– На свои покупай, – возвысила голос княгиня, – доиграешься у меня, хитрюга. Я вам – не князь Димитрий, жалеть не буду. Ключарь забормотал что-то в оправдание, но Анастасия уже не слушала – повернулась да пошла через просторный двор, ступая осторожно, придерживая руками бока, словно оберегая драгоценный сосуд. Из ворот конюшни вышел чернявый Жук, воспитатель наследника, с княжичем на руках; сын увидел, вырвался, побежал навстречу на некрепких ещё ножках, мелькая красными булгарскими сапожками. Уткнулся с разбегу в живот: княгиня тихо охнула, опасаясь за чрево. Погладила первенца по рыжим кудряшкам. Тут же улыбнулась: проснулся обитатель живота, заворочался, заколотил ножками – словно заплясал. Сын отстранился. Смотрел поражённо на бугрящийся материн сарафан. – Что тут? Княгиня наклонилась, поцеловала тёплую макушку, пахнущую солнцем: – Я же говорила, сыночек. Братик твой или сестрёнка. Скоро уж родится. Роман спросил: – А играть будет со мной? – Будет. – А на орла глядеть? – Что? – не поняла Анастасия. Жук, верный соратник князя ещё с битвы на Калке, показал вверх: – Про птицу говорит. С рассвета в небе, и не улетает. Княгиня подняла глаза, прикрывшись ладонью от яркого светила. Увидела. Вдруг поморщилась и положила руку под левую грудь: сердце споткнулось и пропустило удар. В самом зените, распластав чёрные крылья, недвижно парил огромный орёл. Август 1227 г., Тангутское царство В жарком мареве выгоревшего неба недвижно парил огромный орёл. Будто «глаз хана», ревизор из хишигтэна – личной гвардии Чингисхана, мрачный убийца в чёрных доспехах. Субэдэй-багатур, кряхтя, перебросил ногу через седло. Ступил, не глядя, на спину согнувшегося на коленях нукера. Непрерывно кланяясь, мелкими шажками приблизился китаец – начальник осадных машин. Забормотал: – Да возвысится слава твоя, да будут толстобоки кони твои и веселы жёны твои, о великий Субэдэй, водитель непобедимых, утешение обиженных, верный пёс Тэмуджина… – Хватит слов, – перебил темник, – дело говори. Длинными хороши только волосы у девки, а речь воина должна быть краткой, словно удар ножом. – Конечно, – заторопился китаец, – мой рассказ будет ясным, как весеннее небо над священной горой Тайшань, и прозрачным, как вода родника у её подножия… – Тьфу ты. Субэдэй сплюнул и демонстративно положил ладонь на яшмовую рукоять цзиньского кинжала. Китаец, едва не падая в обморок, затараторил: – Готовы шесть больших сюань фэн… Э-э-э. Шесть больших вихревых камнемётов. Передвижную осадную башню строить ещё два дня. А лёгкие стреломёты и малые камнемёты уже установлены на позиции и защищены щитами. – Пойдём, покажешь, – кивнул темник. Тангутские лучники на стенах оживились, увидев приближение монгольского военачальника со свитой. Свистнула стрела – и, не долетев двадцати шагов до Субэдэя, вонзилась в деревянный щит. Китаец всхлипнул и спрятался за здоровенным нукером из охраны темника. В ответ резко хлопнула тетива самострела: тяжёлое копьё с гудением разрезало горячий воздух и угодило как раз между зубцами из обожжённого кирпича, настигнув дерзкого стрелка. Жуткий хруст пробитой грудной клетки был слышен даже здесь; защитники города засуетились, захлёбываясь бессильной руганью. – Прямо в дырку, – довольно заметил монгольский десятник. И грубо уточнил, в какую именно.