— И впрямь прорвалось. Потоп. Вера стала наливать ему чаю в стакан в подстаканнике с советской космической символикой: — Даша, ступайте к Фоке, вы там нужней. Даша вышла. — Ну вот. Сеть рухнула, — сообщил Телепнёв, тряхнув развалом прядей и принимая стакан. — Как всегда во время грозы. Раз — и нет! Словно в старые времена! Юймэй![25][Идиотизм! (кит.).] — Зато есть возможность почаёвничать, — улыбнулась Вера. — О да, о да! Положи-ка мне, Веруша, медку. Вера положила мёду, он взял розетку, сразу ополовинил её чайной ложкой и запил мёд чаем, зачмокал: — Не могу вязать. — Отдохни, Петя. — Мы отдохнём, как говорили известные тебе сёстры… ммм… чудесная ромашка… аромат луговой… и мёд хорош. — Это не с ярмарки, а наш, деревенский. — Пахома? Или Женьки? — Пахомовский. — Пахом — правильный мужик. — Он жену свою колотит и детей, — сообщил Глеб. Родители переглянулись. — А ты откуда знаешь, Herr Fischer[26][Господин рыбак (нем.).]? — Митяйка рассказывал. Телепнёв отхлебнул чаю: — Ну вот. Мда… это… ммм… скверно. Бить никого нельзя. Даже животных. — Я бы Виперию побил, — прихлёбывал чай Глеб. — Она наглая и злая. И со стола ворует. — Новая кошечка, ещё к нам не привыкла. — Вера бесшумно, в отличие от мужчин, пила чай. — Диковата, диковата, — кивал седеющими прядями Пётр Олегович. — Но ты понимаешь, сын мой дорогой, путь насилия хоть и самый простой, но совершенно тупиковый. — Пап, она ласки не понимает. Плохая кошка! Оцарапала меня. — Э, нет, родной. — Пётр Олегович зачерпнул полную ложечку мёда, отправил в рот и тут же запил чаем, задвигал увесистыми розовыми щеками. — Плохих животных… ммм… не бывает, как и плохих людей. Что есть плохо? Поступок! Кто его совершает? Человек. Вопрос: способен ли человек, совершивший плохой поступок, после этого совершить поступок хороший? — Способен, — ответил Глеб. — Но если бы он был плохим человеком, он бы не был способен на хорошие поступки. А совершал бы только плохие! Значит, он не плохой человек. И не хороший. А — просто человек. Homo sapiens c суммой хороших и плохих поступков. Так и животные. Вот эта Виперия тёти Олина, она же не всё время шипит, царапается и ворует? Может и приласкаться, и ласково помурлыкать? Может? — Ну, может… но всё равно противная. — Противная! Потому что ты запомнил только её плохой поступок. А если бы мы с мамой держали в памяти только твои плохие поступки, кем бы ты был для нас? Или мама помнила бы только мои плохие поступки? Вера притворно-грозно прищурилась: — И какой был последний? Пётр Олегович тут же задумался, лицо его стало сумрачно-серьёзным. Он угрожающе процедил: — Третьего дня облил тебя за завтраком сливками. И расхохотался, откидываясь на спинку стула. Смех его был сильный, задорный, грудной. И всегда заражал окружающих. Вера и Глеб тоже засмеялись. — Так что, Глеб, не суди Випу строго. Помни, что говорил Филипп Филиппович из «Собачьего сердца» — ласка, только ласка. Глеб кивнул. Телепнёв покосился на окна: — И не думает переставать! — Петя, месяц сушь стояла. — Да, да, пыль глотали мужики и бабы… А нынче: шёл дождь, скрипело мироздание. Веруша, я прошу прощения! Он прижал руки к пухлой груди. — Что такое? Пётр Олегович замер в этой позе. Затем произнёс робким шёпотом: — Я про-го-ло-дался! — Господи! — Вера рассмеялась. — Завтракали рано, а сейчас уж первый час. — Я тоже есть хочу, — сказал Глеб и перевернул на блюдечке пустую чашку. — Господи, мои мужчины голодные! — Вера всплеснула руками, встала и пошла на кухню. Пётр Олегович обнял сына: — Дадут! Дадут нам поесть! Вскоре на столе оказались варёный окорок, жареная холодная курица, свежие огурцы, пшеничный и ржаной хлеб, сливочное масло и овечий сыр. Пётр Олегович достал из буфета графин с водкой, настоянной на смородиновой почке, подмигнул: — Ну вот. Чтобы легче проскочило! Да и обед у нас безалкогольный. — Чтение и водка несовместны. — Увы! — Тогда. Петя, и мне рюмку. Я озябла в лесу. — Правильно! Он взял две хрустальные рюмки и с графином подошёл к столу, стал разливать золотистую настойку. — И кстати, в лесу наткнулась на мягкий куб. Густые чёрные брови его поднялись: — Что ты говоришь! — Да. Ползёт в лесу у нас. — Почему в лесу? — Ты у меня спрашиваешь? — Кубы только по полям должны ползать. — Глеб взял кусок курицы. — Именно! Какого черта он ползёт в лесу? — Пошли запрос в МЭ, дорогой. — Сеть рухнула. Не до запросов! Но… эдак он и в дом вползти может? — Может.