— Нет! Надо идёт! Ну же!! — бессильно Аля закричала. — Ад ноупле торфэ… торфэ! — тянул инвалида Оле, кряхтя. И тоже упал, оступившись. — Ну же! Ну же!! Он же ждёт!! Ворон мраморной фигуркой белел в хвое густой, людей ожидая. — Ну же!!! И вдруг, не произнося ничего, Хррато вниз с седла свесился, в инвалида вцепился и единым рывком могучим это тело грузное, ватно-засаленное, уставшее поднял и усадил на коня в седло, сам моментально на круп вороной сдвигаясь. Аля и Оле рты открыли. И не успели они закрыть их или сказать что-то, как сильные, обтянутые мехом баргузинского леопарда руки Плабюх схватили Алю и усадили на коня впереди себя. Затем схватили Оле и усадили на лошадиный круп. — А… что? — инвалид произнёс, косясь на необычное лицо Хррато. Но вместо ответа тот пришпорил вороного коня своего. ЧАСТЬ III Milklit Пространство грозы неотвратимо наползало на Телепнёво со стороны Рябого леса. Дождь, о котором уже месяц говорили в поместье и судачили в деревне, долгожданный, столь необходимый людям, животным и природе июньский дождь, выслал своим предвестником сильный ветер, поднявший пыль с дорог, заколыхавший бордовые мальвы в деревенских палисадниках, спутавший русые волосы деревенских ребятишек и закачавший могучие кроны дубов приусадебной аллеи. И сразу же за порывами ветра послышался дальний раскат грома — совсем дальний, несильный, словно усталый выдох великана Святогора, спустившегося со своих великих гор в долину к людям и улёгшегося на поля отдохнуть. — Похоже, гроза идёт? — вопросительно произнесла Вера Павловна, расставляя собранные на лугах цветы в старую французскую вазу с потрескавшейся бледно-голубой эмалью. На террасе кроме неё никого не было. Овальный стол всё ещё был покрыт бело-розово-сиреневой скатертью с бледным коричневым пятном: Глеб за завтраком в очередной раз опрокинул чашку какао. Пятна на скатертях Веру Павловну никогда не смущали. Зато Ольга Павловна ещё за завтраком громко потребовала у Даши, чтобы та постелила свежую скатерть, негодующе глядя на племянника, который, как всегда в таких случаях, шептал что-то своими пухлыми, всегда обидчивыми губами и смотрел так, словно всем своим видом говоря: «Вы все такие глупые люди и ничего не понимаете в этом мире, как же мне скучно с вами!» Но и Даша традиционно не спешила выполнять распоряжений Ольги. — Неужели польёт? — снова спросила Вера и, не прерывая своего занятия, глянула на красивый старинный оконный переплёт веранды. Там плющ и дикий виноград взбирались на веранду с северной стороны. За ними ничего не было видно. Гром пришёл с севера. — Ох, хорошо бы! — заключила Вера, взяла салфеткой зверски колючий и потрясающе красивый татарник и с осторожностью, чтобы не уколоться, водрузила его в центр букета. В распахнутой, ведущей с террасы в дом двери послышались знакомые тяжело шаркающие шаги, и на террасу вошёл грузный пучеглазый и безбородый повар Телепнёвых — Фока. Одутловато дыша, словно он только что тяжко и долго пахал землю, повар уставился на Веру своими страшными глазами. — Вера Павловна, когда нынче обед подавать? Голос повара был высоким, почти женским. — Как всегда, в пять, — ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза. — Мы же всегда в пять обедаем. — В пять, конечно, а как же! — Повар приподнял свои могучие, полные, неизменно голые по локти руки. — Так ведь гости же! Я подумал, может, нынче другим часом аппликация намечена? «Он похож на утопшего мельника…» Несмотря на внешнюю грузность и неуклюжесть, повар любил выражаться витиевато, употребляя неизвестные ему слова. Он шесть лет проработал в московских трактирах. — Фока, вы же знаете, что время обеда в нашем доме меняется только по праздникам, — спокойно произнесла Вера, глядя в потный маленький лоб повара, пересечённый глубокой продольной, похожей на овраг морщиной. — Сегодня разве праздник? Повар всплеснул увесистыми ладонями: — Так нет же, конечно, нет! Но я подумал… я ж опасался, что временная оппозиция… она же может поменяться, как ни крути! — Фока, — улыбнулась Вера, — ступайте на кухню и ничего не опасайтесь. Никакой временной оппозиции. «И ведь верит в то, что несёт, верит всегда…» В отличие от мужа и Ольги, Вера Павловна всей прислуге говорила «вы». Складка на лбу повара зашевелилась. Глаза его выпучились сильнее, словно