Сарашонок аккуратно положил на кочку короткий лук и пучок стрел. Повалился на изумрудный мох – и аж застонал от удовольствия, вытянув уставшие ноги в лыковых лапоточках. – Ох, мягко как! Слышь, городской, у вас в Добрише, небось, на таких перинах только бояре спят? Чего стоишь пнём? Ложись, отдохнём пока. Молодой гридень с сомнением посмотрел на мох, потрогал сапогом. – Да ну. Ещё змея какая выползет да ужалит. – Не трусь, городской, – засмеялся болотник, зашмыгал веснушчатым носом, – авось побрезгует. Ты же невкусный, печкою копчённый. Куда вам до нас, лесных: мы привыкшие к ветру, приволью, воздухом чистым! Дружинник осторожно присел. Ему было не по себе: от шестичасового перехода по трясине на болотоступах до сих пор покачивало. Слушал вполуха, как сарашонок нахваливает вольное житьё: – …да ещё голубика, брусника. Клюква скоро пойдёт. Грибы опять же. Вечером выйдешь из землянки – лягухи поют, красота! – Дурной ты, болотник, и в грибах не разборчивый. Лягушки только квакают. Ты, небось, и не слыхал, как добрые люди поют. – Э-э, не скажи! Иная лягуха получше вашего дьяка на клиросе выводит. И каждую опознать можно. Вот гляди. Сарашонок сложил хитрым манером ладони и зачмокал: «Куач! Куач!» – Это жёлтобрюхая хвастается, что водяных жуков наелась. А вот ещё, слушай. Надул щёки и выдал низкий звук: «Урр! Урр!» – А это жабий мужик самочку подзывает, – пояснил болотник. – Тише. А то на твой зов все лягушки, любовью томимые, примчатся да уволокут тебя в трясину. Зацелуют этакого красавца до смерти. Сарашонок хохотал так, что чуть все веснушки не отвалились. Гридень тем временем разглядывал непривычно лёгкие камышовые стрелы. Хмыкал, трогая наконечники из рыбьей кости. – Такой ерундой кольчугу не пробьёшь. – А где ты видел гуся в кольчуге? – заулыбался болотник. – Железные наконечники тоже имеются. Только дорогие они, Хозяин для особого случая выдаёт. Вот когда мы с князем Дмитрием ваш Добриш от татарвы отбивали, так мне целых пять штук досталось. Я двух до смерти приложил, а уж потом обычными пулял, костяными. – Ты в штурме Добриша участвовал? – уважительно спросил дружинник. – А как же! Мне тогда тринадцать лет минуло, воин уже. А потом в булгарскую землю ходили, Субэдэя монгольского били. Сам дядя Хорь нас в бой водил, – похвастался сарашонок. Дружинник вздохнул завистливо. Над болотом разнеслись странные курлыкающие звуки: три, после паузы – два, и потом подряд, без счёта. – Пошли, – сарашонок поднялся, отряхнул портки, – зовут. Князь Дмитрий сома бить отплывает. Грести придётся, Воробей. Горожанин кивнул. Потом спохватился: – Откуда прозвище моё знаешь? Я же не назывался тебе. – Так рожок всё сказал, – усмехнулся болотник, – твой десятник тебе привет передал, а наш трубач выдудел. Воробей торопливо натянул болотоступы и поплёлся вслед за резвым сарашонком, удивлённо качая головой. Всё-таки странные они, эти болотники. По-лягушачьему могут, простым рожком целую историю выдувают. И никто сарашам не указ, даже сам Дмитрий им – друг, а не князь. * * * Челн скользил неслышно, деликатно раздвигая зелёную ряску. Был он новодельный: не долблёный, а собранный из тонких смолёных досок. Сам добришский князь уговорил булгарских купцов подарить лёгкий кораблик, за что сараши Дмитрия очень хвалили. Такой-то гораздо сподручнее перетаскивать из болота в речную протоку, коли понадобится. Хозяин сарашей, сморщенный и тёмный, как старый гриб, поглядел вверх. Сказал: – Не к добру эта птица. На месте висит, будто гвоздём приколоченная. – Добычу высматривает, – предположил Дмитрий, – зайчишке какому-то сегодня не повезёт. – Такой огромный орёл и барана утащит. Только он нынче не за зверем охотится, а за душой. Тяжела душа: видать, крови много на ней. Потому самого большого послали. И когти, что персидские ножи: длинные, кривые. А то выскользнет добыча, землю пробьёт да в такое место провалится, о каком и думать страшно. – А кто послал-то? – подначил Дмитрий.