кто-нибудь узнает. Честно говоря, мы сами были похожи на двух детей, которые заблудились и не знают, как найти выход. Женщины там казались взрослыми, из тех, кого называли «мама». Я же, смотря на свое отражение в зеркале, выглядела как вчерашняя школьница. Когда назвали мое имя, я покраснела и захотела провалиться сквозь землю. Несколько женщин с любопытством посмотрели на нас, и многие заметили мой живот.