Так, что падала трава! Этих дней не смолкнет слава, Не померкнет никогда — Забайкальские отряды Разъебали города! И останется, как в сказке, Как манящие огни, — Мы ебали вас без смазки, Волочаевские PNI[21][PNI — Police of Nature Inspection.]! Заебали атаманов, Заебали воевод И на Тайпингьяне[22][Тихий океан (кит.).] славно Свой закончили поход! А в это время в пещере на Сунгари-реке победителей своих ждали. Застолье готовилось обильное, как всегда. Всеобычно Анфиса краснолицая победные застолья приуготовляла, но тут ей Жека вызвался помочь, рассказав, как поваром на зоне работал и начальству лагерному банкеты закатывал. — Я все соуса знаю, могу кулебяку шестиярусную сбацать, могу буайбес замутить из какой хошь рыбы, а могу и целого оленя запечь, — загибал он свои пальцы заскорузлые. Жеке Анфиса поверила. И оттянулся он с банкетом праздничным по полной. Сразу после ухода партизан на дело началось кашеварство в укрывище подземном: разделали на кухне двух кабанов, четырёх гусей и двенадцать тетеревов; из голов кабаньих и кореньев лесных суп сварили, из печёнки гусиной и жира нутряного кабаньего Жека паштет приготовил для комсостава, Анфиса четыре сотни пирогов с салом кабаньим напекла, тетеревов Жека в углях в глине запёк, гусей на куски порубил и потушил с сушёными яблоками-грушами, сделал три соуса — из белых сушёных грибов, чесночный и луковый. Сердца кабаньи Анфиса в горшочке под тестом запекла, кабаньи почки Жека приготовил в мадере, что в баре у комиссара оказалась, а кабаньи мозги обжарил в муке исключительно для командира с комиссаром. Самих же кабанов на вертелы насадили и долго на медленном огне томили. Натопили в пещере печи жарко, накрыли столы длинные, положили на них венки из трав сушёных и сели ждать героев УЁ. Знали все в укрывище: после ебли победной, адской партизаны всегда и голодны адски. Во время готовки Аля и Оле, как и большинство обслуги партизанской, поварам помогали. Аля пирожки лепила, Оле с другими мужчинами с кабанов шкуры сдирал, гусей и тетеревов щипал. Другие женщины этими перьями подушки набивали. Гера с истопником печами занимались, топили, дрова носили, подкладывали. Укрывище УЁ запиралось на засов мощной дверью, из полбрёвен дубовых сплочённой и для маскировки слоем песка обклеенной. Издали ни человек, ни зверь вход в укрывище не различит — сплошной обрыв песчаный над рекою спокойной, безлюдной. Семь стуков в дверь входную был знаком своих. Его и ждали утром в пещере. Но дождались другого: Взрыв! Дверь дубовая — в щепы. Вломился штурмотряд заёбанцев, из автоматов всё поливая. — Не стреляйте! — женские крики раздались. Шестерых из обслуги уложили забайкальцы на месте. Остальные стояли между лавками с руками поднятыми. Вошёл Хван в пещеру раскупоренную, электроплёткой себя по сапогу похлопывая, искры рассыпая, обвёл стоящих взглядом узкозлым. На женщин — ноль внимания. Хван — женоненавистник закоренелый. Плётка в сторону мужчин дёрнулась, искря: — Кто такие? Стали отвечать. Козлов: — Истопник. Байрак: — Охранник. Рашидов: — Охранник. Жека: — Повар. Гера: — Истопник. Анфиса: — Повариха. Плётка искрами посыпала: — Баб не спрашиваю! Мужикам отвечать! Ты кто? Ответил раненый Сэнгюм: — Доктор. Дед безногий с опухолью в пол-лица поддерживал его. — А ты кто, обрубок человеческий? — Я тоже доктор. Его перевязать надобно. Кровь течёт. Кровь людская — не водица, надо ей остановиться, чтобы жизнь не утекла, чтобы силушка пришла, чтобы вспрянул человек и дожил свой честный век! Усмехнулся Хван: — Не доживёт! Лахава! Точка! Ординарец Хвана Лахава моментально выстрелил: пуля в лоб доктору Сэнгюму. Валится доктор. Инвалид вскрикнул, словно пуля в живот ему попала. — Ты чего? — Хван в инвалида вперился. — Я — ничего. А вот ты — чего? — инвалид заговорил с укором. — За что убил? — За то, что лечил уёбанцев. — Он людей лечил, а не уёбанцев. — Уёбанцы не люди. — А кто же? — Уёбанцы. — По-твоему, у них души нет? — Ты в душу веришь? — Верую в бессмертную душу человеческую. Душа живёт в человеке отдельно, по своей стати она беспредельна, от мёртвого отлетает, новорождённого жизнью наполняет, её ценить и лелеять надо, а вот оскорблять её не надо — может обидеться и почернеть, тогда навалится адская меть, будешь помечен за плохие дела до тех пор, пока жизнь из тебя не ушла. Изнутри разрушаться будешь, покуда себя не избудешь. Рассмеялся Хван. — Командир, пристрелить его? — Лахава спросил. — Пока не надо. Плётка Хвана искрой синей в сторону Оле треснула: — А ты кто? Заговорил Оле: — Ад ноупле торфэ, я кодер, кропино простоширо инвалид, пристошон хрипонь. — Якут, коряк? — Русский ад ноупле броуди я.