— Я съел «Живые души». Все уставились на Киршгартена. Поставив бокал, он вытер спокойные губы салфеткой с изображением оленя на фоне Алтайских гор: — И дело не в том, что это тыловая литература. — А в чём же? — В самом парне. — То есть? — То есть это не просто тыловик. А — слепой тыловик. За столом повисла тишина. — Слепой тыловик, — повторил Киршгартен. — Ну и что? Среди фронтовой волны было два слепых прозаика, — заговорил Лурье. — Ким и Хворобей. — Были! — кивнул Телепнёв. — Ким шибко не запомнился, а Хворобей — вполне крепкий прозаик. Я съел его «Стеклянные цепи». Плотный, свежий творог! — Слоистый, густой, — кивал Лурье. — Густой и жирный, — согласился Протопопов. — И Ким, и Хворобей не выламывались из фронтовой литволны, — продолжил Киршгартен. — Они пластали добротную фронтовую прозу. Здесь же, когда я ел это, то определение «тыловая проза» даже не всплыло в голове. Это не тыловая проза. Это просто проза. Хорошая, густая проза этого парня. Лично его. Хотя он — стопроцентный тыловик, поколение R. — То есть он просто… сам по себе? — спросил Телепнёв. — Он сам по себе. Протопопов несогласно замотал головой: — Нет, Ролан, это проза его поколения, это именно тыловая проза. — Назови её хоть трижды тыловой, но важно, как она сделана. — Она поколенческая! — Нет, Иван, она безвременна. Как и проза Петра, как твоя проза, как проза Пети. Этот парень — ваш. Он одиночка. Но зернистость у него другая. За столом снова воцарилась тишина. Киршгартен спокойно пил свой квас и закусывал. — Скажи, Ролан, — нарушил тишину Протопопов. — Ты это ел когда? — Неделю назад. — Значит — после меня. Женщины молча занялись закуской. — Нет! — Телепнёв стукнул кулаком по столу. — Ну вот! Не верю! Творог — одно дело! Пласты, слоистость, жирность, свежесть. Но масло?! Зерно! Как… как зовут этого парня? — Ами Гоу. Псевдоним. Настоящее имя я не запомнил… кажется… Глущак или Гаврищак… не помню. Да и неважно. Ами Гоу. — Ами Гоу, — произнесла Лидия. — Красиво! — Amigo, — проговорила Ольга, бросив на Киршгартена откровенный взгляд. — Молодые авторы почти все скрываются за аватарками. — Таис протянула пустой бокал Даше, и та стала наполнять его. — Почему? Фронтовики не скрывались. — Им стыдно, — произнёс Протопопов. — Чего? — Стыдно, что их родители, то есть фронтовики, не смогли предотвратить войну. — Я об этом не думала. — Подумай. — Протопопов потянулся к заливному. — То есть… тогда это просто новый роман? — продолжал рассуждать Телепнёв. — Да! — бодро кивнул Киршгартен. — Новый густой роман. В кабинете у Наримана родился, Пётр, твой конкурент. — И ты прилетел, чтобы сказать мне об этом? — угрюмо усмехнулся Телепнёв. — Ну Петя… — Вера сжала руку мужа. Ольга презрительно хмыкнула. — Я прилетел, Пётр Олегович, чтобы выпить за твой новый роман, — невозмутимо проговорил Киршгартен, поднимая бокал. — Да, пора бы! — взялся за свой бокал Лурье. — А что до новых конкурентов, Ваня, мы, два Петра, им только будем рады! Все, кроме Телепнёва, рассмеялись. Он же сидел с покрасневшим, насупившимся лицом. Бокалы потянулись к нему. — Петя. — Вера погладила его по руке. — Мы пьём за «Белых близнецов». — За «Белых близнецов»! — бодро улыбался Киршгартен. — За «Белых близнецов»! За «Белых близнецов»! Телепнёв нехотя поднял свой полупустой бокал. Вера забрала у Даши кувшин и наполнила квасом бокал мужа: — За «Белых близнецов»! Стали чокаться. — Ну вот, Ролан. Ты сегодня забил два клина. Один в нас, другой в меня. Все рассмеялись. — Пётр, от этих клиньев мы все станем лишь крепче, — ответил Киршгартен. — И мы оч-чень надеемся на чтение, — подмигнул Телепнёву Лурье. — Без этого я не улечу! — заявил Киршгартен. Все выпили. Телепнёв скользнул недовольным взглядом по пьющим, потом ополовинил свой бокал. В нём, раскрасневшемся, уже проступило что-то детское, беспомощное. — Нет, ну вот… — тряхнул он красными увесистыми щеками. — Послушайте! Ролан, Петя, Ваня, Лидочка! Чёрт возьми, ну вы же знаете меня прекрасно! Я же не Алиса Хелльман, не Вальд Мэй! Я только рад, если взошла новая milklitstar! Я первым протяну ей руку! Если родился новый достойный роман — это прекрасно! Это здорово! Если этот Амиго лихо напластал — это круто! Но — масло! Но — зернистость! — Новое! — неумолимо произнёс Киршгартен с таким уверенным спокойствием, что Телепнёв закашлялся. — Новое… — пробормотал он, доставая платок и тяжело откашливаясь. — Ты говоришь… ладно, новое — пусть будет новым. В общем… Ролан… пока я не увижу это новое в холодильнике у Наримана и пока не отведаю — не поверю! — Это просто устроить, — щёлкнул языком Протопопов и рассмеялся. — Петь, ну я прошу прощения, чёрт с ней, с этой зернистостью, просто хотелось поделиться жареной новостью! — Нет, не чёрт с ней! — пророкотал Телепнёв, стукнув по столу. — Не чёрт! С нею Бог, Ваня, и ты это прекрасно знаешь! Творчество божественно! Поэтому так важна точность в его оценках. Точность тайн! Скупая и исчерпывающая! Так что закроем вопрос о новом масле! Когда точно увижу лично — продолжим! — Abgemacht![36][Решено! (нем.).] — ответил Киршгартен, подмигивая Ольге. — Да, сменим тему, — откинулся на спинку стула порозовевший от еды Лурье. — Мне вот что недавно пришло в голову. Смотрите: пахать и пахтать. Два глагола. И всего лишь одна согласная меняет их смысл. Правда, что это символично? — Верно! — откликнулся Телепнёв. — Мы пахали и мы пахтали! — Именно! Но! Лурье поднял пухлый палец и, выдержав паузу, продолжил: — Но меняет ли смысл эта буква «т»? — Нет! — воскликнул Телепнёв и облегчённо расхохотался. — Конечно, не меняет! Ты пахал, значит, ты и пахтал!