он проглотил лягушонка: — Простите мою абрербацию, Вера Павловна! Я же как лучше хочу! — Хорошо. Вам всё ясно с меню? — Всё как в аптеке, Вера Павловна: паштет, заливное, сельдь под шубкою, шейки раковыя, уха! Оксане пироги с утреца заказал, выпечет в лучшем виде! — Прекрасно. Ступайте. Повар развернул своё медвежье тело, чтобы выйти. — Погодите! А форшмак? — А как же-с?! — Он угрожающе развернулся к ней, обдавая запахом пота, которым от него всегда разило. — Селёдочку уж провернул! «Негодует… но помнит всё…» Складка-овраг на его лбу обиженно изогнулась. Вера посмотрела на его мясистый, блестящий от испарины подбородок. — Прекрасно, Фока. Ступайте. Повар вышел, тяжко шаркая. «Медведи живут среди людей… и мы с этим давно смирились…» Вера Павловна поставила в вазу лежащие на скатерти три стеблинки ржи и отстранилась, любуясь букетом. — Trés bien. Букет был красив. В отличие от сестры Ольги, Вера совершенно не разбиралась в названиях полевых цветов и трав. Она знала только пижмы, мать-и-мачеху, клевер да зверобой. Но глаз был у неё превосходным, а вкус — отменным. Букет, как всегда, получился совершенным. Три резных листа папоротника окружали колокольчики, сурепку, львиный зев, куриную слепоту, иван-чай, клевер, ромашку, аистник, васильки, лютики, мяту, пижмы, кукушкины слезы и пастушью сумку. «Как я хорошо собрала… всё есть в природе… потрясающее разнообразие… если ты различаешь… а чего ты не различаешь — нет и никогда не было.» Раз в неделю после завтрака Вера Павловна уходила на дальний луг и собирала букет. Пора сенокоса ещё не пришла, и травы росли, набирая силу. Налюбовавшись своим произведением, она подняла вазу и переставила на центр стола, согнувшись в пояснице. Узкий летний жакет и длинная юбка подчеркивали стройность Вериной фигуры. Она скомкала салфетку и сунула её в кармашек жакета. «Вот. Букетик. Назову его…» — Радость лета. Или просто — радость. Или… радость № 7. «Седьмой в этом году». Снова послышался гром. Вера сошла с террасы по крыльцу, ступила на тщательно выкошенный газон и глянула на север. Там уже темнело. Налетел порыв сухого ветра, зашелестел юбкой. Соринка попала в глаз. Моргая и потирая веко, Вера направилась к соснам. Между ними висел гамак, и в нём лежала французская книга, толстый роман «Les Bienveillantes», который она сейчас читала. Когда соринка сморгнулась, Вера снова глянула на небо. «Скоро гроза, судя по всему. Не перейти ли читать в мезонин?» — Ещё не скоро… — пробормотала она и, подпрыгнув, легла в гамак. Взяла роман, открыла страницу, заложенную ещё не высохшей веткой рябины. Прочитала абзац и, заложив страницу пальцем, откинулась на телячью шкуру гамака. «Отчего люди так много и часто убивают друг друга? Это уже даже не традиция, а какой-то оброк, повинность… убить ещё миллион себе подобных… то есть — самих себя… мы убьём ещё миллион самих себя в этом месяце… и миллион в следующем… убьём… убьём… и тогда на земле наступят гармония и порядок… нет… равновесие… рав-но-весие… равновесие абсурда… и это вовсе не жизнь, Оленька…» — Нет! Она подняла увесистую книгу и шлёпнула ей себя по бедру. «Петя недавно сообщил, сколько дней смогло человечество прожить без войн: пять… это ужасно, но это правда… Оля скажет, скажет просто: Веруша, это жизнь… это жи-и-и-знь… она всегда так говорит… Веруша, это жизнь… никакая это не жизнь… это убийство… оно очень хочет стать частью жизни, это тянется со времен Каина, но это не жизнь… убийство, смерть — это не жизнь, как бы меня Петя ни уговаривал… восток, буддизм… колесо сансары… это чужое… чуждое… мы христиане… люди не хотят умирать… и не примут смерть никогда… буддисты принимают её… или делают вид… но у них тоже содрогаются сердца, когда смерть подступает… и неправда, что они принимают смерть с улыбкой.» — Не верю. «Вера не верит.» — Вера не верит! Она с силой стукнула себя романом по бедру. И сразу ударил гром. И — раскатился, загремел уже ближе. И слышно было, как звякнули окна мезонина. — Пойду-ка я туда. Выскользнув из гамака, она пошла к дому. Ветер стих. Туча на севере сгущалась, темнела и приближалась. «Гроза… как хорошо… деревенские огороды сохнут, наши тоже… огурцы поливают и поливают… а луг такой сухой, горячий…» Но ноги не шли к дому. Вера свернула возле стола для пинг-понга и пошла в малый сад.